Списанные

Но спокойно пообедать тоже было не суждено — роскошные сюрпризы так и сыпались. Список словно вознаграждал его за черную полосу, являя свои внезапные преимущества. Снова заверещал мобильник, и Свиридов услышал бархатный, таинственно-важный голос человека, явно звонящего по серьезному поводу: не будет такой человек напрягаться по несерьезному. Вероятно, так разговаривал профессор Вышинский.

— Простите великодушно, — басил незнакомец, — не могу ли я поговорить с Сергеем Владимировичем Свиридовым?

— Это я. — Интересно, на кого еще он рассчитывал нарваться по мобильному?

— Очень, очень рад. Мне рекомендовал вас Василий Борисович Антонов, вы помните его, вероятно.

Свиридов что-то слышал о Василии Антонове, и притом недавно, но понятия не имел, где. У напуганного человека ухудшается память — мозги сузились, сосредоточились на опасности, тут ни до кого.

— Не напомните, кто он?

— Он с вами был связан в одном общем проекте, неважно. — Незнакомец говорил «пруект». — Он дал вам самые положительные рекомендации. Видите ли, если вы располагаете временем, я вкратце объясню…

— Располагаю, — вздохнул Свиридов.

— Отлично, отлично. — Он говорил звучно, смачно, сочно. — Для начала позвольте представиться: меня зовут Рыбчинский Альберт Михайлович. Я работаю сейчас — это не основное мое занятие, по основному роду, так сказать, моих занятий я финансист…

Он говорил долго, медоточиво, велеречиво. Его «пруект» сводился к циклу познавательных лекций по российской истории — «Вы понимаете, в свете новых концепций…». Василий — Борисович Антонов, которого Альберт Михайлович Рыбчинский знал по совместной работе с самой наилучшей стороны (эта словесная избыточность была у него во всем, он словно насыщался собственным рокотаньем), характеризовал Сергея Владимировича как исключительно одаренного работника, способного придать динамику и так далее, вы понимаете. Было бы желательно встретиться завтра, хотя чем раньше, как вы понимаете, тем лучше: все это надо было, так сказать, вчера. Тем более, насколько известно Альберту Михайловичу, послезавтра Сергей Владимирович зван на определенное мероприятие, пропускать которое для него, конечно, нежелательно, а потому он не смеет, ни в каком случае не смеет претендовать на его время. Значит, завтра. Договорились? Отлично, отлично.

Свиридов не помнил ни о каком мероприятии и ничего на завтра не планировал, но тут его пробило. Господи, двадцать девятого июля он был зван на собрание ветеранов спецслужб, на круглый стол в киноцентре «Октябрь». Вот и пригласительный, в ящике стола: в едином, о Господи, строю. Откуда Рыбчинскому известно про единый строй? «Мероприятие» — это явно из их лексикона. Стало быть, я включен в список для работы над сериалом о родной истории? Но что в нем делает Клементьев — пишет серию об истории РЖД? А Бодрова? Бред. Но неужели для работы над историческим сериалом я непременно должен был побывать в списке, чтобы почувствовать на себе всю прелесть русской истории? Ведь она в основном так и делалась — списочно, с последующими увольнениями. Ничего себе способ, вроде как Михалков всех запирал на неделю в поместье, а потом, когда все достаточно возненавидели друг друга, снимал «Неоконченную пьесу». Возможно, врут, но если нон э веро, то бен тровато.

Он еще некоторое время тупо сидел перед включенным компьютером, зашел на сайт списка — ничего нового, — просмотрел новости, все чего-то ожидая. Может быть, еще одного звонка. Вот оно: страх всех нас превратил в ожидальщиков. Кажется, Мандельштам. Теперь понятно. Почему? Потому что страх переводит тебя в специальную категорию невесомых, носимых ветром людей, чья жизнь зависит от каждого звонка. Ты возьмешься что-нибудь делать, а тут звонок, и уже не надо. Договор расторгнут, ты уволен. И вообще — уязвленное, болезненное состояние, в котором страстно хочется сочувствия. Позвонит кто-нибудь — и утешит, все-таки живое слово. Или, наоборот, скажет самое ужасное — но тогда его можно будет по крайней мере не ждать. Ничего не происходило. Хорошо, погуглим, какой такой Рыбчинский. Рыбчинский Альберт Михайлович входил в Союз друзей милиции «Щит и меч», в наблюдательный совет по возрождению усадьбы «Останкино», в Союз православных предпринимателей «Потир», на компромате ру не упоминался, числился среди ветеранов Внешторга. Картинок нет. В сущности, ноль. Настораживает, конечно, «Щит и меч», «Потир» скорее забавляет, а главное, я категорически не помню, кто таков мой рекомендатель Антонов, знающий меня с на-и-лучшей стороны. Но презирать не должно ничего.

Свиридов выключил комп и отправился в «FAQ», где с остервенением плясал до трех часов утра.

Интересно, это Тэсса, Рыбчинский или шофер?

А если кому-то интересно, что это за агентурные вставки, так можно заглянуть в тринадцатую главку последней части. Стоп, куда! Читай по порядку. Ты все равно не найдешь. Там спрятано.

Встреча с Рыбчинским была у них запланирована на три часа дня в его офисе, и с утра Свиридов собирался сочинять — но поработать снова была не судьба. В восемь утра его разбудил мобильник.

— Сергей Владимирович?

— ДаОн напрягся: голос был женский, официальный, эсэсовский.

— С вами будет сейчас говорить Валентин Васильевич Ломакин.

— Кто это?

Но в трубке уже заиграла страшная электронная музыка, которая ни на какие вопросы не отвечает.

— Але, — сказал густой голос.

— Слушаю.

— Это Сергей Свиридов?

— Да.

— Здорово, я Валя Ломакин. «Форекс групп» знаешь?

— Не знаю.

— Зря не знаешь. Это девелоперская такая корпорация, большая.

Свиридов не знал даже, что такое «девелоперская».

— Короче, дело есть к тебе одно.

Свиридов испугался окончательно.

— А какое дело?

— Увидишь, какое. Не по телефону же. Когда можешь?

— На той неделе, работы много.

— Не, это не разговор. Надо сегодня, это бизнес. В бизнесе, Серый, есть три главные вещи: напор, чуйка и быстро. Ничего я на ты?

— Нормально, — пересохшими губами сказал Свиридов. — Но я не могу сегодня, у меня встреча.

— Во сколько?

Не знаю, как с чуйкой, с ней, наверное, плохо, а с напором у него полный хоккей.

— В пять.

— Я в восемь за тобой заеду куда скажешь. В семь позвоню. Привезу — увезу. Я даю парти сегодня. На двадцать пятом этаже трейд-центра на Краснопресненском проспекте, у вантового моста. Слышал?

— Нет, не слышал.

— Ну ё-моё, ты в Африке живешь. Байтовый мост со смотровой площадкой, будем открывать в ноябре. Пока трейд-центр и парти. Все, отбой, до связи.

Он все уже решил за Свиридова. Сочинять после этого точно не хотелось. Свиридов на всякий случай прогуглировал и Ломакина с «Форексом». Этот не входил в Союз православных предпринимателей, зато имел собственный сайт — шикарный, с музыкой, с фотогалереей бесчисленных проектов, которые Ломакин возводил по всему миру. Специализировался он на отелях, но сейчас планировал возвесть на Москве сеть торговых комплексов вдоль третьего кольца. Лет ему было чуть за тридцать — ровесник Свиридова, чудом поднявшийся в девелоперскую элиту из десанта, где служил с девяносто пятого по девяносто седьмой. С фотографий глядел детина элитной планировки, с евроремонтом и многоступенчатой охраной, и на его пентхаусе застыло немыслимое напряжение, словно он ежесекундно мог треснуть от переполнявших его денег и сил. Для чего бы я ему нужен — пиар, что ли? Можно наврать, не поехать, отключить телефон — но чем черт не шутит, вдруг работа. Сейчас ни от чего нельзя было отказываться. Чтобы не торчать дома до пяти, Свиридов вышел в раскаленный город, отправился в Серебряный Бор и плавал там два часа кряду среди благословенной жары.