Любовь в отсутствие любви

— Видимо, перестала обходиться. Так?

— Поэтому мы и здесь.

— Мона, — неожиданно встревоженно сказала леди Мейсон, подавшись вперед и коснувшись запястья Моники. — Надеюсь, это не Жюль? Мне неловко тебя спрашивать, но…

— Жюль? А кто это?

— Я же тебе писала про него…

— Прости… У меня совсем голова кругом идет.

— Уф-ф… Отлегло… Знаешь, я почему-то перепугалась, что ты хочешь со мной встретиться, чтобы сказать, что положила глаз на Жюля. Прости, — горькая усмешка мелькнула в голосе Белинды, — но тут бы нам было не о чем говорить. Единственное, чего не должна делать приличная барышня, — это уводить мужика у лучшей подруги.

— …

— Ну и? В чем проблемы?

— Именно это я, кажется, и сделала.

Вопреки трагизму момента, на губах Моники расцвела на миг торжествующая улыбка.

— Но ты же только что сказала, что нет.

— Я в глаза не видала твоего Жюля, Линда. И разговор не о нем.

— А о ком?

Воцарившуюся паузу расколол неожиданный ответ:

— Глупо, но я не могу назвать его имя. О Боже, Линда, прости меня.

Смотреть на это было невозможно. Всегда сдержанная и рассудительная Моника Каннингем еле сдерживала слезы.

— Но это хоть мужчина?

— Нет, все совсем не так.

— Только не говори, что ты влюбилась в бабу!

— Да нет же!

Они обе хихикнули.

— Прости, Бел…

Моника поднялась. Белинда решила, что она сейчас бросится бежать, не допив свой наперсток с оставшейся на донышке жидкостью. Но та просто отошла к окну, чтобы никто не видел ее слез.

— Скажи, ведь все эти годы ты считала меня холодной и бесчувственной, как рыба. У тебя такая бурная личная жизнь, такие страсти кипят, а у меня…

— Душа моя, да я же всю жизнь сама стараюсь на тебя равняться… Получается только плохо. Ты для меня просто скала. Твоей выдержки и самообладания хватит на десятерых! Ты самая лучшая жилетка в мире! Как мне очередной принц в рожу плюнет, я к тебе… Хотя, наверно, такие вещи лучше переживать в одиночку, уткнувшись в подушку. Жюль такой славный, я обязательно вас познакомлю. Сейчас он уехал в этот чертов Суиндон, может, удастся получить роль в пантомиме, это было бы так здорово!

— …Не то чтобы я не хотела любви, — словно не слыша, продолжала Моника, — просто я не умею очертя голову бросаться в омут, как ты. Попробовала один раз — не получилось… Сто лет не вспоминала об этом, а теперь…

— Это тот, о котором мы говорим? — бдительно уточнила Белинда.

— Да. Я, наверно, всегда любила его. Но сейчас все переменилось, потому что он…

— Боже!.. — ахнула Белинда… — Это же Саймон…

— Он любит меня, понимаешь? Вот поэтому все и изменилось.

— По-моему, мне надо срочно выпить, — произнесла Белинда, роясь в сумочке в поисках сигарет.

— То есть? А та рюмка тебе не понравилась? Ты так сказала…

— Это было чудесно, но я уже все выпила.

— А-а-а…

— А ты как думала?

Вошла и неслышно исчезла официантка.

— Вы уже переспали?

— Я же только что сказала.

— Вы стали любовниками до того, как мы поехали в Фонтенбло? — осенило Белинду. — Поэтому ты так себя и вела.

— Нет-нет. Все было потом.

— После Фонтенбло?

— Нет. А разве это имеет значение?

— А как же! Так он и есть твое «большое и светлое»? Я так и подумала, что между вами что-то есть.

— Мы будем ими, — убежденно произнесла Моника. — Любовниками, то есть. Мы любим друг друга. О Господи, Линда, что же делать?

— Ничего не понимаю. Ты что, хочешь сказать, что вы только собираетесь стать любовниками и обсуждаете, как половчей подступиться к этому деликатному занятию? По телефону планируете? Бред какой-то!

Моника удивленно вскинула полосочки бровей:

— Что ты так раскипятилась? Ты сердишься?

— Глупый вопрос.

— Вряд ли твое мнение может что-то изменить. Просто мне интересно, что ты думаешь.

— Душа моя…

— Нет, скажи!

— Господи, какие же вы несчастные — и ты, и Саймон, оба!

— Значит, ты против. Всем, значит, можно быть счастливыми, а мне нет.

— Тебе не идут эти слова.

— А я и не чувствую себя собой. — Вымученно улыбнувшись, Моника тряхнула головой. — Идут, не идут — какая разница! Пошли куда-нибудь, поедим по-человечески.

Глава 10

За завтраком Ричелдис сказала:

— Я подумала, что хорошо было бы пригласить Монику на Рождество.

Саймон чуть не поперхнулся. Вот в этом вся она. И ведь именно так и поступит! Неужто кто-то подложил ему свинью и донес жене про их встречи с Моникой, лихорадочно соображал он. (Откуда узнали? Кто? Какая-нибудь дрянь с работы могла подслушать, как он ворковал по телефону с Парижем.) Другая сейчас устроила бы скандал с метанием сковородки или побежала жаловаться своему адвокату… А эта решила сделать вид, что ничего не произошло, и собирается, как ни в чем не бывало, провести Рождество с любимой подругой.

— Нет, малыш, сначала доешь то, что у тебя на тарелке, — попросила она Маркуса, клянчившего сладкий десерт.

— А я хочу вот э-э-это.

— Конечно, дорогой, ты все получишь, но сначала покажи мне пустую тарелку.

Опять это вечное курлыканье — сладкое, невозмутимое. Вполуха слушая, Саймон решил, что рано запаниковал: ей просто неоткуда было узнать о нем и Монике, неоткуда!

— Нет, конечно, если ты против, милый, то не надо. Будут только мама и Бартл.

— О Боже!

— Я понимаю, что с мамой сейчас нелегко, но что ж теперь поделаешь?

— Я очень люблю бабушку, — встрял Маркус.

— Конечно, солнышко. — Ричелдис кивнула малышу. — Но Моника всегда ладила с ней. Все-таки они столько лет проработали вместе, им наверняка найдется, что вспомнить.

— Что-то многовато народу получается.

— Даниэль не приедет, будет только Маркус.

— То есть ты уже все заранее обдумала?

— Вовсе нет, дорогой.

Она удивленно взглянула на мужа. В последнее время он стал такой раздражительный, слова ему не скажи. Месяц прошел с того дня, как он назвал Белинду идиоткой. Не хватало еще, чтобы он накинулся на Монику. Она такая ранимая! Хотя и со странностями. Но ведь у Моники на самом деле всегда были хорошие отношения с Мадж.

— Что-то у меня душа не на месте, — сказала Ричелдис, намазывая маргарином «Флора» тонкий, как папиросная бумага, тост из белого хлеба. — Вчера Мадж была совершенно никакая.

Саймон зашелестел «Дейли Телеграф» и с преувеличенным интересом уставился на испещренные цифрами страницы. Потом бросил взгляд в чашку с остывающим кофе.

— Что за бурду ты мне дала? Отвратительное пойло.

— Обычный кофе, такой же, как всегда.

— Одно не исключает другого.

О Боже, ей так не хотелось затевать сейчас ссору. Она же любит его. Она любит, когда все дома, когда все счастливы. Саймона в последнее время будто подменили, он словно с цепи сорвался, цепляется к каждому слову.

— Не кофе, а помои.

— Ты к ужину успеешь, милый?

— Нет.

— Нет?

— Мне надо в Лондон, скорее всего, я там и заночую, у меня на утро назначена встреча.

— Но ты можешь пораньше выехать из дома. Я подвезу тебя до станции.

— Этого еще не хватало, — поморщился он и встал из-за стола.

Она вышла за ним в коридор.

— Что с тобой происходит?

— Ничего.

— Нам надо поговорить. Нельзя, чтобы…

— Ну, наконец-то и до тебя дошло.

— Что я такого сделала? В чем провинилась?

— Почему ты плачешь, мамочка?

— Я не плачу вовсе, детка.

— Ладно, я пошел.

Саймон был уже в пальто. Сумку он собрал заранее. Ричелдис понятия не имела о его планах на ближайшую ночь. Она смотрела на мужа в надежде увидеть на его лице хоть какой-то проблеск теплоты, но он упрямо ничего не замечал.

— Не уходи, Саймон. Не надо так…

— Я опаздываю.

Он нагнулся и чмокнул сына в макушку. Когда он закрывал дверь, вслед ему донеслось: «Ты плачешь, мамочка. Я же вижу, что ты плачешь».

Саймон метнулся к гаражу. Сердце бешено колотилось, он буквально слышал его стук через пальто, пиджак, жилетку и майку. Казалось, внутри у него сидит какое-то существо и изо всех сил пытается освободиться. Саймона трясло. Он взмок и вообще чувствовал себя отвратительно. Больше всего он мечтал оказаться сейчас в тысяче миль отсюда. Так и свихнуться недолго. Он ненавидел себя. Ненавидел за то, что вел себя, как последняя скотина. Как он говорил с Ричелдис! Правда, в глубине души ворочалась подленькая мыслишка, что, раз он вел себя, как скотина, значит, и его измена уже не совсем измена или, как минимум, ей можно найти оправдание. Раз его потянуло на сторону и он позволил себе туда потянуться, значит, брак обречен. А раз обречен, значит, ее вина тут тоже есть. Но при этом, наравне с чувством вины, Саймон ощущал некое удовлетворение: измену почему-то легче было оправдать, если с женой не ладится. Ничто не берется ниоткуда.