Кто убил герцогиню Альба, или Волаверунт

В Мадриде, не заезжая домой, я сразу направился в королевский дворец. В моих дворцовых апартаментах хранилось достаточно одежды, так что я смог переодеться с дороги, и, уже коротая время в ожидании автора письма, я решил, что проведу хотя бы одну ночь с Пепитой, не беспокоя без необходимости Майте, чье молчание, в котором я угадывал зреющее негодование, мне с каждым разом становилось все труднее переносить. Решив во дворце несколько срочных дел, я отправил Пепите записку с сообщением о моем возвращении, а ближе к вечеру собрался заехать к Гойе, чтобы взглянуть, как движется работа над заказанным мной «ню», и заодно поговорить с доном Фанчо о моем новом конном портрете – донья Мария-Луиза во время моего пребывания в Ла-Гранхе взяла с меня слово, что я непременно закажу его. Но этой второй задачи при посещении Гойи мне не удалось вьшолнить, а потом навалились дела, я все откладывал разговор о новом портрете, и когда наконец начал его, Гойя, довольно неубедительно ссылаясь на плохое здоровье, решительно отказался от этого заказа. [110]

Должен повторить, что моя встреча с Каэтаной произошла совершенно случайно, я вовсе не планировал ее заранее, как мог бы подумать ревнивый Гойя, и она оказалась для меня счастливой именно потому, что была случайной. Каэтана бросила мне язвительную фразу, я полагаю, Гойя ее расслышал: «Можешь привести с собой любую из твоих женщин», а затем, повернувшись к маэстро спиной и понизив голос до осторожного шепота, сказала: «Я рада, что ты вернулся. Дело того стоит. Приходи сегодня вечером, улучим минуту, и я покажу тебе бумаги. Но будь настороже. Фернандо и Корнель тоже приглашены».

Могу представить, как ошеломлены и растеряны мои читатели. Еще бы: Каэтана де Альба работала на банду мерзавцев, замышлявших вооруженное выступление? Мне опять придется обратиться к прошлому, чтобы объяснить, каким образом возникла эта необычная ситуация, когда бывшая любовница, которая по стечению обстоятельств стала моим главным политическим противником, позднее превратилась в союзницу, сообщницу и – чтобы уж быть абсолютно точным, используем слово, которое не только не пугало саму Каэтану, но даже забавляло ее, – в моего шпиона.

Еще в те времена, когда я был офицером гвардии, образ юной герцогини де Альба, стремительной в движениях, осененной копной роскошных черных волос, всегда в празднично-радостном настроении, известной своими вольными мыслями, а иногда и вольным нравом, будоражил сны и не давал покоя наяву всей королевской гвардии, и мне в особенности. Но несмотря на свою знаменитую простоту, она по рождению и положению была далека от нас, как планета, недоступна, как имение испанского гранда. Были годы, когда герцогиня со свойственной ей энергией и фривольностью соперничала с самой принцессой Астурийской, и с моей стороны было бы непростительной ошибкой тогда отдать одной из них в присутствии другой хоть малейшее предпочтение в чем-нибудь, так ревностно они следили друг за другом, соревнуясь во всем – в нарядах, драгоценностях, приемах, кавалерах и – добавим также – в фаворитах. [111]

И так уж распорядилась судьба, что десять лет спустя я на свой лад и своим путем тоже стал одной из первых фигур в стране, а легкомысленная юная герцогиня превратилась в зрелую прекрасную женщину, и однажды, в 1794 году, наши пути пересеклись – мы встретились в моем кабинете, я был уже премьер-министром, и она просила моего патронажа над благотворительным гуляньем, которое она организовывала на Сан-Исидорском лугу; оставшись наедине, мы оба почувствовали, какой шанс нам предоставляет судьба, и оба поняли, что не сможем отказаться от него. Надо сказать, нам не довелось пережить ни увертюры любви, ни любовных разочарований, нам просто повезло сразу же угадать друг в друге непревзойденных соперников противоположного пола, и мы оба почувствовали, что должны принять вызов, даже если все ограничится лишь телесным соединением, так два искусных дуэлиста обречены сразиться между собой, две породистые лошади сойтись на бегах, где выяснится, кто из них на самом деле является наилучшим, так фортепьяно и скрипка искусно ведут тайное соревнование, исполняя сонату. Может показаться бахвальством то, что я скажу, и, конечно, я не сказал бы этого раньше, но теперь, в мои восемьдесят, когда жизнь постепенно сводится к ожиданию смерти, теперь я могу спокойно говорить о том, что в двадцать семь лет был самым блестящим мужчиной, что никому так не завидовали при дворе, как мне, и что никто не осмелился бы смотреть, как я, не опуская глаз, в глаза Каэтаны, говоря ей взглядом: если ты первая среди самок, то и мне нет равных среди самцов. [112]Вот так после той встречи, подчиняясь судьбе, неумолимо влекшей нас друг к другу, мы стали любовниками; мы оба хотели этого, нам не нужны были ни ухаживание, ни соблазнение, не надо было ни сопротивляться, ни преодолевать сопротивление, для нас не существовало ничего, кроме нас самих, нашей войны полов, которую мы завершили единственно возможным для нас образом – на равных.

Еще раз подчеркиваю: у нас не было любовных чувств, как не было и никаких притязаний на них, но именно это ощущение неограниченной свободы оказалось ловушкой, которую мы сами себе поставили, потому что уже на следующий день мы нетерпеливо искали новой встречи, и на следующий – опять, наше возбуждение только возрастало, нас вдруг захлестнула бесконечная весна. Весна, которую прервали раньше, чем мы догадались принять меры предосторожности, чтобы скрыть ее: слухи о наших встречах дошли до королевы и обернулись неистовой бурей, сметавшей все на своем пути. Меня обвинили в измене и пригрозили лишением всех привилегий и скандалом, в который была бы втянута и герцогиня. Слегка покривив душой, слегка притворившись и искренне покаявшись, я смог вернуть все на свои места. Но донья Мария-Луиза ясно поняла, какая ей грозит опасность, и сумела – тогда она еще была молодой – полностью устранить возможность повторения того, что случилось. Каэтана и я несколько лет потом не встречались. [113]Именно в эти годы я познакомился с Пепитой, влюбился в нее и женился на Майте; говорю это без всякого сарказма, а если он все-таки улавливается, то относится скорее к судьбе, так причудливо связавшей нас троих. Каэтана овдовела, у нее появились любовники более низкого положения: художник Гойя, тореадоры – Костильярес и, вероятно, Пепе Ильо, и этот комический актер – его имя я запамятовал, и в конце концов, может быть, с отчаянья или досады – хотя раньше я за ней таких чувств не знал, – она начала посещать апартаменты дона Фернандо и примкнула к его политической банде, интриговавшей против королевы и против меня. Только где-то в начале 1800 года мы начали снова встречаться. Мы смогли повторить всю технику страсти, но чудо не повторилось. Она оставалась чужой, недоверчивой, неуверенной, я чувствовал это даже в ее манере бросать на меня подозрительный взгляд сквозь приопущенные густые и необыкновенно длинные ресницы, словно она опасалась увидеть в моих зрачках безжалостное свидетельство прожитых ею лет. [114]Когда у нее бывали приступы тоски, она признавалась, что ей надоело все на свете – и мужчины, и политика, она говорила, что ищет другие стимулы к жизни. С этого и началось наше необычное сотрудничество. Поскольку у нее сложилось весьма плохое впечатление о принце и вся его активность стала казаться ей мелкими дрязгами, поскольку она не находила никакой политической отваги в том, чем по инерции продолжала заниматься, и не видела ничего полезного для Испании в проектах и замыслах, в которых участвовала, она пришла к решению – это была исключительно ее, не моя, идея, – что пора сменить ориентацию, не ставя в известность ту группу, и начать работать на меня, ибо только меня она признавала как государственного мужа, король же внушал ей презрение, а к королеве она по-прежнему питала ненависть, поэтому она верила, что именно мне, а не малодушному Фернандо с его развращенной камарильей удастся привести государственный корабль в надежную гавань. [115]Все началось с ее легкой шутки в постели в ее дворце в Монклоа, но два дня спустя в мой кабинет принесли объемистый пакет, в котором я обнаружил чрезвычайно ценную информацию о корреспонденции отца Эскойкиса и связях, которые тому удалось установить с папским посольством. Мы продолжали с ней тайно встречаться, но на этот раз для того, чтобы договориться о наших кодах, или чтобы она сообщила мне, что замышляли накануне у принца, или чтобы получить от меня срочное задание узнать о чем-нибудь. Иногда мы ложились с ней в постель, но очень редко. Мы были теперь не любовниками, а конспираторами.