Почти луна

— Не знаю. Ты говорил о гниении, и я подумала: «Морозильник».

— Ты кого-то убила, — сказал он, подчеркивая каждое слово, как будто я не могла понять.

Казалось, он настолько зол, что сейчас ударит меня.

Я попятилась в прачечную. Он никогда не бил меня. Он был не из тех, кто бьет или хотя бы повышает голос. Он убеждал. Он анализировал. В худшем случае — волновался.

Он приспособился разгуливать без перчаток в холодном Висконсине много лет назад. Я видела его изуродованные большой и указательный пальцы — ногти на них навсегда обесцветились.

— Чего ты хотела добиться, засунув ее в морозильник?

— Не знаю.

Полка, на которой хранились стиральные принадлежности, врезалась мне в спину.

— Не знаю.

Он шагнул вперед, и я вздрогнула.

— Не бойся. — Он взял меня за руку и оторвал от стены. Коробка салфеток для сушки белья упала на пол. — Иди сюда.

И он обнял меня. Охватил так, как никогда не сумел бы тридцатилетний Хеймиш. В его объятии была история, и опыт, и, как ни удивительно, жалость. Я вспомнила, как он говорил о своей работе как о недолговечной и о том, что все в конце концов недолговечно, даже отношения.

— Не знаю, что делать. — Я позволила себе на мгновение прислониться к его грубой серой куртке. — Я должна была позвонить кому-нибудь, но не позвонила.

Очень осторожно он снял рюкзак с плеча и поставил его на сушилку.

— Ты позвонила мне, — возразил он.

Я продолжала прижиматься лицом к его груди, хотя чувствовала, что он хочет отстраниться и посмотреть на меня. Я не хотела, чтобы на меня кто-либо смотрел. Я не могла поверить в то, что сделала. В то же время внутри меня словно начало прорастать зерно, я чувствовала, что восстановила справедливость. Никто — даже Джейк, который лучше всех меня понимал, — не знал, во что мать превратила мою жизнь.

— Я больше не могла, — сказала я.

Он положил руки на мои плечи и заставил посмотреть на него. Я плакала, безобразно и мокро. Я забыла, по мере того как шли годы и наши беседы протекали лишь по телефону — я неизменно в Пенсильвании, он в разных городах, — каким добрым может быть его лицо. В его чертах была мягкость, которую почти унаследовала Эмили. Этого мужчину Дженин и Лео называли «большой папа» и, по понятным причинам, предпочитали мне.

— Ах, Хелен! — Он коснулся ладонью моей щеки. — Моя бедная Хелен.

Он поцеловал меня в макушку и прижал к себе, укачивая. Мы долго так стояли. Достаточно долго, чтобы свет снаружи стал из темного светло-синим и к первой рассветной птице присоединился хор. Джейку одному сходило с рук так говорить со мной.

Когда мы разъединились, он предложил кофе, и мы пошли по длинному заднему коридору, на стене которого висела карта мира, некогда принадлежавшая моему отцу. Страны на уровне плеч ободрались — я годами случайно задевала их своим зимним пальто, когда выходила через гараж. Уголком левого глаза я заметила едва уберегшийся Каракас.

Отец принес карту за две недели до того, как застрелился.

«Почему сейчас?» — спросила я.

Он улыбнулся Эмили, подбежавшей поздороваться. Все мужчины, и даже дедушка, втайне разочаровывали ее в первые годы вдали от Джейка.

«Чтобы Эмили и Сара учили географию!» — ответил он.

Я включила свет на кухне. Предполагалось, что встроенные лампы лучше старомодных, висящих над головой, но меня неизменно раздражал тихий треск неисправной нити накала, который они издавали, нагреваясь. Я подошла к длинной стойке и отодвинула кофеварку от стены. Мне хотелось поговорить о чем-то кроме матери.

— На кого ты работаешь в Санта-Барбаре? — умудрилась выдавить я.

— На одного компьютерщика, — ответил он.

Джейк подошел и встал рядом со мной, словно мы были двумя соседними рабочими на конвейере. Он взял стеклянный кувшин из моих рук и повернул краны над раковиной, чтобы промыть его. Я вытряхнула старую гущу и заменила фильтр.

— У него дома в дюжине мест. Вообще-то, это Эйвери меня подключил. Он дружит с его менеджером по закупкам.

— Менеджером по закупкам?

Передав мне кувшин, Джейк повернулся и прислонился к стойке. Я насыпала кофе, мысленно подсчитывая ложки.

— Ты точно хочешь об этом услышать?

Я кивнула.

— Это целый новый мир. У меня все больше и больше частных заказов. Это лучше, чем преподавание. Хочу сказать, я выгорел в Берне.

— Так ты стал шлюхой, — усмехнулась я.

— Узнаю свою Хелен.

Я слабо улыбнулась.

— Спасибо.

— Мой хамелеон, — ответил Джейк и бегло оглянулся по сторонам.

Последний раз он был у меня на кухне восемь лет назад. Мы ненадолго сбежали с вечеринки и выпили вдвоем за Сару, которая чудом закончила среднюю школу в тот день.

Щелкнув фильтром, я повернула выключатель.

На Джейка я старалась не смотреть. Разглядывала стойку, тонкие золотистые прожилки в старом линолеуме. Мне всегда было непросто просить о помощи.

Он подошел к кухонному столу, который я обычно использовала для оплаты счетов и ведения своих записей, — в отличие от стола в гостиной, где велись записи матери, — и повесил куртку на спинку старого мексиканского стула. В кувшине рядом со мной забулькал кофе. Я вспомнила, как загорелись потолочные огни нашего «фольксвагена-жука» в ночь, когда мы поняли, что все кончено. Он подбросил нас с девочками домой, перед тем как уехать развлекаться в учительской компании. Я видела его черты бегло, болезненно, печально, пока за ним не захлопнулась дверь. Я стояла перед нашим маленьким домиком и держала Сару, а Эмили цеплялась за мою руку.

«До свидания, папочка», — сказала она.

Я тоже бросила: «До свидания», и Сара эхом вторила нам. Наши слова загромыхали за его машиной, точно связка пустых консервных банок.

Мы переместились к обеденному столу, покрытому стеклом, и Джейк вытянул стул.

— Что будем делать? — спросила я.

— Я всю дорогу об этом думал.

Как он, должно быть, устал. Он столько лет летал, но так и не приноровился. Сара рассказала, что, когда она попросила отца описать его скитальческую жизнь, он ответил одним словом: «Одинокая».

Я не стала садиться, осталась стоять, скрестив руки на груди. Через четыре часа меня ждут в Уэстморе.

— До того как я забрался в окно и увидел ее в подвале, я думал, все будет просто. Я почему-то думал, мы просто скажем, что она умерла, а ты так обезумела от горя, что позвонила мне, и, хотя я умолял тебя вызвать «скорую», ты не решалась, пока я не приехал. А теперь я не знаю, что делать. Теперь, когда ты затащила ее в подвал, раздела и бросила, все выглядит более странно.

На кончике моего языка завертелось имя Мэнни, но я его не произнесла. Вместо этого я повернулась и сняла две кружки с крючков под шкафчиками. Налила в них кофе, который все еще варился.

— А может, скажем, что я такой ее и нашла? Что она упала?

Я поставила перед ним чашку, и он посмотрел на меня.

— Что ты имеешь в виду?

Сев, я обхватила свою чашку руками.

— Я имею в виду, мы скажем, как ты сказал, мол, я так расстроилась, что ждала твоего приезда, но вместо того, чтобы пытаться объяснить, как она там оказалась, мы просто скажем, что я такой ее и нашла.

— Голой, со сломанным носом, в подвале?

— Именно.

Я пригубила кофе. Он потянулся рукой через стол и коснулся моего предплечья.

— Ты ведь понимаешь, что сделала?

Слабый кивок.

— Ты же правда ненавидела ее?

— И любила.

— Ты же могла уехать, поступить как-то иначе.

— Как?

— Не знаю. Только не так.

— Она была моей матерью.

Джейк промолчал.

— И что не так с моим планом?

— Они посчитают, что это преступление, — ответил Джейк. — Начнут докапываться до сути.

— И что?

— И то, что они до нее докопаются, Хелен. Они сообразят, что ты не просто нашла ее такой, что ты сама ее туда положила.

— И что тогда?

— Назначат расследование.

Я отпила кофе и откинулась на спинку стула.

— Стоунмилл-Фармс, — пробормотала я себе под нос название своего района, как часто делала.