Язык цветов

Когда почти стемнело, я убрала камеру. Грант уже ушел. Сквозь плотный слой тумана видны были светящиеся окна водонапорной башни. Он готовил, а я умирала с голоду. Я положила в рюкзак двенадцать пленок и пошла на кухню.

– Проголодалась?

Под взглядом Гранта я застегнула молнию на рюкзаке и удовлетворенно вздохнула:

– Зачем спрашиваешь, если знаешь ответ?

Грант улыбнулся. Я подошла к холодильнику и открыла дверцу. В нем были только йогурт и галлон [3]апельсинового сока. Я достала сок и стала пить прямо из коробки.

– Чувствуй себя как дома.

– Спасибо. – Я отхлебнула еще и села за стол. – Что готовишь?

Грант кивнул на шесть пустых банок из-под мясных равиоли. Я закатила глаза.

– Хочешь сама готовить? – спросил он.

– Я не готовлю. В детских домах повара, а потом я ела только в ресторанах.

– Ты всегда жила в детском доме?

– После Элизабет. А до того – с разными семьями, их было много. И кто-то готовил хорошо, а кто-то нет.

Он изучающе посмотрел на меня, словно хотел знать больше, но я не стала распространяться. Мы сели за стол с тарелками равиоли. На улице снова пошел дождь, настоящий ливень, грозивший превратить проселочные дороги в реки.

Когда мы доели, Грант вымыл свою тарелку и пошел наверх. Я села за кухонный стол и стала ждать, когда он вернется и отвезет меня домой, но его все не было. Тогда я стала пить сок и смотреть в окно. Вскоре снова проголодалась и начала рыскать по шкафам, пока не нашла закрытую коробку печенья и не съела ее всю. Гранта по-прежнему не было. Я поставила на плиту чайник и встала рядом, грея руки на открытом голубом огне. Чайник засвистел.

Наполнив две чашки, я достала чайные пакетики из коробки на столе и поднялась по лестнице. Грант сидел на оранжевом диване на втором этаже; на коленях лежала открытая книга. Я дала ему чашку и села на пол под книжным шкафом. Комната была такая крошечная, что при желании он мог бы коснуться моего колена пальцами вытянутой ноги, хотя я села от него как можно дальше. Я стала разглядывать шкаф. На нижней полке лежали большие тома: в основном справочники по садоводству и учебники по биологии и ботанике.

– Биология? – спросила я, взяв одну из книг и раскрыв ее на странице, где было нарисовано сердце.

– Изучал ее в бесплатном колледже. После смерти матери я собирался продать ферму и поступить в колледж, но недоучился и бросил. Не нравились мне помещения для лекций. Слишком много людей, слишком мало цветов.

Из сердца выходила толстая голубая вена. Я провела по ней пальцем и взглянула на Гранта:

– Что читаешь?

– Гертруду Стайн.

Я покачала головой. Никогда не слышала о такой.

– Поэтессу, – добавил он. – Ну, знаешь же наверняка: «Роза есть роза есть роза есть роза» [4]?

Я снова покачала головой.

– В последний год жизни мать с ума по ней сходила, – сказал он. – Всю жизнь читала викторианских поэтов, а когда открыла Гертруду Стайн, та стала для нее как глоток свежего воздуха.

– Что значит «Роза есть роза есть роза есть роза»? – спросила я, захлопнула учебник по биологии и увидела скелет на обложке. Потрогала пальцем пустую глазницу.

– Что вещи всего лишь то, чем они являются, – ответил он.

– И роза есть роза.

– Есть роза. – Он едва заметно улыбнулся.

Я подумала обо всех розах в саду, их разных оттенках и возрасте.

– Но не когда она желтая, – возразила я. – Или красная. Или розовая. Или закрытая. Или увядающая.

– Тоже так всегда думал, – ответил Грант. – Но пусть мисс Стайн все же попробует меня переубедить. – Он снова начал читать.

Я взяла другую книгу, которая стояла полкой выше. Тонкий поэтический сборник Элизабет Барретт Браунинг. Большинство ее стихов я узнала еще в отрочестве, когда открыла, что поэты эпохи романтизма часто использовали язык цветов в своем творчестве, и прочла все, что только смогла найти. Страницы этой книги были испещрены заметками на полях. Стихотворение, на котором книга открылась сама, состояло из одиннадцати строф, и все они начинались со слов «люби меня». Я удивилась. Я была уверена, что читала эти стихи, но не помнила такого частого упоминания слова «любовь», а помнила лишь цветы. Вернув книгу на полку, я взяла другую, потом еще одну. Грант молча переворачивал страницы. Я взглянула на часы: десять минут одиннадцатого.

Грант поднял голову, посмотрел на часы и в окно. Дождь по-прежнему шел.

– Хочешь домой?

Дороги размыло; ехать придется медленно. За два квартала пути от лавки до голубой комнаты я промокну до нитки, и группа Натальи сегодня репетирует. Рената завтра меня не ждет. Нет, поняла я, домой я не хочу.

– А что делать? – пожала плечами я. – Здесь с тобой я спать не буду.

– А я здесь и не останусь. Можешь лечь на моем месте. Или на диване. Или где хочешь.

Грант достал из кармана ключи и снял ключ от башни. Отдав его мне, спустился на первый этаж. Я пошла вслед за ним.

На кухне он достал из ящика фонарик и снял с крючка фланелевую куртку. Я открыла дверь, и он вышел на улицу, остановившись под навесом. За пределами крыльца дождь лил стеной.

– Спокойной ночи, – сказал он.

– А запасной ключ? – спросила я.

Грант вздохнул и покачал головой, но по-прежнему улыбался. Он наклонился, поднял ржавую лейку, наполовину наполнившуюся дождевой водой. Вылив воду через клювик, словно хотел полить и без того мокрый гравий, он достал со дна ключ.

– Наверняка проржавел так, что толку от него никакого. Но раз уж так хочешь, бери. – Он протянул мне ключ, и мои пальцы коснулись его рук и влажного металла.

– Спасибо, – ответила я. – Спокойной ночи.

Он стоял неподвижно. Я закрыла дверь и повернула ключ в замке.

Вдохнув пустоту башни, я поднялась по лестнице. На третьем этаже сняла одеяло с кровати Гранта, спустилась на кухню и легла, свернувшись калачиком, под столом для пикника. Если дверь откроется, я услышу.

Но всю ночь я слышала только дождь.

Наутро Грант постучал в дверь в половине десятого. Я еще спала под столом. Прошло двенадцать часов, тело онемело, и поднималась я с трудом. Проползла через всю комнату, потащив за собой одеяло. Добравшись до двери, облокотилась о твердое дерево, потерла глаза, скулы, затылок. Встав, отворила дверь.

Грант стоял во вчерашней одежде и выглядел лишь слегка бодрее, чем я себя чувствовала. Пошатываясь, он зашел в кухню и сел за стол.

Ливень кончился. Я выглянула в окно и увидела безоблачное небо. Под ним блестели цветы. Идеальный день для фотографирования.

– На рынок съездим? – спросил он. – По воскресеньям я торгую здесь, а не в городе. Хочешь поехать?

Я вспомнила, что в декабре овощей и фруктов мало. Апельсины, яблоки, брокколи и капуста. Но даже если бы сейчас была середина лета, я бы не захотела на фермерский рынок. Не хотелось встречаться с Элизабет.

– Не очень. Но мне нужна пленка.

– Тогда поехали. Можешь подождать в машине, пока я продам то, что осталось со вчерашнего дня. Потом сходим в аптеку.

Грант переоделся наверху, а я почистила зубы пастой и пальцем. Обрызгав водой лицо и волосы, спустилась и стала ждать в машине. Когда через несколько минут Грант вышел, он был гладко выбрит, одет в чистую серую кофту с капюшоном и лишь немного грязные джинсы. Выглядел он по-прежнему усталым и, закрывая дверь водонапорной башни, надел капюшон.

Дорогу местами затопило, и Грант ехал медленно; фургон качался из стороны в сторону, как лодка на глубине. Я закрыла глаза.

Менее чем через пять минут Грант остановился, и, открыв глаза, я увидела, что мы стоим на битком забитой парковке. Я вжалась в сиденье, а Грант вышел из машины. Натянув капюшон на лоб, принялся разгружать ведра. Я дремала до его возвращения, прислонившись лбом к запертой двери.

– Готова? – спросил он.

Я кивнула. Грант отвез меня в ближайший магазин – местную аптеку, где продавались лекарства и рыболовные снасти. Я целеустремленно направилась к фотолаборатории, положила пленки в конверте на прилавок и протолкнула их через окошко.