Работа над ошибками

Или просто считали подряд, прыжок за прыжком. Прыг, скок, прыг, скок, прыг, скок, поворот. Скакалка шлепала по земле; чем быстрее крутилась веревка, тем хуже ее было видно, казалось, она не одна, их несколько. Если прыгавшая девочка наступала на скакалку или запутывалась в ней ногами, остальные начинали смеяться; очередь прыгать переходила к другой девочке. Прыгая одна, Дженис умела на лету перехватывать ручки скакалки, не спотыкаясь и не замедляя движения. Умела крутить ее назад. Умела прыгать и бегать одновременно. Я просил ее научить меня, но она отвечала, что прыгалки – игра для девочек.

А папа говорит, боксеры тоже прыгают.

Папа говорит, папа говорит.

Когда мы играли в салочки, то вставали в кружок и выставляли перед собой сжатые кулачки. Дженис стукала по ним своим кулачком, выбирая, кому быть Салочкой.

Если выбор падал на тебя, нужно было зажмуриться и считать до двадцати, а потом бежать и салить остальных. Тот, кого осалили, тоже становился Салочкой. Когда считалку говорила Дженис, ей приходилось нагибаться, чтобы достать до моих кулачков. Она ругалась, что я неправильно их сжимаю, большими пальцами внутрь. И показывала, как надо. Руки у нее были жесткие и костлявые, как у мальчишки, – но только не тогда, когда я плакал или падал, а она вытирала мне щеки или терла ушиб; и не тогда, когда я ложился спать, а она перебирала мои волосы: бай-бай.

Пришла тетя вытирать пыль. Я говорил ей, не надо, а она все равно пришла. Ведь теперь, когда ты работаешь, у тебя же нет времени чистить-блистить, сказала она. В доме не хватает женской руки. Пока она убиралась на первом этаже, я успел подняться и запереть свою комнату. Спустил воду в унитазе: пусть думает, будто я ходил в туалет. Когда она закончила уборку, мы вместе пили чай в гостиной. На какое-то мгновение ее взгляд задержался на моих босых ногах и подвернутых штанинах. Она сказала, что я очень хорошо выгляжу. Потом упомянула старые фотографии в маминой спальне. Смешно вспоминать меня в школьной форме. А Дженис! Эти тонкие ножки и вечно спущенный носок! Царство ей небесное.

Знаешь, вы были так похожи, ты и Дженис.

Я уперся взглядом в чашку.

И волосы, и глаза. И у обоих – отцовский нос.

Чай был горячий и ужасно сладкий. Над ним вился легкий парок, колыхавшийся на сквозняке от открытого окна.

Ты ее не можешь хорошо помнить, тебе ведь было всего…

Четыре с половиной.

Точно.

Мне было четыре с половиной.

Тетя взяла печенье, полезное для пищеварения. К губам пристали крошки. Она отхлебнула чаю, и крошки исчезли. Спросила, как работа. Я ответил: «Спасибо, очень хорошо». Она сказала: «На днях дядя видел тебя из своего автобуса. В воскресенье. Ты выходил из общественного туалета. Дядя побибикал, но ты не заметил». Тетя назвала улицу.

Меня посылали с поручением.

Сейчас и не скажешь, а раньше там был очень приличный район. Пока цветных не понаехало.

Уходя, тетя прижала губы к моей щеке. Посоветовала надеть носки и тапочки, не то я могу заболеть и умереть. Сказала, что Бог меня не оставит, что Дженис, папа и мама теперь с Ним и что их окружает вечное блаженство.

Мистер Тэйа вытер доску. Написал сверху: «Кол-во учеников в классе».

Кто может посчитать?

Заскрипели стулья, завертелись головы, все принялись считать, тыча в воздух указательными пальцами. Все, кроме меня. Я смотрел прямо перед собой и ждал. Один мальчик поднял руку.

Стивен.

Тридцать четыре, сэр.

Тридцать пять – ты забыл себя. (Смех.)Мистер Тэйа написал на доске: 35. Знаете, как быстро пересчитать людей в группе?

Сложить все руки и ноги и поделить на четыре. (Стоны восторга.)

Он попросил поднять руки тех, у кого черные волосы.

Грегори Линн.

Я тоже поднял руку.

Он записал на доске количество. Попросил поднять руки тех, у кого каштановые волосы. Потом рыжие. Потом светлые.

Черные: 8

Каштановые: 13

Рыжие: 4

Светлые: 10

Какова же вероятность того, что, если я выберу кого-то из вас наугад, у него или у нее окажутся светлые волосы? Ну же, шевелите мозгами.

Тишина. Все склонились над тетрадками. Одна девочка подняла руку, дала ответ. Мистер Тэйа записал на доске вычисления:

Иными словами, на каждого ученика со светлыми волосами приходится три с половиной ученика с волосами другого цвета. Грегори Линн!

Кусок мела ударил меня по голове. Отскочил и раскололся, попав в оконное стекло, по которому ползли две дождевые капли. Эти капли вызывали мой живейший интерес. Я гадал, какая первой добежит до подоконника, следил за тем, как они меняются, вбирая в себя другие капли, и думал: тонкие полоски, остающиеся за ними, похожи на следы слизняка.

Если и бывает на свете половина ученика, так это ты. (Смех.)

Я поднял глаза. Семь к двум, сказал я.

Что?

Три с половиной к одному все равно что семь к двум.

Гениально. Но мы не у букмекера. (Смех.)Ну же, подай мел.

Я собрал из-под парты куски мела и пошел в начало класса. Протянул мел мистеру Тэйа, но тот не захотел его взять. Вместо этого жестом отправил меня к доске.

Сейчас мистер Линн произведет аналогичные вычисления для других цветов волос. А вы тем временем подсчитайте, какова вероятность того, что его вычисления окажутся верными.

Я стоял у доски лицом к нему. Его карие глаза были такими темными, что зрачки сливались с радужкой. Я знал, что у меня один глаз карий и один зеленый. Я ничего не писал и ничего не говорил. Спустя какое-то время мистер Тэйа забрал мел у меня из рук и велел сесть на место.

Меня оставили после уроков. Я провел целый час за рисованием комикса, в котором я на глазах у всего класса заставил мистера Тэйа съесть кусок мела. Мел, как опухоль, стал расти у него в животе, медленно распространяясь по всему телу. Наконец он добрался до кожи и растворил пигментацию. Мистер Тэйа светлел, светлел, пока не сделался белым, как мел. На последней картинке он стал таким белым, что слился с бумагой. Исчез. Стал равен нулю.

Рисунки – другая реальность, они не подчиняются вероятностным законам. Иногда, рисуя какие-то события, вы тем самым заставляете их сбываться.

Когда я пришел к их дому в третий раз, был вторник. К наблюдению я приступил в 8:00. Первым из дома вышел внук (чуть позднее 8:15). Он уехал на машине, которую они с приятелем чинили в первый раз. Миссис Тэйа вышла в 9:42 и вернулась через 45 минут с двумя тяжелыми сумками. В 10:59 вышла жена внука, толкая перед собой прогулочную коляску с ребенком. Единственным посторонним человеком, кто в то утро – в 11:02 – входил в дом № 3, был я, Грегори Линн.

Я позвонил в дверь. Часть холла, видимую сквозь полупрозрачное дверное стекло, заслонил расплывчатый женский силуэт; было ясно, что хозяйка рассматривает мою высокую, внушительную фигуру и пытается догадаться, кто пришел. Потом дверь приоткрылась. За ней стояла миссис Тэйа, одетая, как всегда, по-восточному: широкие брюки из некрашеной ткани, малиновая блуза, черный шарф, сандалии. На поднятом вверх лице – недоуменное любопытство. На губах – неуверенная улыбка. Оказавшись так близко, я впервые понял, какая она маленькая – футов пять, не больше.

Дома ли мистер Тэйа?

Мистер Тэйа? Вы имеете в виду моего внука, Шираза? Он ушел на работу.

Нет, я имею в виду мистера Тэйа, вашего мужа.

Она внимательно на меня посмотрела. Моего мужа… нет в живых. Он умер.