Изменники Родины

Но Николай ответил серьезно и искренне.

— Нет, Леночка, про нее я не думаю давно и уверен, что она тоже про меня не думает: муж, который не может ее содержать, ей не нужен — я ее слишком хорошо знаю. Со смертью Миши между нами последняя связь порвалась: ведь только мальчик удерживал нас от разрыва…

— Значит, после видно будет, а пока — живем вместе и правим Липней, господин губернатор!..А теперь давай губернатоский ужин есть!..

Губернаторский ужин, он же обед, состоял из супа с картошкой и горстью гороха, заправленного толченым льняным семенем, и сухого подплесневелого немецкого хлеба, который Лена получала в комендатуре за свою работу.

После памятного собрания прошло совсем немного времени, и жители оккупированной Липни, отвыкшие за полгода от какого бы то ни было гражданского порядка, почувствовали твердую руку нового хозяина.

Уже на третий день после назначения Николая Венецкого на должность бургомистра поднялся к небу дымок первого восстановленного промышленного предприятия: заработала паровая мельница.

Уже к вечеру первого дня работы около нее выстроилась длинная очередь подвод с мешками: жители окрестных деревень, до сих пор пробавлявшиеся самодельными «жорнами» и ступами, нахлынули молоть свои хлебные запасы, которые у многих неожиданно оказались немаленькими.

Еще через три дня, когда на мельнице собралось порядочно гарнцевого сбора, задымила печка маленькой пекарни, а рядом с ней открылся магазинчик, где отпускали хлеб, новый ржаной хлеб, крупного грубого помола, с попадающимися целыми зернами… Но изголодавшимся людям казалось, что они никогда не ели такого вкусного хлеба.

Выдавали этот хлеб по спискам и по распоряжениям зондерфюрера Шварца и бургомистра Венецкого, и давали его не за вещи какие-нибудь, а за деньги!.. За самые настоящие деньги, и за русские, и за немецкие, по цене один рубль за килограмм, а немецкая марка засчитывалась за десять рублей.

Одновременно начались первые скандалы, так как новый бургомистр наотрез отказывался включать в хлебные списки людей, заведомо имевших большие запасы хлеба.

Третье по счету предприятие появилось в Липне без инициативы бургомистра.

Однажды утром Венецкий пришел на работу и увидел, что у дверей его кабинета в одном здании с комендатурой (на этих дверях еще висела табличка «8-А класс») дожидался человек лет тридцати пяти, высокий, со светлыми льняными волосами.

Лицо его было знакомо Венецкому: до войны этот человек заведовал продовольственным ларьком недалеко от льнокомбинатской стройки, и все рабочие и служащие этой стройки, в том числе и главный инженер, постоянно брали в этом ларьке булки и другие продукты в обеденный перерыв.

— Здравствуйте, Сергеич! — проговорил бывший зав. ларьком. — Пришел к вам за разрешением, или за патентом, не знаю, как оно теперь называется… Вот что объявление висит…

Венецкий вспомнил, что на стене комендатуры, еще со времен рыжего коменданта, висел печатный призыв на двух языках, в котором население приглашалось брать патенты и заниматься частной торговлей и ремеслами. До сих пор в Липне на этот призыв еще никто не откликался.

— А чем вы собираетесь заниматься? — спросил бургомистр.

— Чайную открыть хочу, или, значит, вроде как бы закусочную…

— Закусочную? Чем же вы там кормить будете?

— Пока горячей водичкой, а потом, авось, найдем что-нибудь и посущественней.

— Да кто же у вас покупать станет горячую-то воду? — спросил Венецкий. — Ведь этого добра у каждого дома хватит.

— А помольщики? Вы сами поглядите, какая на мельнице очередь!.. Люди намерзнутся, вот и забегут чайком погреться!

— А, пожалуй, и верно!

— То-то и есть, Сергеич!.. Я и надумал: и им хорошо будет, и мне, значит, занятие…

— Где же вы ее хотите открывать, вашу чайную?

— Дом Кудлаева прошу, — сказал ларечник. — Он как раз насупротив мельницы; стоит пустой, приспособить можно…

— Хорошо! Берите этот дом и открывайте чайную, но с условием: водичку свою продавать за деньги!..

(Венецкий подчеркнул слово «деньги»).

— Водицу-то можно продавать и за деньги, — невнятно пробормотал бывший продавец, не совсем довольный таким оборотом дела.

Бургомистр написал, что Егоренкову Федору Семеновичу разрешается открыть чайную на Полянной улице в доме номер три…

— А как мне, значит, платить за патент? — спросил Егоренков.

Венецкий с трудом скрыл смущение: он совершенно забыл, что частные предприниматели не от государства зарплату получают, а наоборот, сами платят государству за право работать.

— Сто марок в месяц!..

— Это тысченку, значит? Сегодня же принесу! — воскликнул первый липнинский частник с такой готовностью, что бургомистр понял, что продешевил.

Через час Егоренков принес тысячу рублей советскими деньгами и больше не показывался, в то время как числившиеся на государственной службе работники пекарни и мельницы ежедневно по нескольку раз бегали к Венецкому по поводу всяких мелочей.

На следующий день, проходя мимо мельницы, Николай Сергеевич с удивлением увидел, что первое в его городе частное предприятие уже работает на полную мощность.

В доме Кудлаева все выбитые окна были уже заделаны, из трубы валил дым, а на улице перед домом люди сновали, как на рынке в базарный день.

Венецкий вошел в «Чайную Федоро Егоренкова», как было написано не то дегтем, не то мазутом на прибитой над крыльцом широкой доске.

В доме внутренние перегородки были разобраны, так что получился один большой зал, весь заставленный столами, стульями и прочей мебелью.

Мебель эта, собранная со всего света, была самая разнохарактерная: от плюшевых кресел, кожаных диванов и лакированных столов включительно до толстых березовых плах, на которых обычно колют дрова.

И на всей этой мебели сидели в армяках и тулупах многочисленные помольщики и пили чай.

Посуда также была разнокалиберная: фарфоровые чашки с цветочками, эмалированные и алюминиевые кружки, стаканы, глиняные горлачи и глечики, стеклянные и даже жестяные консервные банки.

Около русской печи стояли в ряд восемь самоваров с трубами в топку. Егоренков, его жена, теща, двое детей, еще какой-то старик и две женщины хлопотали около самоваров и печи.

— Николай Сергеич! — воскликнул Егоренков, разливавший заварку из большого синего чайника. — Вот одолжили, что зашли!.. Пожалуйте сюда!.. Присаживайтесь!.. Чайку?…

Венецкий сперва хотел отказаться, но потом из любопытства решил попробовать Егоренковский чай.

Хозяин усадил его на самое почетное место, на малиновое плюшевое кресло, за письменный стол, покрытый зеленым сукном, налил кипятку в изящную фарфоровую чашечку с блюдцем и хотел долить из маленького чайника с цветочками, но Венецкий его остановил:

— Нет, приятель, налей-ка ты мне из того, эмалированного: я попробовать хочу, чем ты народ поишь.

— Как хотите!.. Только тут у меня чаек настоящий — грузинский, довоенный, а там — я прямо говорю — чёбор с березовым веником.

«Чёбор с березовым веником» оказался на неприхотливый вкус военного времени довольно приятным и душистым; бургомистр похвалил его, чем привел в восторг хозяина.

— Неужели я, Сергеич, позволю себе плату с людей брать и отравой какой-нибудь поить?… Еще чашечку! Может, вам сахаринчику положить?…

— Лепешечек попробуйте! — теща Егоренкова подала гостю на тарелке пару горячих ржаных лепешек очень вкусного вида.

Егоренков усиленно потчевал своего гостя и старался отвлечь его внимание от большого стола, служившего прилавком, где в это время его жена наливала чашки и кружки и взимала плату.

Но Венецкий, все-таки, заметил то, что хозяева хотели скрыть: некоторые покупатели платили за свой чай деньгами, а с других брался за стакан чаю — стакан зерна или муки, которые ссыпались в ведра, стоявшие под столом.

— Федор Семеныч! Что же ты договор нарушаешь? Мы же с тобой договаривались за деньги торговать?…