Невероятное паломничество Гарольда Фрая

— О да, — откликнулся Гарольд.

— Башмаки у вас херовые. И весь вы. И очки. — Она показала ему две половинки от очков для чтения, держа их в обеих руках. — Как ни крути, все у вас херово. И как вы намерены добираться до Берика?

Гарольд вспомнил, с каким нарочитым наслаждением выражался когда-то Дэвид, будто тщательно отбирал ругательства из множества вариантов, но, исходя из чувств, испытываемых им к отцу, самые скверные оказывались наиболее подходящими.

— Дела мои, как вы совершенно верно отметили, херовые…

Гарольд понурился. Его брючины были забрызганы грязью и протерлись на коленях, а тапочки разбухли от влаги. Он с сожалением подумал, что напрасно не снял их у порога.

— Я признаю, что путь до Берика ужасно долог. Признаю, что одежда у меня совсем не подходящая. И не могу спорить с тем, что я нетренированный, физически не подготовленный к такому походу человек. Я не могу объяснить, почему я так верю в успех, хотя не имею на него никаких шансов. И все-таки я верю. Даже когда большая моя часть убеждает меня, что надо прекратить, я не могу. Даже когда мне вовсе не хочется никуда идти, я иду. — Он запнулся, подобные речи давались ему с трудом и нагоняли тоску. — Я искренне прошу прощения за то, что, кажется, натоптал у вас на ковре.

Снова украдкой взглянув на молодую женщину, Гарольд удивился: она впервые улыбнулась. Хозяйка предложила Гарольду остановиться у нее на ночлег.

У лестницы на второй этаж хозяйка пнула ногой дверь, за которой содержался злой пес, и попросила Гарольда следовать за ней. Он боялся разъяренного животного и не хотел доставлять ей беспокойства своими неисчислимыми бедами, поэтому постарался не отставать, хотя колени и ладони саднили после падения, а на правую ногу он совсем не мог опираться. Женщина сказала, что ее зовут Мартина и что она приехала из Словакии. Он не должен обращать внимания ни на эту поганую дыру, в которой она ютится, ни на шум.

— Мы всегда надеялись, что ненадолго застрянем в этом гадюшнике.

Гарольд постарался ничем не показать, что не очень-то привык к такой манере разговора: ему не хотелось выглядеть критиканом.

— Многовато я ругаюсь, — заметила хозяйка, словно прочитав его мысли.

— Вы у себя дома, Мартина, и вольны говорить все, что вздумается.

Пес беспрерывно скулил и расцарапывал когтями низ окрашенной двери.

— Заткнись, мать твою! — рявкнула Мартина так, что Гарольд разглядел пломбы на ее коренных зубах.

— Мой сын всегда мечтал о собаке, — вымолвил он.

— Это не моя. Моего сожителя.

Она распахнула дверь в комнату второго этажа и отступила, пропуская Гарольда вперед.

В комнате пахло свежей краской и пустотой. Посреди голых беленых стен контрастно выделялось пурпурное покрывало на кровати, подобранное в цвет к шторам. Поверх подушек красовались три расшитые блестками думочки. Гарольда тронуло, с каким вниманием Мартина, несмотря на ожесточение, выбирала для дома мягкую мебель. К стеклу прижимались и скреблись в него верхние ветви и листья старого дерева. Мартина выразила надежду, что здесь Гарольду будет удобно, и он подтвердил, что несомненно. Оставшись один, он вытянулся на постели, ощущая подрагивание в каждой мышце. Он понимал, что необходимо осмотреть царапины и промыть их, но не находил в себе сил пошевелиться. У него не было сил даже снять тапочки.

Гарольд не знал, как он будет справляться дальше. Ему стало страшно и одиноко. Вспомнились годы отрочества, когда он запирался в своей комнате, пока отец бушевал в пьяном угаре или сношался с тетушками. Он уже жалел, что принял приглашение Мартины остаться у нее на ночь. Вдруг она в этот самый момент звонит доктору? Снизу до Гарольда доносился ее голос, но как он ни вслушивался, не мог разобрать ни слова. Возможно, она разговаривала со своим сожителем. А тот, возможно, потребует отвезти гостя домой.

Гарольд вынул из кармана письмо от Куини, но без очков строчки плыли перед его глазами.

Он слышал ее ровный голос так отчетливо, словно Куини стояла рядом. Какой стыд… Стыд от того, что сподличал, оставил без поддержки такую замечательную женщину.

— Гарольд, Гарольд!

Надо идти к ней. Надо добраться до Берика. Надо ее разыскать.

— Как вы там?

Гарольд встрепенулся. Его окликала не Куини, а хозяйка, предоставившая ему комнату. Мартина. Гарольд с усилием отделил прошлое от настоящего.

— Можно войти? — громко спросила она.

Гарольд попытался подняться, но не успел спустить ноги с постели, как дверь приоткрылась, и Мартина застала гостя в нелепой согбенной позе — полусидя, полустоя. Она встала на пороге, держа в одной руке таз с водой, а в другой — пластиковую аптечку. С ее локтя свисали два полотенца.

— Это для ног, — пояснила Мартина, указав кивком на тапочки Гарольда.

— Не собираетесь же вы мыть мне ноги…

Гарольд наконец встал.

— Не мыть я собираюсь, а осмотреть. Ходите вы как-то несуразно.

— С ногами все нормально. Никаких проблем.

Мартина нетерпеливо свела брови и подбоченилась, оперев тяжелый таз на бедро.

— И как вы за ними ухаживаете?

— Наклеиваю пластыри.

Мартина рассмеялась, но как-то невесело.

— Гарольд, если вы и вправду задумали дойти до этого чертова Берика, нам надо привести вас в порядок.

Впервые хоть кто-то отозвался о его походе как об общей ответственности. Но вместо того, чтобы заплакать благодарными слезами, Гарольд просто кивнул и снова сел на постель.

Мартина опустилась на колени, затянула потуже хвост на затылке, затем аккуратно разложила на ковре одно из полотенец и разгладила на нем складки. В тишине слышно было только, как с гулом проносились мимо дома машины, шумел дождь и ветер, прижимая к окну ветки, громко скрежетал ими о стекло. Смеркалось, но Мартина не стала зажигать свет. Она подставила ладони и выжидающе посмотрела на Гарольда.

С трудом нагнувшись, он снял тапочки и носки и отлепил сравнительно недавно наклеенные пластыри. Он чувствовал на себе ее пристальный взгляд. Поставив босые ступни рядышком на полотенце, он вдруг взглянул на них глазами постороннего и испытал потрясение, словно увидел впервые в жизни. Ему сразу бросилась в глаза их нездоровая белизна, почти сероватость, рубцы от носков на коже. На пальцах, пятках и подъеме вздулись волдыри; одни кровоточили, другие воспалились и гноились. Ноготь на большом пальце отвердел, ороговел и налился темной синевой в том месте, где прилегал к носку тапочка. На пятках появились толстые кожные наросты, кое-где потрескавшиеся и источавшие сукровицу. От скверного запаха у Гарольда сперло дыхание.

— Не надо вам смотреть…

— Надо, — не уступила Мартина. — Закатайте брючину.

Гарольд поморщился: ткань, скользя по коже, обжигала ее, словно огнем. Никогда еще чужой человек не прикасался к его наготе. Гарольд вспомнил, как в первую брачную ночь стоял в ванной комнате отеля в Холте и разглядывал свою голую грудь, опасаясь разочаровать Морин.

Мартина терпеливо ждала. Наконец она вымолвила:

— Ничего. Я все умею. Я училась.

Правая ступня Гарольда по собственному произволу юркнула за левую лодыжку, ища там укрытия.

— Вы, стало быть, медсестра?

Мартина с сардоническим видом взглянула на него:

— Я врач. В наше время это не редкость. Я проходила практику в больнице в Словакии. Там я и встретила своего сожителя. Он тоже там работал. Дайте мне вашу ногу, Гарольд. Я не стану отправлять вас домой. Обещаю.