Мое сердце и другие черные дыры

Он останавливается и поворачивается ко мне, сокращая разделяющее нас расстояние. Мы стоим лицом к лицу, вернее, мое лицо – напротив его груди. Он все так же держит мою руку, а другой рукой обнимает меня за шею. Ладонь теплая и влажная. Может быть – ну, допустим, – он тоже немного взволнован и смущен.

– Нет, я не думаю, что ты сошла с ума, – шепчет он. – Но я понимаю, почему все так сложно. Я хочу, чтобы для тебя все было не так запутанно. Чтобы ничего этого никогда не случалось.

– Я тоже, – еле слышно выдыхаю я.

Правой рукой он отклоняет мое плечо, чтобы посмотреть мне в глаза.

– Можно тебя спросить?

– Конечно.

– Если ты такой ботан, ты в другие миры веришь? Ну, другое измерение, где мы счастливы. Где у тебя по-прежнему есть отец, а у меня – Мэдди. Где мы просто обычный парень и обычная девушка на ярмарке?

Я отпускаю его руку и отстраняюсь от него.

– Не думала об этом.

Он трет глаза и чешет в затылке.

– Почему?

– Это слишком трудно и замороченно.

– А вся эта твоя потенциальная энергия – нет?

Кровь ударяет мне в лицо.

– Не знаю. Мне кажется, это другое. Менее гипотетическое, что ли.

Я пытаюсь придумать что-нибудь умное: что-то, что объяснит ему, почему мои разглагольствования про потенциальную энергию все-таки ближе к науке, чем к научной фантастике, но он опережает меня:

– Знаешь, что сложнее и запутаннее всего?

Я киваю ему: «Продолжай».

– Видеть, как ты счастлива, когда думаешь о физике. От этого и я как будто… счастлив. – Он сутулится и шаркает по земле подошвами. – И это все запутывает.

В горле нарастает тяжесть, и я понимаю, что должна как-то рассказать ему, что увидела, когда он забрасывал мячи, но молчу, вспоминая своего черного слизняка, занятого поглощением потенциальной энергии счастья. Прижав руки к животу, я отчаянно хочу, чтобы он исчез, чтобы меня можно было починить, чтобы можно было починить Романа. Ногти врезаются в кожу, заставляя меня вздрогнуть.

Роман кладет свою руку поверх моей.

– Но что еще сложнее – то, что моя запутанность при виде твоего счастья ничего не меняет. – Он понижает голос, чтобы никто не услышал. – Я по-прежнему хочу умереть седьмого апреля. И по-прежнему хочу сделать это с тобой.

Внезапно ярмарка делается слишком громкой: я слышу металлическое звяканье чертового колеса, кружение чайных чашек, радостный визг детей. Моя рука тянется ко лбу, но он перехватывает ее, сплетая свои пальцы с моими и притягивая к себе.

– Я понимаю тебя, – сдавленно шепчу я. – Можешь на меня положиться.

Роман так крепко стискивает мне руку, что она перестает что-либо чувствовать. Вот бы кто-нибудь сжал так же мое сердце.

Пятница, 29 марта

Я проскальзываю на свое место, когда уже звенит звонок, и быстро заталкиваю рюкзак под парту. Тайлер кивает мне – он теперь всегда со мной здоровается, видимо, считает, что после зоопарка мы стали друзьями или вроде того. Представляю, какой это повод для сплетен в классе.

Мистер Скотт уже оставил на белой доске кривоватую синюю надпись «Эйнштейн» и постукивает кончиком маркера, ожидая, пока все успокоятся.

– Доброе утро, доброе утро!

Некоторые бубнят что-то в ответ. Я молчу.

– Сегодня я хочу отдохнуть от всей этой математики, от всех уравнений и позволить себе немного теории. Устроим праздничную пятницу.

Под стоны моих одноклассников физик поворачивается к доске и царапает: «Специальная теория относительности».

– Кто из вас слышал об этой теории раньше?

Он снова постукивает по доске, пока некоторые поднимают руки.

Разумеется, я в курсе. Кто же не слышал об Эйнштейне! Думаю, даже Майк его опознает по портрету. И с его теорией я неплохо знакома, просто не хочу быть выскочкой – терпеть не могу выступать перед всем классом.

Учитель показывает на Мелани Тэйлор. Кажется, она и не думала поднимать руку.

– Объяснишь всем, в чем там дело?

Круглые щеки вспыхивают.

– Э-э, ну я как бы особо не знаю. – Она теребит кричаще-яркую пуговицу на своем кардигане. – Но я слышала про Эйнштейна. Как и все, наверное. Такой гениальный чудик с безумной прической.

Видите? Даже Мелани Тейлор знает про Эйнштейна.

– Ладно, – медленно цедит мистер Скотт. – Кто еще?

Он оглядывает класс и вдруг показывает на меня. Я же не высовывалась – уж не знаю, что он хочет из меня вытянуть.

– Айсел, расскажешь нам про эту теорию?

Я пожимаю плечами и качаю головой. Эти два движения сливаются в какое-то подобие странного танца, говорящего «я-ничего-не-знаю-пожалуйста-пожалуйста-не-заставляйте-меня-отвечать!».

– Да ладно! Я уверен, тебе есть чем поделиться. Судя по результатам последнего теста, физика тебя очень интересует.

По классу разносятся свист и идиотское завывание.

Никогда не понимала, почему учителя считают, будто, объявив, что кто-то хорошо написал тест, они помогут несчастному наладить отношения с классом. И потом, мои оценки только показывают, что я в состоянии усвоить уроки мистера Скотта, но ничего не говорят о том, будто я знаю что-то сверх программы.

– Давай, Айсел, – не унимается он, – покажи им всем.

«Я бы тебе сейчас показала», – думаю я, барабаня пальцами по парте. Хорошо еще, вслух не сказала. Стейси Дженкинс и ее свита с ума бы посходили. Эта мысль даже меня пугает, и я жалею, что не могу взять ее назад или стереть из памяти.

– Айсе-эл, – отчаянно умоляет учитель. Мне даже жаль мистера Скотта: должно быть, его жизнь ужасна, если я – единственная ученица, на которую он может рассчитывать. Хотела бы я подсказать ему, что на меня делать ставку не стоит – я не выигрышный билет. Интересно, а как описать это физическими терминами? Я знаю, есть потухшие звезды. Но они, по крайней мере, были звездами, пока не погасли. И смертью их был взрыв сверхновой – она не прошла незамеченной. Уверена, мою смерть никто сверхновой не сочтет. Никого не будет рядом, чтобы увидеть, как моя энергия рассеивается в космосе. Никого, кроме разве что Романа, но сомневаюсь, что в этот момент ему будет до меня дело.

– Айсел, – повторяет Скотт. Он что, думает, это какое-то волшебное слово, способное включить мой мозг и превратить меня в девочку-всезнайку?

Мы с учителем затеваем поединок в гляделки. Он не моргает.

Наконец я сдаюсь и начинаю:

– Это случайно не теория о том, что нашему восприятию вещей не всегда можно доверять? Что человеческий разум слишком медленно работает, чтобы полностью понять быстрые явления?

– Быстрые явления?.. – Он подгоняет меня движением руки.

– Вроде скорости света. Это же теория про скорость света? По-моему, специальная теория относительности говорит про свет, а есть еще и другая…

– Общая теория относительности, – подсказывает мистер Скотт.

– Да. Которая описывает тяготение с помощью уравнений.

– Отлично! – Мистер Скотт с преувеличенным восторгом показывает мне два больших пальца, и мне хочется раствориться в эфире. В такие минуты я всегда ощущаю, будто моя кожа слишком тонкая и сквозь нее всем будет видно, какая темная пустота скрывается внутри.

– Совершенно верно, Айсел, браво! – Он широко улыбается, не понимая, на какой адской сковороде я поджариваюсь.

Подтянув рукав полосатой рубашки, я не отвожу взгляда от доски. Мистер Скотт продолжает рассказывать, как Эйнштейн перевернул всю физику. Но учитель излагает специальную теорию относительности очень примитивно. Он рассказывает, что ничто не может двигаться быстрее света и что скорость света относительно тебя всегда постоянна – не важно, как быстро и в какую сторону ты двигаешься. Мы не можем ни мчаться быстрее света, ни замедлить его.

А вот скорость времени не постоянна. По крайней мере, времени в нашем, бытовом понимании. Эйнштейн показал, что чем быстрее мы движемся, тем медленнее для нас идет время. Часы-то будут тикать все так же, но то, как мы их воспринимаем, зависит от положения наблюдателя.