Христос был женщиной (сборник)

– Вы понимай, Линочка, дас ист кризис.

Эх, фрау, если бы ты и вправду хоть что-то понимала…

Мелкая в общем-то неприятность, насаженная на длиннющий рычаг отчаяния, бьет по голове с несоразмерной силой…

Лина вбегает в квартиру и, как была – в сапогах, в пальто и берете, хватает трубку стационарного телефона (по нему связь немного дешевле, чем по мобильному) и звонит первой же пришедшей на ум цюрихской знакомой.

Поможет опомниться от удара?

– Как ты? Наши выставляются в Кунстхаусе. Сходим вместе. Давай прямо сейчас! – бодро обманывая себя, зазывает Лина.

Изо всех сил стараясь не сбиться с мажора, соглашается на завтра и выпускает из рук трубку, которая вдруг становится неподъемно тяжелой. Глухой шлепок о ковер не заставляет нагнуться и вернуть предмет на место. Логические связи начали рваться…

Звонок в дверь застает Лину на том же месте – у вешалки. Сидит одетая.

– Матюша, ты сегодня рано… – еле ворочая языком, говорит она.

– Ты что, пьяная?! – Муж наклоняется к Лининому лицу. Громко сопя, вбирает ноздрями воздух, принюхивается.

Она молча мотает головой.

– Значит, совсем сбрендила, – добродушно констатирует Матвей. Незлой сегодня… – Какое рано – темнеет уже. Хотел позвать тебя куда-нибудь пообедать, но занято было – и дома, и твой мобильник… Сразу по двум телефонам сплетничаешь? – Он все еще не гневается.

Лина снова качает головой. Теперь только один раз. Подбородок упирается в подключичную ямку, невидящий взгляд – в пол. Загляни в пустые глазницы и увидишь дно души. Черноту, которую захочется просветлить даже постороннему, если у него есть хоть капля сердечности.

Но Матвей давно уже отвык всматриваться в Лину. В первый год после свадьбы объяснил, как надо вести дом, как ему надо, и потом только сверлил ее взглядом, если вдруг что-то лежит не на месте, каша не той консистенции получилась, нужная рубашка не выстирана… Вымуштровал и теперь не глядя бухается в кресло (его тело само знает, где оно стоит). Жена стала чем-то вроде удобного многофункционального агрегата.

У многих российских мужей так. Касательно домашнего хозяйства – почти у всех домострой, а у Матвея жена еще и секретарь с университетским дипломом, и спарринг-партнер для отрабатывания навыков харизматичного поведения…

Правда, здесь, на Западе, нет-нет и глянут косо, когда Лина торопливо отвечает на бытовой вопрос, заданный Матвею, когда она вскакивает, если его просят принести что-нибудь с кухни… Но их круг – люди воспитанные, вербально ни разу никто не удивился.

Да и они тут хороши! У всех почти мужиков висят на виду их собственные фартуки! Ладно бы еще по случаю надеть женин, нет, они свой заводят!

Потирая вымытые руки, Матвей идет на кухню, где его, конечно, ждет накрытый стол. Должен ждать!

Но там даже пустой тарелки не стоит…

– Черт, черт! Еда где? – кричит он, обнаружив, что на плите нет ни кастрюли, ни сковородки. На всякий случай заглядывает в духовку, но и там пусто. – Бездельничаешь тут целыми днями, совсем разленилась! Творческой личности из тебя не получилось, так будь хотя бы приличной фрау!

Схватив из холодильника единственный кусок грюйера, заскорузлый, почти окаменевший из-за порванного пергамента (деревенеет и человек, не обернутый лаской), Матвей распахивает навесные шкафы, выдвигает ящики. Не находит ни хлеба, ни хотя бы крекера. И начинает орать как простой голодный мужик.

Его утробный голос ударяет Лину. Она вскидывается:

– Матюша, я быстро! – и выбегает из дома с портмоне, но без ключей и без мобильника, а уже на лестнице бормочет: – Себя поджарю на ужин…

На улице она уже не понимает, зачем вышла. Не помнит.

Озирается.

Растерялась.

В пригородной тишине слышит гул. Знакомо. Вибрируют рельсы – поезд приближается к станции. Значит, надо поторопиться. Рефлекс.

Ноги сами бегут к лестнице на платформу.

Она успевает прошмыгнуть в смыкающиеся двери. Створка ударила в бок. Будет синяк. Придется объяснять Матвею, откуда…

«Не буду больше никогда ни перед кем оправдываться!» Лина сама себя выпускает на волю. Мелькает сожаление: на минуту раньше поспела бы, к тому моменту, когда локомотив только вплывает на станцию – и обрела бы уже каренинскую свободу.

Нет!

Ей не годится путь, придуманный мусорным стариком!

Ей роднее Вирджиния Вульф… Она не сочинила, она сделала!

И вот уже Лина знает, куда ехать.

Злословили

Криста

– Мы позвоним через час-полтора, после девяти? О какой книжке расскажете? – вежливо так спрашивает по телефону редакторша музыкального радио в FM-диапазоне.

Что им ответить? Криста напрягается.

Уже дважды выступала у них. Рекомендовала, что почитать на текущей неделе, «чтобы не было мучительно больно» (их слоган). Но тогда-то была в штате. Вдруг их прямой эфир не для безработных? Надо им признаться, что я потеряла работу…

Надо ли?

Может, они и так знают? Может, им, визуально незнакомым, все равно… Удобно же раз в неделю иметь под рукой компетентного эксперта, причем бесплатного.

Смогу я за час подготовиться?

Надо ли так над собой издеваться?

«Нужно», – сокрушенно понимает она и называет книгу, о которой собиралась написать в своей газете, в своей фирменной колонке…

– Только я теперь сотрудничаю с другими изданиями, – изо всех сил стараясь, чтобы не звучало жалко, признается Кристина правдивость.

– Сами и скажете, когда выйдете в эфир, – сворачивает разговор деловитая редакторша.

Выходит, им не важно, куда я приписана…

Как кристалл марганцовки меняет цвет воды, так и крупинка радости высветляет настроение Кристы, каждый день все темнеющее и темнеющее. Особенно тяжело по собственной инициативе напарываться на черствость, резкость…

Но Ева права, работу надо искать сразу. Поэтому и пришлось через силу обзванивать всех: приятелей, знакомых близко и знакомых шапочно, к незнакомым тоже обращалась. Нажала каждого, кто был записан в память мобильника, потом прошлась по растрепанной записной книжке, в ежедневнике были кое-какие номера, к бонвивану с приминистерским портфелем пробилась через секретаршу. Назвала свое имя – надо же, соединила. Вежливо говорил…

Эрикову карточку повертела в руках и за него решила: помочь не сможет.

Уф, вроде все…

И какие же итоги хождения к людям?

В общем-то банальные. Ничего нового о человечестве не узналось. Большая часть – из всех слоев поблизости, без разбору – посочувствовала, подтверждая истину: те, кто красиво говорят, редко бывают человечны. Обещали поискать, месяц прошел – ни одного предложения. Эти добавили черноты, но хотя бы не отравляли. Тяжело, конечно, когда не скрывают злорадства, но и это можно вытерпеть. А совсем мерзопакостно становится внутри, когда тебя с презрением отталкивают.

Дочитывая свежеизданный роман Макьюэна, Криста уже способна жить на фоне фантомной боли. Можно терпеть…

И все равно каждая аналитическая мысль по поводу прочитанного представляется газетной строчкой, которой больше уже никогда не будет… Каждое наблюдение над характерами героев как будто само режет по живому… А сегодня надо – кровь из носу – начать и кончить обзорную статью. Заказ толстого журнала. Тоже практически неоплачиваемый, но престижный. Попросили написать в тот самый день, день…

Дотянула до последнего. Как дедлайн в газете…

Газета…

Щемит, как только представишь себя возле лифта: нажимаешь кнопку вызова и, не дождавшись кабинки, сворачиваешь за угол и бегом по лестнице…

А кофе-брейк во время дежурства, а свой закуток, загороженный стопками книг, которые присылают издательства… Даже звонок секретарши, срочно требующий статью, и его не хватает. Память не может вызвать ни одной недоброй картинки.

Разозлиться бы на них!

Не получается…

В книжные магазины теперь больно заходить. И в тот, на Тверской, куда пришлось ночью тащиться на такси, чтобы получить экземпляр нового Эрика – в номер нужна была рецензия на свежак. Тогда же пригодилась его визитка: прямо по телефону он дал блицинтервью.