Кот, который всегда со мной

Люди очень тесно связаны со своими ветеринарами. И если они довольны тем, как лечат их питомцев, то хотят, чтобы и другие животные лечились там же. Я заметил это на деловом обеде, когда в какой-то момент, как это обычно бывало, женщина спросила меня о Нортоне. Я ответил, что ищу в городе нового ветеринара, и она принялась расписывать своего. Самый лучший, заявила она. Изумительный, гениальный. И он был первым, о ком я услышал. Я решил попробовать.

Его кабинет располагался в Верхнем Ист-Сайде, что для меня было очень неудобно, особенно если пришлось бы посещать его раз в неделю, чтобы ставить Нортону капельницы. Но соображения неудобства не имели значения, раз речь шла о лечении моего кота. Если бы я считал врача хорошим — живи он даже на Аляске, — то возил бы Нортона и туда. Загвоздка была в другом — мне совершенно не понравился этот человек.

Первое, что он сделал, — заявил, что Нортона лечили неправильно. Не следует вводить коту раз в неделю большую порцию физраствора. Надо впрыскивать меньшие дозы три раза в неделю. Я объяснил, что целиком доверяю ветеринару из Саг-Харбора и что с мнением Турецкого согласен еще один ветеринар. Он надулся, словно я его несказанно оскорбил. Когда он задал мне несколько вопросов по поводу здоровья Нортона — совсем немного, поскольку в основном сам бросал короткие высокомерные фразы, чтобы было понятно, какой он умный, — я ответил, что, кроме всего прочего, даю коту лекарства и травы, которые порекомендовал ветеринар холистического направления. Он только фыркнул:

— Абсолютно не верю в холистическую медицину. Сплошное шарлатанство.

Я ответил, что хотя и не являюсь абсолютным адептом этого учения, но думаю, что коту становится лучше.

Он ответил, что я заблуждаюсь, — такое лечение не приносит ни малейшей пользы. Упомяну, что когда я признался Турецкому и доктору Пепперу, что посещаю Марти, те заинтересовались. Их мнение совпадало с моими ощущениями: пусть правильность холистической методики и не подтверждена научным опытом, молва свидетельствует о том, что она приносит животным облегчение. Они спрашивали названия лекарств и записывали, чтобы проверить на практике. И обычно при этом говорили: «Повредить не повредит, а если поможет — будем рады».

Истсайдский ветеринар быстро начал выводить меня из себя, но чашу терпения переполнило то, как он осматривал Нортона. Отнюдь не бережно.

Мне еще не приходилось видеть, чтобы с моим котом обращались, не как с существом хрупким и необыкновенным. Чем-то совершенно особенным. Истсайдский ветеринар вел себя так, словно перед ним был неодушевленный ком — крутил и вертел части его тела, не обращая внимания на то, что Нортон всем своим кошачьим видом показывал, насколько ему неприятно. Это мне напомнило процесс написания сценариев для киностудии. Возникает замысел, из которого может получиться хороший фильм, придумываются персонажи, способные тронуть зрителя, разрабатываются близкие к реальным, но доступные для воспроизведения на экране ситуации. Затем приходит какой-нибудь администратор и без малейшей логики все забраковывает и рвет в клочки. И что еще хуже — требует переписать, отчего сценарий лучше не становится, а идея погибает. Почему? Да потому что администраторы киностудий терпеть не могут таланты. Им бы хотелось снимать фильмы без сценаристов, режиссеров и актеров. Ничего хорошего из этого бы не вышло, зато облегчило бы жизнь самим администраторам — никакой головной боли. Похоже на тренера, который требует от спортсменов подчинения своей системе, вместо того чтобы создать систему, отвечающую возможностям спортсменов. Такие тренеры, как и администраторы киностудий, ненавидят талантливых людей. Сами хотят быть звездами. Жаждут славы. Или как минимум репутации.

У меня возникло ощущение, что этот ветеринар прижился бы в Голливуде или на тренерской работе с командой «Нью-Йоркских никербокеров» — он явно не любил своих пациентов. Хотел, чтобы их болезни соответствовали его диагнозам, а их выздоровление — методике его лечения. А если не получалось, ну и шут с ними — он все равно станет лечить, как ему вздумается.

Когда он начал скороговоркой перечислять, что мне следует, а чего не следует делать, я перебил его и сказал:

— Простите, но ничего этого я делать не собираюсь. А собираюсь побыстрее смотаться отсюда. — Что мы в точности и сделали. Всю дорогу домой я извинялся перед котом и обещал впредь вести себя разумнее. Меня утешило только то, как Нортон мяукнул из сумки: он мне поверил.

Я сходил еще к паре ветеринаров, но ни один мне не понравился. А затем пришла информация сразу из двух источников и вывела на дорогу, вымощенную желтым кирпичом и ведущую в Изумрудный город. Нортону ставили еженедельную капельницу в клинике Турецкого, и я спросил сестру, не знает ли она хорошего ветеринара в городе. Она сказала, что одно время работала с замечательной женщиной (по сути, с двумя замечательными женщинами) в ветлечебнице «Вашингтон-сквер». Название мне понравилось, поскольку оно свидетельствовало, что заведение находится неподалеку от моего дома в Виллидж. Мысль, что Нортона не придется раз в неделю возить на такси за тридевять земель, казалась более чем привлекательной. Вернувшись в Нью-Йорк, я позвонил Энн Кинг — той самой, которой очень нравился Нортон и которая однажды, когда мы с Дженис уезжали на выходные, взяла его к себе.

— Вы не слышали о ветлечебнице на Вашингтон-сквер? — спросила она. Я решил, что это судьба, и тут же позвонил и договорился о приеме на следующий день.

Сказать, что доктор Дайана Делоренцо из ветлечебницы на Вашингтон-сквер мне понравилась, — значит ничего не сказать.

Я в нее влюбился.

И Нортон тоже.

Она тут же заметила и поняла, какая крепкая (или, как она выразилась, крепче обычной) связь существовала между человеком и котом, и, судя по всему, порадовалась этому. Еще ей стало ясно, что Нортон не похож на других котов, он уникален (хотя, если вспомнить прошлые уроки, «не очень уникален») и лучше всех котов на свете. Но самое главное, осматривая Нортона, она обходилась с ним, как с членом королевской фамилии. Ничего похожего на грубую манеру коновала из Ист-Сайда. Эта женщина любила свою профессию и заботливо относилась к своим пациентам. Она повторяла Нортону, какой он красивый, и это доставляло ему огромное удовольствие. И с людьми Дайана умела обращаться. Пусть она не говорила, какой я красивый, но зато сумела успокоить меня и не дала впасть в истерику.

Я признался, что не способен ставить коту капельницу. Она отнеслась к этому с пониманием и разрешила приносить его на процедуру в любое удобное время. Я наблюдал, как в первый раз она ставила капельницу сама, и отметил в ней превосходное сочетание нежности и твердости. Нортон не дрогнул, когда в него вошла игла, и ветеринар позволила мне держать его на руках, пока продолжалась процедура. Для кота ничего не могло быть лучше, чем ее опыт и мои ласки. Еще она рекомендовала некую Иветту — бывшую работницу ее клиники, которая по желанию клиентов приходила на дом. Меня особенно покорило, что при упоминании о методах холистической медицины, которые я использовал, у нее заблестели глаза. Она сказала, что хотя и не специализировалась в этой области и мало в ней смыслит, но знает, насколько этот метод популярен, и хотела бы узнать о нем больше. Дайана спросила телефон Марти — хотела с ним поговорить и узнать, чем конкретно он лечил Нортона. Ее отношение к делу было таким: «Я готова учиться, если это поможет мне исцелять больных».

К тому времени, когда мы покидали ветлечебницу на Вашингтон-сквер, Нортон обзавелся новым врачом, а я подумывал, не предложить ли Дайане руку и сердце. Что может быть лучше в моей котоцентричной жизни, чем жениться на лечащем враче Нортона? Фантазии длились недолго — минуту или две — но достаточно, чтобы я успел представить, как возвращаюсь домой в нашу занесенную снегом хижину в лесу и нахожу Нортона у жарко пылающего камина перед миской, до краев наполненной мясом, и свою новую жену в окружении сотен радостно поющих кошек и собак. Но тут выяснилось, что Дайана уже замужем и вполне счастлива. Так что видение хижины с доктором так и осталось видением. Но все, что касалось ветеринарии, полностью реализовалось.