Иванов катер. Не стреляйте белых лебедей. Самый последний день. Вы чье, старичье? Великолепная шесте

- Нельзя, товарищ Бурлаков, - с ноткой раздражения сказал директор. - Я тоже подчиняюсь законам. Вот так. Идите в отдел кадров, там что-нибудь подберут. Я дал указание. До свидания. Идите.

Иван шел в отдел кадров, ни с кем не здороваясь, глядя сквозь людей, а серую праздничную кепку нес в руке, забыв надеть при выходе из кабинета. Так он и вошел к начальнику.

- Здоров, - сказал Николай Николаевич. - Садись. Кури.

Он ни о чем не спрашивал. Иван курил медленно, долго разглядывал огонек папиросы, стряхивая пепел в огнеупорную ладонь. Николай Николаевич терпеливо ждал.

- Уволили, - растерянно сказал Иван.

- Знаю, - подтвердил начальник. - Обижаться на это смысла нет: по состоянию здоровья тебя давно на берег списать надо.

- Берег… - Иван горько усмехнулся, прошел к окну, высыпал пепел. - Где он, мой берег, Николай Николаич?…

- Привыкнешь, Трофимыч. Ой, к чему человек привыкнуть может, это даже вообразить себе невозможно!…

- И к тому, что дома нет, тоже привыкнуть можно?

- Смотря что домом считать. Был катер домом, будет - мастерская. Или ты, может, куда еще хочешь?

- Все равно.

- Ну, коли все равно, так слушай меня. Пойдешь мастером по топливной аппаратуре. Работа чистая, тонкая. Вдумчивая работа, как раз для тебя. При мастерской каптерка имеется. Я с начальством договорился: будешь там жить. Поставишь коечку, столик…

- Хватит с меня исключений. Как все желаю. Как все.

- В общежитии сплошняком одна сезонная молодежь. Они, подлецы, по летнему времени в три утра спать ложатся. Там ты враз окочуришься, это я тебе точно говорю.

- Нет уж, Николаич, давай как все, - упрямился Иван.

- Нет места в общежитии, все, точка! - вспылил начальник. - Ему как лучше хотят, а он свое. И какой ты обидчивый, Иван!…

- Обидчивый?… - Иван серьезно посмотрел на него, снова полез за папиросами. - Нет, Николай Николаич, на себя, на жизнь свою обижаться - это пустое. А больше мне не на кого обижаться. Да, не на кого. Все правильно. Пашу уволил?

- Уволил, - вздохнул Николай Николаевич. - Эх, признал бы ты свою вину на собрании!… Признал бы вину, и все было бы как надо.

- Какую вину? - строго спросил Иван. - Разве ж можно людям в беде не помочь? Подлецом надо быть, чтоб не помочь.

- Эх, Иван! - Начальник стукнул кулаком о стол и выругался. - Говорил же я тебе, предупреждал. Ну, да что прожитое вспоминать…

Помолчали. Иван спросил не глядя:

- Со стариками-то как решили?

- Не решали еще. Колхозу сообщили: бригадира ихнего видел. Радуется: сенцо-то задарма получил…

В цехе Ивану понравилось: каждая вещь знала место, чувствовался порядок. Да и народ в большинстве был пожилой, степенный: на регулировку топливных насосов мальчишек не поставишь. Встретили Ивана как старого знакомого. Начальник показал что к чему, познакомил с бригадой, определил к месту.

- А жить будешь здесь, Трофимыч. - Он открыл дверь в углу, пропустил вперед Ивана. - Здесь у нас тихо: в одну смену работаем.

Комнатка была маленькой, метров шесть. В углу стоял столик, табуретка и голая железная койка. Окно, пол, даже стены были тщательно вымыты, а подоконник и рамы окрашены заново: его ждали, о нем думали, и горячая волна благодарности ударила вдруг Ивану в голову, закружила, и он поспешно сел.

- Ну, спасибо тебе…

Но в комнатке никого уже не было: начальник ушел по своим делам…

Так вот, значит, какое оно, это последнее его жилье. Ему не было тягостно от этих мыслей. Самое главное - приют этот последний теперь был у него. А значит, были и люди, которым еще нужен он, Иван Бурлаков, значит, рано еще списывать его со счетов, значит, нужно и можно жить…

Он договорился с начальником, что переедет сегодня же, а завтра с утра заступит на смену. Теперь следовало пойти на катер за вещами, и - странное дело! - он уже не боялся этого.

На выходе он столкнулся с Михалычем. Оба обрадовались встрече, долго жали руки, улыбались друг другу.

- Ах, Иван Трофимыч, родимый ты мой, все знаю, все!… - частил Михалыч, держа Ивана за руку. - Аккурат вчера узнал, утром вчера. Прихожу на работу, а мне говорят: уделай каптерочку под жилье. Для Ивана Трофимыча, мол…

- Так это ты уделал, Михалыч?

- Да пустое это, пустое. Нюрку, старшенькую свою, вызвал: она у меня проворная. Ты на катер, что ли? Может, помочь?

- Какая там помощь, Михалыч. Пожитков - всего ничего.

- Ну, наживешь еще. А уж вечерком к нам пожалуй, Иван Трофимыч, не обидь. Ждем тебя. Харчишек жена сготовила, посидим, побеседуем. Уважь, Трофимыч.

Отказывать Иван не умел, согласился. Обрадованный Михалыч ушел, а Иван направился к причалам. Идти пришлось долго, потому что встречные останавливали его на каждом шагу, расспрашивая, что было в районе и как он теперь устроился.

Еще издалека Иван увидел свой катер, и что-то дрогнуло в нем. Оживление, вызванное новым жильем и встречами, спало, печаль с новой силой овладела им, и шел он теперь медленно и ничего уже не видел вокруг, кроме своего катера. Катер стоял на старом месте, у затопленной баржи. Людей не было видно, но когда Иван подошел ближе, то разглядел сухую сутулую фигуру на носу. Он остановился, всматриваясь, и тут только заметил, что надписи "Волгарь" больше нет, а вместо нее стоит прежняя цифра "17". И художник - теперь Иван узнал его - закрашивает на ведрах буквы и пишет по трафарету ту же цифру "17"…

Михалыч зашел в конце смены. Сколотил Ивану полочку, помог устроиться, а потом они пошли к нему. Идти пришлось долго: Михалыч жил в соседней деревне, за лесом. По дороге Иван рассказал, как из-за него Вася утопил новый мотор и лодку.

- Господи, господи, боже мой!… - ужасался Михалыч. - Да прах с ней, с лодкой, Трофимыч, прах с ней! Ведь утопнуть мог, очень даже просто мог утопнуть!…

Ужинали за одним огромным столом все девять человек. Дети, а из шести пятеро были девочками, вели себя чинно, но не затурканно: смеялись на своем конце, что-то делили. Пузатый наследник сидел на руках у матери, сонно таращил глаза.

- Во, наработали!… - с гордостью говорил Михалыч, оглядывая стол. - Целая бригада, понимаешь, целая бригада!

- Правда, доярки одни, - улыбнулась жена, кругло, по-волжски выговаривая "о". - Плотник у нас вот единственный.

Старшая дочка шустро двигалась вокруг, подавая еду. Девушка сияла таким запасом здоровья и силы, что Иван то и дело поглядывал на нее и улыбался.

- Выросла-то как Нюра-то, - пояснил он, поймав веселый взгляд хозяйки.

- Не говори! - засмеялся Михалыч. - Кофточки расставлять не поспеваем.

- Ой, ну зачем?… - вспыхнула Нюра, мигом вылетев на кухню.

- В детском саду работает, - сказала мать. - Специальность имеет, курсы кончила.

- Головастая, - подтвердил Михалыч. - Дочка, поди-ко!

- Зачем? - откликнулась из кухни Нюра.

- Поди, говорю!…

Нюра, смущенно улыбаясь, вышла к столу. Михалыч налил на донышко водки, протянул:

- Выпей, дочка, с нами. Как тебе есть полных восемнадцать, разрешаю.

- Не буду я. Не хочу.

- За гостя выпей. За Ивана Трофимыча. Ну-ко…

- Будьте здоровы, - снова вспыхнув, шепотом сказала Нюра, глотнула, замахала руками. - Ой, мамочки!…

Пока детей укладывали, Иван с Михалычем курили на крыльце. Сыпались с неба августовские звезды, таинственно шуршал лес, обступивший со всех сторон деревеньку. Мужчины неспешно говорили о делах, о шкипере, оставшемся на зиму без сена.

- Погоди, может, еще и добуду, - обещал Михалыч, - сделаем, может, чего, дай срок.

- Из-за меня все, вот ведь что получается, - сокрушался Иван. - Поверишь ли, идти к ним совестно. В глаза глядеть.

- Это ты зря, Трофимыч, зря. Ты тут совсем ни при чем, ни с какого боку… - Михалыч вдруг замолчал, нашел в темноте Иванов пиджак: вертел пуговицу. - Слушай, чего тебе скажу. Главное скажу: Нюрку мою видел?

- Видел, хорошая девушка. А что?

- Ну, коли хорошая, то… - Михалыч порывисто вздохнул. - Может, породнимся, а, Иван Трофимыч?