Палач

«Хорошо бы сделаться настолько богатым, чтобы иметь возможность отгородиться от мира бадигардами, платить другим за твою безопасность. Жизнь такая короткая, унизительно же быть открытым любому насилию любого кретина и урода, разгуливающего по улицам Нью-Йорка… Ебаное государство, — опять озлился Оскар, — оно не выполняет своих обязанностей, и ты ничего с ним не сделаешь. А если ты не выполняешь своих, скажем не заплатил налоги, — оно будет тебя судить и даже посадит тебя в клетку».

Огонь лизал сухие дрова почти бесшумно, иногда только дрова потрескивали, очевидно, огонь натыкался на сучок, и постепенно, покуривая джойнт и поглядывая в огонь, Оскар переместился из мрачного каменного города в область теплой сказки. «Хорошо бы жить в тепле, среди цветов, растений и бабочек», — полусонно пожелал Оскар, и ему вдруг представилась голая прекрасная Наташка, лежащая в поле из цветов и показывающая язык голому Оскару… Оскар заулыбался от удовольствия, но, вспомнив о случившемся с ним и Женевьев, тотчас окружил Рай, себя и Наташку и поле из цветов колючей проволокой, несколькими танками и батальоном его, Оскаровых, парашютистов. Счастье нужно хорошо охранять…

Голой из ванной пришла Женевьев.

— Куришь? — спросила она недружелюбно.

— Очевидно, — ответил Оскар насмешливо.

Ему все больше не нравилось поведение Женевьев. Редко, но Женевьев стала показывать зубы, чего «мастэр» Оскар — хозяин Женевьев — не должен был допускать.

«Кажется, я не сумел установить над мадам де Брео полный контроль не только в постели, но и в жизни. Увы, — подумал Оскар. — Нечто было упущено мной в ее воспитании. Учтем, чтобы не повторять ту же ошибку в будущем», — решил Оскар.

Голая Женевьев, подрагивая внушительной темной грудью, пошла в кухню и принесла оттуда поднос, на котором помещались серебряный термос с водой, бутылка пива и зеленый бокал толстого стекла. Отработанным движением она поместила поднос на пол у кровати, среди лежащих прямо на полу книг — Женевьев постоянно читала — и забралась в постель.

Глядя на поставленный Женевьев на пол натюрморт, Оскар подумал, что литровая бутылка дешевого пива несколько не соответствует основному образу дамы-дизайнера, светской женщине мадам Женевьев де Брео. Скорее подобная бутылка подошла бы художнику Ворошильскому, когда-то бывшему приятелем Оскара в Варшаве. Тоже алкоголику. Но очень может быть, что алкоголики всего мира одинаковы и классовые различия над ними не властны, когда дело касается алкоголя, задумался Оскар.

— Ты всегда куришь траву, прежде чем идти со мной в постель, — изрекла хмурая-Женевьев. — Можно подумать, что без травы ты боишься лечь со мной в постель… — Женевьев хлебнула пива из зеленого бокала, размер которого удовлетворил бы и Гаргантюа.

— А ты пьешь всякий раз, прежде чем идти со мной в постель, — равнодушно парировал Оскар от камина. — Можно подумать, что ты боишься или не любишь заниматься со мной любовью, когда ты трезвая.

Женевьев проглотила замечание Оскара и впилась в свое пиво опять. Оскар поглядел еще некоторое время в свою возлюбленную огненную стихию, затем встал и начал раздеваться. Он не спеша снял сапоги и носки, аккуратно повесил на спинку кожаного стула (также сконструированного Женевьев) пиджак, снял брюки, тщательно сложил их и, оставшись в одних маленьких белых трусиках, постоял некоторое время, понаблюдал за Женевьев, уставившейся напряженно в потолок, потом снял и трусики и подошел к кровати.

— Ляг на живот! — приказал он, содрав с темного тела мадам одеяло. Ему не хотелось видеть лицо мадам де Брео. Ее подержанное лицо.

Женевьев послушно перевернулась на живот. Оскар ведь приказал это другим голосом. Постельным голосом. Голосом палача. А этого голоса Женевьев де Брео боялась.

И когда он рывком обеих рук поднял мягкий зад мадам де Брео с постели, согнул ее в коленях и правой рукой хлестнул француженку по белой мягкой половинке, она испуганно и покорно выдохнула «Ааааа-ах!», зная, что сзади нее присело могучее и безжалостное животное, по воле своей способное принести захваченной в плен Женевьев удовольствие или боль. Ужасную боль. БОЛЬ.