Идеальный друг

– Я их знаю?

– Нет.

– Тогда лучше не поеду.

Оба не знали, о чем еще говорить.

– Ну, я пойду?

– О'кей.

Марлен поцеловала его в щеку. Он посмотрел ей вслед. На спине майки обретался шестой утенок, отставший от выводка. Над его головой красовался большой вопросительный знак.

Фабио допоздна проторчал на балконе, с грустью наблюдая за пикником.

На следующее утро по радио объявили об опасности пожаров. Власти настойчиво призывали население не разводить в лесу костров.

Как только Марлен вышла из дома, Фабио попытался связаться с доктором Фогелем. Сначала он позвонил в приемную. Он, разумеется, не допускал, что нейропсихологи работают по субботам. Но он подумал, что, может быть, дома у доктора нет кондиционера. Так оно и оказалось. Через некоторое время Фогель отозвался своим приватным «да-а-а-а?».

Фабио извинился за то, что беспокоит его в выходной день, и задал свой вопрос:

– Может ли стереться из памяти точно определенный отрезок времени?

– Да, это случается. Например, с людьми, которые перенесли травмы, были ранены на войне, попали в аварию, испытали шок, пытки, насилие. Или с людьми, которых в детстве подвергли истязаниям.

– Но эти люди сами стерли свои воспоминания.

– На этот счет есть разные мнения.

– Тогда я поставлю вопрос по-другому: может ли один человек стереть у другого воспоминания об определенном отрезке времени?

– Да. Например, путем внушения. Гипноз. Есть и медикаменты, вызывающие краткосрочные ретроградные амнезии. Их вводят под наркозом. Есть электрошок, его все еще применяют в психиатрии. А почему вы интересуетесь этими делами в такой жаркий день, когда молодые люди вашего телосложения должны развлекаться на пляже?

– Но пятьдесят дней! Неужели кто-то может сказать: давайте из памяти вот этого парня сотрем пятьдесят дней? Существуют ли методы, препараты, какие-то тонкие приемы, которые это могут?

Фабио услышал сопение доктора Фогеля. Только сто шестьдесят кило живого веса в запредельную жару могли издавать подобные звуки.

– Нет, такого еще не было, насколько мне известно. А уж в этой области я немного разбираюсь.

Всю субботу Фабио проторчал в Интернете. К вечеру он узнал о коровьем бешенстве и болезни Крейтцфельдта – Якоба все, что было доступно общественности. В частности, что прионы, возбудители коровьего бешенства, вызывают у людей новую форму болезни Крейтцфельдта – Якоба. Наука считала это доказанным.

Еще он узнал, что лабораторные методы позволяют установить наличие в продуктах питания вещества, представляющего риск, например, для головного и костного мозга. Но методов, которые доказывали бы зараженность этого вещества прионами, пока еще не существовало, так как тесты, имевшиеся в распоряжении науки, были недостаточно чувствительны для обнаружения минимального содержания прионов. При этом некая теория кристаллизации утверждала, что для возбуждения болезни Крейтцфельдта – Якоба достаточно даже самого ничтожного количества прионов.

На начальной стадии эта болезнь проявлялась в депрессиях, бессоннице, галлюцинациях. Пациенты становились агрессивными, пугливыми, неуверенными при ходьбе, страдали нарушениями координации, приступами глухоты, зудом, потерей памяти и ограниченностью нормального мышления. В зависимости от того, какая область мозга была затронута болезнью, у них появлялись признаки паралича, дрожание рук, ног, головы, мускулов, приступы эпилепсии и мышечные судороги. Примерно через двадцать два месяца они умирали в состоянии умственного помрачения.

Почти все жертвы этой новой формы болезни Крейтцфельдта – Якоба были подростками и молодыми людьми не старше тридцати лет. Большинство из них, около ста человек, умерло в Англии, – слишком мало, чтобы фармакологическая промышленность начала интенсивно искать средство против этого недуга.

А между тем некоторые серьезные исследователи полагали, что сотни миллионов людей в мире соприкасались с возбудителем. И примерно десять миллионов могли заболеть.

Вечером он приготовил себе бутерброд с вареной колбасой и уселся с ним перед телевизором. После первого куска он вернул бутерброд на тарелку.

13

Его разбудил воскресный колокольный звон. Он провел беспокойную ночь: то и дело просыпался и не сразу узнавал квартиру, которая без Марлен казалась еще более враждебной. Он долго лежал без сна, пытаясь помешать своему мозгу снова и снова прокручивать одни и те же рассеянные мысли. Когда ночь принесла наконец немного прохлады и крыши домов стали медленно вырисовываться на фоне неба, он, должно быть, все-таки задремал. И вот теперь его разбудили колокола.

В детстве он каждое воскресенье ходил в церковь. Это разумелось само собой. Все, кого он знал, ходили в церковь. А потом грелись на солнышке, немного выпивали.

Повзрослев, он не утратил своего доверчивого отношения к церкви. Он не был слишком набожным, он даже не был уверен, что верует, но ему никогда не пришло бы в голову выйти из общины. Он редко посещал церковь, но, входя туда, осенял себя крестным знамением и целовал большой палец.

Фабио встал, сварил себе крепкий кофе, вышел на балкон и стал слушать праздничный звон.

Его одолела какая-то смутная тоска. По прежней жизни. По Италии. По правильным воскресеньям. По Норине.

Колокола отзвонили. Сначала ближние, потом, постепенно, все другие. Стало тихо. В церквях началась литургия.

Может быть, сходить как-нибудь к обедне, подумал Фабио. Может быть, это путь к душевному равновесию.

Он не спеша совершил утренний туалет, надел новые брюки и последнюю отглаженную рубашку. «Стирка!» – записал он на понедельник в своем ежедневнике.

Он позвонил матери.

– Что-то случилось? – испуганно спросила она, услышав его голос.

Он решил, что нужно звонить ей почаще.

Когда Фабио вышел из дому, первые колокола уже возвестили о конце службы. У него не было никакой конкретной цели, разве что где-нибудь поблизости купить сигареты. Первую собственную пачку, с тех пор как он себя вспомнил.

На углу Амзельвег и Ребенштрассе стоял многоквартирный дом постройки семидесятых годов. На первом этаже располагалась прачечная и ресторан «Амзельгартен». Фабио вошел, сел за столик и заказал кофе с молоком и сигареты.

Он намеренно оставил свежий номер «Воскресного утра» в почтовом ящике Марлен. Но теперь, увидев его в гардеробе, не смог удержаться.

Газета не впечатляла. Ни формой, ни содержанием. Типичный проходной номер, немного рекламы, высосанные из пальца темы. Небольшой комментарий к вчерашним новостям, интервью с политиками, ушедшими в отпуск, путеводитель по курортам, знаменитости делятся с читателями своими способами спасения от жары.

Кафе быстро заполняли прихожане, зашедшие после службы на аперитив. «Амзельгартен» был одним из трех ресторанов поблизости от католической церкви.

Чтобы ни с кем не делить свой столик, Фабио демонстративно закрылся газетой.

Его преемник, Рето Берлауэр, занял целый разворот своим пространным репортажем о первых тамильских проводниках в Альпах. Наверняка отходы производства: материал, не вошедший в очерк о японских туристических группах.

Руфер, разумеется, был в отпуску, потому что передовица была подписана Лукасом Егером.

Фабио не смог заставить себя прочесть ее. Но фотографию он поневоле увидел. Новую. Лукас смотрел через плечо, словно у него не нашлось времени позировать, – так он был занят на работе. Волосы тщательно уложены, выражение лица являет собой смесь серьезности и сарказма. Хорошо смотрится, лучше, чем в жизни, подумал Фабио.

Хозяин принес кофе и сигареты. Фабио отложил газету. Так. Значит, Лукасу доверено писать передовицы. В прежнее время (насколько он помнил) ничего подобного не случалось. Что скрывалось за этим рывком в карьере? Крупное дело?

– Каузио, Росси, Беттега, – раздался над ним чей-то голос. Это был дворник Анзельмо, певчая птица, сосед по дому на Амзельвег.