Клуб любителей книг и пирогов из картофельных очистков

Всегда Ваша, Джулиет

Марк — Джулиет

Май, 20-е, 1946

Дорогая Джулиет!

Ты просила дать тебе время. Я дал. Ты просила не говорить о женитьбе. Я не говорил. Но теперь ты отправляешься на чертов Гернси на… сколько? Неделю? Месяц? Навсегда? И думаешь, я спокойно тебя отпущу?

Ты дурочка, Джулиет. Любому недоумку ясно: ты пытаешься убежать, непонятно только, от чего. Мы созданы друг для друга: с тобой я счастлив, с тобой мне не скучно, у нас общие интересы. Думаю, я не погрешу против истины, если скажу, что и ты чувствуешь то же. Мы должны быть вместе. Ты не терпишь, когда я говорю, будто знаю, что для тебя лучше, — но в данном случае я действительно знаю.

Ради бога, наплюй на несчастный остров и выходи за меня замуж. Я повезу тебя туда на медовый месяц — если очень захочешь.

Люблю, М.

Джулиет — Марку

20 мая 1946 года

Дорогой Марк!

Наверное, ты прав, но я все равно уеду завтра на Гернси. Тебе меня не остановить.

Прости, что не могу ответить тебе так, как ты хочешь. Рада бы, но не могу.

С любовью, Джулиет

Р.S. Спасибо за розы.

Марк — Джулиет

О господи. Отвезти тебя на машине до Веймута?

Марк

Джулиет — Марку

Только без нотаций, обещаешь?

Джулиет

Марк — Джулиет

Без нотаций. Но с другими способами убеждения.

Марк

Джулиет — Марку

Не пугает. Что такого сделаешь за рулем?

Джулиет

Марк — Джулиет

Ты удивишься. До завтра.

М.

Часть вторая

Джулиет — Сидни

22 мая 1946 года

Дорогой Сидни!

Мне столько нужно тебе рассказать! Я на Гернси всего двадцать часов, но каждая минута так насыщена новыми встречами и мыслями, что я, кажется, способна в минуту исписать двадцать стопок бумаги. Видишь: островная жизнь благоприятствует работе. Вспомни Виктора Гюго. Я тоже, если пробуду здесь подольше, могу стать невероятно плодовита.

Путешествие из Веймута было ужасно. Почтовый пароходик трещал, и стонал, и чуть ли не разваливался на части. Я почти уже мечтала, чтобы это произошло и мои страдания закончились, но мне всё же хотелось взглянуть на Гернси перед смертью. Впрочем, едва остров показался вдали я забыла о смерти, настолько красиво солнце, вышедшее из-за облаков, посеребрило прибрежные утёсы.

Пароход входил в гавань; Сент-Питер-Порт вставал из моря терраса за террасой, многослойным тортом с церковью на верхушке. Сердце пустилось в галоп. Я пыталась убедить себя, что это из-за красоты пейзажа, но дело было в другом. Люди на берегу, с которыми я познакомилась и которых успела полюбить, ждали — меня. А при мне и газеты не было, чтобы за ней спрятаться. Сидни, в последние два-года я разучилась жить, умею только писать, — а вспомни, сколько ты меня редактируешь! На бумаге я — прелесть, но это притворство, обманка, не имеющая ко мне реальной ни малейшего отношения. Во всяком случае, так я думала, пока пароход подходил к пирсу. Я трусила. Хотела вышвырнуть за борт красный плащ и притвориться, что я — вовсе не я.

Мы поравнялись с пирсом, и стали видны лица встречающих. Путь назад был отрезан. Я узнала всех по письмам. Изола в безумной шляпке и фиолетовой шали, заколотой яркой брошью, с застывшей улыбкой вглядывалась не в том направлении, и я в ту же секунду ее полюбила. Рядом — мужчина с морщинистым лицом, а возле — мальчик, такая угловатая жердь. Эбен с внуком Илаем. Я помахала Илаю, тот улыбнулся, будто луч засиял, и ткнул локтем деда. А я застеснялась и поспешила затеряться в толпе, ринувшейся к трапу.

Изола добралась до меня первой. Перепрыгнула через корзину с омарами и так обняла, что мои ноги заболтались в воздухе. «Дорогая вы наша!» — закричала она. Я смирно висела.

Правда, очаровательно? Я не могла дышать, зато перестала смущаться. Другие приблизились степенней, но приветствовали меня с той же теплотой. Эбен пожал руку и улыбнулся. Видно, что когда-то он был плечистый, крепкий, но теперь сильно похудел. Он суров и дружелюбен одновременно. Как ему это удается? Я внезапно поняла, что очень хочу ему понравиться.

Илай усадил Кит к себе на плечи; они подошли вместе. У Кит толстенькие ножки, строгое личико, темные кудри и большие серые глаза. Я не произвела на нее особого впечатления. Свитер Илая был весь в стружке, а в кармане лежал подарок для меня — чудесная мышка с завитыми усиками из грецкого ореха. Я поцеловала его в щеку, стерпев недоброжелательный взгляд Кит. Она очень сурова для четырехлетней девочки.

Следом Доуси — протянул обе руки. Мне казалось, что он должен быть похож на Чарльза Лэма, и действительно немного похож — тот же ровный, спокойный взгляд. Доуси вручил мне букет гвоздик от Букера. Тот отсутствовал: получил сотрясение мозга на репетиции, и его на всякий случай оставили на ночь в больнице. Доуси темноволосый, жилистый; у него невозмутимое лицо и внимательный взгляд. Он редко улыбается — зато как! На всем свете только у одной небезызвестной особы, твоей сестры, такая же хорошая улыбка. Помню, Амелия писала, что у Доуси редкий дар убеждения, — теперь верю. Подобно Эбену — и всем здесь, — он слишком худой, хотя раньше явно был крепче. Он начинает седеть, и у него темно-карие, почти черные, глубоко посаженные глаза. Из-за морщинок у глаз постоянно кажется, что он вот-вот улыбнется. Не думаю, что ему больше сорока. Он лишь чуточку выше меня и слегка хромает, но сильный — шутя закинул в телегу мой багаж, подсадил меня, Амелию и Кит.

Я поздоровалась с ним за руку (не помню, произнес он хоть слово или нет), и Доуси отошел в сторону, пропуская Амелию. Дама из тех, что красивее в шестьдесят, чем в двадцать (очень надеюсь, что когда-нибудь так скажут и обо мне!) Маленькая, с худым лицом, чудесной улыбкой и седыми косами, уложенными в корону на голове. Она крепко пожала мне руку:

— Джулиет, я так рада, что вы наконец приехали! Давайте скорей погрузим ваш багаж и поедем домой.

Это прозвучало замечательно — будто я правда приехала домой.

На пирсе мне в глаза то и дело попадал лучик света, скользивший по доку. Изола фыркнула: ага, Аделаида Эдисон! Следит из окна в театральный бинокль за каждым нашим движением. Изола энергично помахала лучику рукой, и тот погас.

Пока мы смеялись над Аделаидой, Доуси занимался моими чемоданами, следил, чтобы Кит не свалилась в воду, и вообще всячески обо всем заботился. И я начала понимать, что это его роль в жизни, — и потому на него все рассчитывают.

Мы вчетвером — я, Амелия, Кит и Доуси — доехали до фермы Амелии на телеге, остальные шли пешком. Это недалеко, но пейзаж стал другим: город сменился сельской местностью. Здешние пастбища резко заканчиваются у береговых утёсов; там стоит влажный, соленый запах моря. Мы ехали, солнце садилось, поднимался туман. Знаешь, как в тумане усиливаются все звуки? Так и было — каждая птичья трель обретала особую значимость. Когда мы добрались до особняка, над утесами сгустились тучи, поля укутала серая мгла, но я по дороге видела призрачные силуэты — цементные бункеры, построенные рабочими «Организации Тодта».

Кит в телеге сидела рядом со мной и подозрительно на меня косилась. Я не глупа — не заигрывала с ней, но проделала трюк с большим пальцем. Знаешь, когда кажется, будто палец отрезан?

Я исполняла его раз за разом, механически, как бы между прочим, и не смотрела на Кит, но та следила за мной, как маленький коршуненок. Фокус ее изумил, но она оказалась не настолько легковерна, чтобы рассмеяться. Однако в конце концов попросила:

— Покажи, как ты это делаешь.