Где ты теперь?

– Привет, – говорит он.

– Привет, – отвечает мой голос.

– Ну, как ты?

– Какой сегодня день недели? – Крепко вцепившись в простыню, я лежу на кровати.

– Пятница, – отвечает он.

Молчание.

– Знаешь, сегодня будет хороший день, – говорит он затем, глядя в окно. – Я вот думаю, может, тебе сегодня подняться. Познакомишься с остальными. Если захочешь, можем съездить куда-нибудь.

Мне хочется выйти из этой комнаты. И мне хочется остаться здесь. И никогда не выходить.

– Да, – отвечаю я, – ладно.

Ладно.

– Хорошо. Это хорошо. Здесь внизу, в коридоре, есть душ. Я постирал твою одежду, она вот тут, – говорит он, показывая на стол. – Тогда я жду тебя к завтраку, ладно?

– Угу.

Он идет к двери, но в проеме останавливается, поворачивается и смотрит на меня, как герой американского кино, который собирается произнести какую-нибудь умную, решающую фразу. Однако Хавстейн молчит. Немного помедлив, он выходит и прикрывает за собой дверь.

Мое тело было таким тяжелым.

Я весил тысячу килограммов.

К ботинкам были приклеены магниты.

Я осторожно откинул одеяло. Передвинул ноги к краю кровати. Поставил их на холодный пол. Пальцы ног сжались. Птицы не пели.

Сперва я просто стоял на полу. Вновь привыкал к тому, что стою, и на минуту мне показалось, что меня починили. Что все позади. Я попытался представить, что тело мое сделалось легким.

Но все было не так.

Где находятся границы отчаяния?

Этого никто не проверял.

Статистики на этот счет нет.

Эта тропинка на карте не обозначена.

Нет диаграмм с ободряющими числами.

Я все еще мог передумать.

Снова лечь.

Ну же, все будет хорошо, думал я.

Нет, не будет, думал я. Не будет, и точка.

На письменном столе лежала моя чистая одежда. Протянув руку, я взял брюки, приподнял одну ногу и засунул ее в штанину джинсов. Стоя на одной ноге, я пытался удержать равновесие. Не упал. Засунул другую ногу, натянул свитер, тот тоже постирали, пахло от него каким-то незнакомым стиральным порошком. На улице дождь. Ветер. Вода. Волны. Я взял со стола коричневые носки и надел их. Носки были не мои, но куда подевались мои, я не знал, поэтому надел то, что дали. Носки. Потом надел ботинки, они были сухими, даже стельки.

Развернувшись на триста шестьдесят градусов, я огляделся. Кровать. Окно. Стол. Рядом с дверью висело зеркало. Я подошел к нему.

Но я ничего не увидел.

Положил руку на дверную ручку.

Ну же, вперед.

Вниз по ступенькам.

Я вышел в коридор и спустился на первый этаж. Играло радио. Элтон Джон. Я вцепился в перила. До меня доносились голоса. Женские. И Хавстейна. Вниз по лестнице.

Шаг за шагом. Исцеление за двенадцать шагов.

В наше время особенно важен оптимистический взгляд на жизнь.

Ступеньки потрескивали.

В наше время особенно важен оптимистический взгляд на жизнь.

Я спускался по лестнице. Держась за перила.

В наше время особенно важен оптимистический взгляд на жизнь.

Матиас спускается по лестнице. Это я. Только и всего.

В наше время особенно важен оптимистический взгляд на жизнь.

В наше время особенно важен.

И вот я спустился.

Я стою в коридоре, позади – лестница, рядом – массивная входная дверь. Никто не слышал, как я спустился. Я в ботинках. Я могу выскочить за дверь, отыскать автобус и доехать до Торсхавна, а там есть аэропорт. Меня и не увидит никто. Никто не будет по мне скучать. Я смогу вернуться домой. Скроюсь за дверью, зайду в море, буду шагать и шагать, изо всех сил, пока вода не покроет меня с головой, а потом, среди рыб, я усну. Еще я могу подняться обратно, на второй этаж, я прокрадусь по лестнице и найду телефон. Позвоню Йорну. Попрошу кого-нибудь забрать меня отсюда. Спасти меня. Выбирай – не хочу. Однажды я уже выбрал. Хелле. А она выбрала оттолкнуть меня. Ей нужна совсем другая награда. В этом году большинство решило выбрать дешевые цветы, мой же выбор заключался в том, чтобы высадиться в Торсхавне и исчезнуть под дождем, даже не представляя зачем, а потом улечься на автобусной остановке и предоставить Хавстейну заняться мной. Потому что это он первым меня нашел. Только и всего.

А затем я решил, что так продолжаться не может.

Решил, что мне надо идти.

Поэтому я иду в гостиную, ко всем остальным.

Переставляя ноги.

«Джонни Уокер».

Я прошел на кухню, старую фабричную кухню на Гьогве. Первым я увидел Хавстейна. Он стоял у разделочной стойки, все такой же тучный, как я запомнил его с первых проведенных здесь часов – и было это много дней, а может, и недель назад. Сейчас он стоял и резал помидоры, тут мы в первый раз едим помидоры, они жутко дорогие, и в магазинах здесь очень мало овощей, чтобы достать их, надо ехать в Торсхавн. Хавстейн пританцовывал, да еще и напевал себе под нос. Из гостиной доносились «Кардиганс», из колонок рвался голос Нины Перссон и овации слушателей. Когда я шагнул на кухню, Хавстейн меня заметил. Отложив помидоры и нож, он раскинул руки, подошел ко мне и крепко, по-фарерски, обнял. Я сильно сбавил в весе, поэтому прямо-таки утонул в его объятиях. Потом он подтолкнул меня, и я двинулся мимо большого обеденного стола, распахнутых окон с видом на море и слепящее солнце. Помню, было холодно, но погода тогда впервые установилась сносная, тучи почти рассеялись, и я увидел, каково здесь на самом деле при дневном освещении. Увидел вздымавшиеся тупые, практически округлые горы, вокруг ни единого деревца, зеленая трава ковром стелилась по горам и холмам, напоминая мне о маленькой модели железной дороги, которую отец хранил в подвале и на которой крошечные горы были покрыты войлоком. Два цвета – вот и весь вид из окна. Зеленый и голубой. Голубое небо. Голубое море. Зеленая земля. Хавстейн втолкнул меня в гостиную, большую комнату, где я провел первый вечер, когда приехал. Сейчас прямо посреди гостиной неумело танцевали две девушки, абсолютно не попадая в такт мелодии. Увидев меня, они прекратили танцы и подбежали ко мне. Если собрать все объятия за прошлый год, то их будет меньше тех, которыми меня наградили в тот момент. Я утопал в волосах и руках, а пахло от них очень приятно – духами, травой и мягкими шампунями.

Вот так мы и познакомились.

С Анной.

И с Эннен.

Так я наконец-то узнал Хавстейна.

В тот день было положено начало.

В тот день я начал ходить.

Помню, я позавтракал. Апельсиновый сок. Бутерброды. Аппетит ко мне еще полностью не возвратился, но теперь дела шли уже значительно лучше, я съел бутерброд, запил его соком, как же давно это было. Я не особо много разговаривал, говорили остальные, я только отвечал на вопросы. Потом съел еще бутерброд, отчего мне сразу стало легче. Еще спускаясь по лестнице, я боялся, что за мной будут непрерывно наблюдать, но за завтраком я заметил, что этого не происходит. Пациентом я не был. И ни на что не пригодным довеском тоже не был. Лишним я себя не чувствовал. Я был на своем месте. Так мне казалось. Меня будто ждали здесь.

Мы вместе позавтракали. Окна были открыты, и из них тянуло. Остальные разговаривали со мной по-датски или по-норвежски, на каком-то смешанном языке, фарерско-датском, и я понимал их, мы нашли общий язык, а когда мы поели, Хавстейн поднялся в свою комнату и вернулся оттуда с биноклями в руках.

– Готов? – спросил он меня.

– К чему?

– К поездке.

– Куда?

– Куда-нибудь. Ты же не вечно будешь взаперти сидеть, правда?

Девушки захихикали, но Хавстейн шикнул на них.

– Не буду, – смутившись, ответил я, а потом поплелся наверх за курткой.