Осенний Донжуан

Он поцеловал Катю в макушку и ушел.

Великолепие выходных прошло вместе с выходными. Небо покрылось хмурью, листья на деревьях понурились, то и дело принимался дождик. В такие дни хорошо сесть в кресло у окна, завернуться в тонкий плед и почитывать классический английский детектив, задумчиво взглядывая в окно всякий раз, когда следствие заходит в тупик. Но садиться надо непременно с чистой совестью и спокойной душой — только так возможно сполна насладиться тягучим осенним днем. Если же совесть нечиста, а в душе нет покоя — неважно, происходит это от горы грязного белья, скопившегося в ванной, или завтра предстоит начать сложное дело, или тяготят прошлые ошибки, - тогда ни плед, ни кресло не помогут, лишь усугубят терзания. В таком случае нужно обязательно чем-нибудь занять руки — необходимость руководить их действиями отвлекает мозг от проблем.

Катя оглядела комнату. Будоражащая и толкающая к свершениям критичность сегодня не будоражила и не толкала. Катя равнодушно смотрела на грязные плинтусы, на полированную дверцу шкафа, всю в неопрятных разводах и липких отпечатках. Но она знала, как должно выглядеть приличное жилище. Так же хорошо она знала, что если немедленно не примется за дело, беспокойные мысли одолеют ее, обезволят, ввергнут в пучину самой страшной праздности, от которой все беды.

Подходящих тряпок не нашлось ни в ванной, ни в кухне. Но зато в шкафу была обнаружена  груда изношенного шмотья: майки, рубашки, джинсы, истертые местами до шелковой тончины.

Фронт работ обозначился, и когда Катя приступила к их выполнению, новые пункты из разряда «необходимо сделать» продолжали сыпаться в сознание, как спам в почтовый ящик. Но все это не  мешало ей думать, во всяком случае, не отвлекало от мыслей настолько, насколько бы хотелось.

Она думала о будущем — и ей было страшно. Она думала о настоящем — и ей было странно. Она вспоминала прошлое — и...  Раньше гладь памяти частенько манила ее глубинами; она ныряла в те места, на которых особенно ярко бликовали солнечные лучи, или погружалась туда, где прохлада освежала разгоряченную настоящим голову. Теперь зеркальное полотно воспоминаний как-будто раскололось, вонзаясь в душу самыми острыми своими осколками.

- Я так больше не могу, - сказала Катя Нелюбову через два месяца после Той ночи.

Нелюбов рассматривал сиреневые звездочки на потолке. Год назад Катя решила, что на потолке спальни должны быть звездочки и сама выпиливала трафареты из фанерки.

Катина голова лежала у Нелюбова на груди, и жесткие черные волоски щекотали ей щеку, стоило заговорить.

- Не могу ложиться с ним в одну постель. Вчера накормила его покупными пельменями... От обеда ничего не осталось, и не смогла себя заставить приготовить что-нибудь для него... Не могу решиться и рассказать ему все. Потому что понятия не имею, что будет дальше.

- Что будет дальше? - сказал Нелюбов, запуская пальцы в Катины волосы. - А дальше я заберу тебя у него.

- Заберешь? - и Катя быстро приподнялась, взглядывая на него большими глазами.

- Укрррраду, если кррража тебе по душе! - громко пропел Нелюбов, раскидывая руки.

Катя засмеялась.

- Сумасшедший...

- Да! Я сумасшедший! И сегодня же ты уйдешь ко мне, станешь моей Катькой, и никакой Варяг тебя не отберет!

- А как же завтра?

- А что завтра?

- Завтра здесь соберутся все наши.

- И что?

Катя растерянно пожала плечами.

- Надо убрать, приготовить...

Нелюбов в свою очередь пожал плечами.

- А послезавтра тебе понадобиться постирать Варягу джинсы на год вперед. А потом еще окна оклеить и кустики подстричь. Нет, Кать. Ты сейчас собираешься и едешь со мной. Я сказал.

Она умолила его подождать до завтра...

За месяц до этого звонок в дверь среди бела дня испугал, как обычно. Но голос Нелюбова («Катя, это я») вызвал реакцию, на какую не могли рассчитывать ни налетчики, ни коммивояжеры. В голове сразу образовалась паническая пустота, а по ногам разлилось тепло и слабость.

Нелюбов ворвался в дом этаким барсом, прижал Катю к стене, и от того поцелуя у нее случилось оргазменное блаженство.

Он стал приходить почти ежедневно, всякий раз без предупреждения. Однажды вечером Катя  удивилась, когда открыла дверь и увидела на пороге не Нелюбова, а Варяга...

За две недели до того, как Нелюбов впервые явился к Кате среди бела дня, муж выгуливал ее в театр, и в антрактном буфете они столкнулись с Нелюбовым. Он был один, стоял у окна и индифферентно потягивал коньяк. Она подошла к нему, пока Володя добывал пирожные и газировку. Ей совсем не хотелось знать мнение Нелюбова о спектакле, но он не зашептал страстным шепотом о любовных безумствах, и пришлось заговорить о театре. Разговор получился таким дежурным, что Катя начала сомневаться: да полно, было ли что? Но в тот момент, когда Володя уже отходил с добычей от буфетной стойки, Нелюбов украдкой тронул Катину руку и сказал:

- Я завтра позвоню...

Дурные мысли («поматросил и бросил») сразу исчезли. Радость от сознания, что продолжает матросить, затмила на какое-то время непроходящее с Той ночи чувство вины перед Варягом...

За два месяца до Катиного ухода и спустя сорок часов после Той ночи Нелюбов позвонил. Володя вот-вот должен был прийти с работы. Нелюбов сказал, что хочет видеть Катю немедленно. Она ответила, что в чем же дело, приезжай в гости, на ужин молодой картофель с грибами.

- Я приеду, - сказал Нелюбов. - Но если я приеду, то лишь для того, чтобы забрать тебя оттуда. Или ты встречаешься со мной сегодня у отеля «Жар-птица», или я заявлюсь к тебе прямо сейчас.

У Кати защекотало под диафрагмой, и сразу потом ее охватила паника. Она пыталась урезонить и вразумить Нелюбова. Она говорила ему про долг, и честь, и невозможность. Он слушал недолго.

- Через час я жду тебя у отеля. Не придешь — приеду сам. - И повесил трубку.

Несколько минут Катя не могла двинуться ни в какую сторону, потому что хотелось бежать во все стороны сразу, а она не соображала, в какую сторону бежать нужнее. А главное, зачем? Она соврала Володе что-то про заболевшую подружку, на трясущихся ногах, с жаром в горле и с бездумной головой прибежала к Нелюбову.

А он встретил ее, как ни в чем не бывало, просто кивнул, будто это обычное дружеское свидание. Кивнул ей, кивнул на парадный вход отеля и повел за собой.

И в номере он не набросился на нее, но довел до иступления прикосновениями. Он стал говорить про Ту ночь, перемещаясь по комнате, доставая из холодильничка шампанское, разыскивая бокалы, придвигая круглый столик к кровати. Катя, как потерянная, ходила за ним и будто бы мешала: он осторожно брал ее за плечи, чтобы чуть отодвинуть в сторону с дороги; проходя мимо, касался спины; клал руку на бедро, усаживая на кровать.

Когда он встал перед ней с бокалами, она подняла глаза, и ее взгляд уперся в его шею, красивую, длинную, сильную шею, столь гармонировавшую с четким абрисом подбородка. Кате вспомнились древнеримские бюсты с такими же шеями и подбородками, она прямо почувствовала гладкую мраморную твердь под пальцами. Она смотрела и смотрела, до полного помутнения картинки, а он все держал бокалы, не предлагая ей ни одного из них. Пока наконец она не закрыла лицо ладонями, не рассмеялась и не попросила сама...

Та ночь наступала обычным порядком, ничем не выделяясь из череды прочих ночей — с точки зрения природы, во всяком случае. Солнце было уже совсем низко, но темнота еще не разлилась по холодным залам и переходам полуразрушенного замка. Общество расположилось в башенной комнате с низким потолком, куда подниматься надо было по деревянной лестнице с резными перилами — единственной уцелевшей за века роскошью. Сторож привел их сюда и оставил, получив мзду.

Вытянутое окно бликовало пыльным, но целым стеклом. В нише напротив входа стоял топчан с наброшенными на него ватными одеялами, в прорехах, но не грязнее земли. Рядом с нишей ржавела печка-буржуйка, и несколько приземистых вековечных табуретов были разбросаны по комнате. Но общество воспользовалось принесенной с собой раскладной мебелью. Разложили стулья и стол, разобрали сумки с провиантом, расставили свечи, стали ужинать и наслаждаться запахом пыли и тлена.