Я - Книга

— То есть пусть пишет на здоровье?

— Анна, сестра моя, вспомни, пожалуйста, Громогласную проповедь. Она примирит тебя с любой возможной неправдой.

А я не помнила! Как я могла помнить то, что ещё не написано? Боясь оконфузиться перед Учителем, я подошла к ближайшей смоковнице и обняла её. Через много сотен лет люди срубят это дерево, сделают из него бумагу и будут записывать на ней то, что оно говорит мне прямо сейчас. И они захотят думать, что открывают новые истины, хотя на самом деле лишь повторяют старые заблуждения…

Стоп! Что я говорю?! Это не моё знание. Я задрожала всем телом и крепче ухватилась за дерево.

— Учитель! — позвала я.

Он был рядом. Он наблюдал за мной с улыбкой.

— Так это ты — мой Автор? Не может быть… Не может… быть…

Мне пришлось открыть глаза и очень сильно испугаться, чтобы не потерять сознание от ступора.

— Громогласная проповедь начинается словами «Гром Божий звучит в тебе. Молния Божья освещает тебя. Глас Божий правит миром через тебя».

Я всё равно не понимала. И не вспоминала! Я так боялась признаться в этом мастеру…

— Прости. Я не помню. Не помню…

Из глаз покатились слёзы бессилия. Иисус подошёл ко мне вплотную, дотронулся рукой до щеки…

— Ты слышишь Плач Божий, когда, глядя в будущее Его очами, умоляешь вернуть давно прошедшее. Ты слышишь Стон Божий, когда, сжимая мёртвые руки Его руками, умоляешь воскресить умершего. Ты слышишь Крик Божий, когда, улавливая сказанное слово Его ушами, умоляешь отомстить ещё живущему.

— Ты — не мой Бог? Слава Автору! — подумала я вслух.

Учитель не смотрел на меня, потому что он смотрел в небо, подставляя неопалимое лицо лучам света. Он смотрел и говорил:

— Люди только записывают. И Авторы только записывают. Никто ничего не придумывает, всё уже давно придумано до нас. Что мы можем? Мы можем лишь открыть то, что готово быть открытым, и к открытию чего готовы мы сами. Поэтому пусть Павел записывает и думает, что это его слова. Пусть мои ученики записывают и думают, что это — мои слова. Пусть люди потом всё это читают — и думают, что мы с тобой написали эти Книги, потому что наши имена какой-то еретик поставил на обложки…

— Я не написала саму себя! — перебила я скорее по инерции и сразу же вернулась в слепое тело Рукописи.

Я хотела окликнуть Автора, которого не видела. Стараясь почувствовать источник внутреннего голоса, я сильно напрягалась, но назвать его не могла. Он откликался — так же, как человек, как дерево, как Книга… Похоже, я совсем запуталась.

Хорошо, пусть Автор Книги как идея существует в мире людей. Но в мире Книг совсем другие законы, и никаких имён Авторов на обложках нет. И Книга не способна узнать имя Автора — она его не видит, не слышит, не ощущает. Почему же?

Меня перелистнули, а я совсем забыла про своего Читателя. Ощущения того, что меня читают, смутно мелькали на задворках сознания. Меня читают? Как-то нелепо звучит, даже смешно. Меня пока только пишут, я Рукопись. Рукопись с разумом Книги.

Для Книг не существует Авторов, потому что их не существует вообще. Если в мире людей Авторы — просто идеи, кажущиеся реальностью, то в мире Книг — это полностью оторванные от реальности идеи. Так что ли получается? Поэтому я не вижу человека, который меня сейчас записывает, и могу его только вообразить? А потом, когда я стану Книгой — то не увижу никакого имени Автора на обложке — и никто не увидит, потому что его там нет.

И верить ли после этого легендам про абсолютное зрение и возможность увидеть Автора? Какого Автора увидит прозревшая Книга? Смысл слепоты велик — в чём тогда смысл прозрения?

Попробую спросить имеющегося перед страницами Читателя.

— Э-эй!

Ха-ха-ха, размечталась! Полагала, что контролирую себя? Это же не осознанный сон!

И я влилась обратно в тело Анны.

— Завтра мы отправимся на холм Голгофы, и на примере распятых преступников я продемонстрирую забавный урок жизни, — говорил Иисус. — А сегодня мы подготовимся к нему и займёмся лепкой из глины.

— Завтра никак не смогу. У меня встреча с первосвященниками, — заявил Иуда.

— Перенеси её, — попросил Иисус.

Иуда кивнул, и Учитель дал ему комок мокрой размятой глины со словами:

— Сотвори себе кумира!

Как оказалось, Иуда был прекрасным скульптором и через несколько минут предъявил всем нам ангела, умещавшегося на ладони.

— Что скажете, братья? — последовал традиционный вопрос.

— Иуда — прекрасный мастер! — сказал Андрей.

— Разве это — кумир? — спросил Фома. — Что скажешь, сестра?

— Живое не может быть кумиром, — сказала я и посмотрела на Учителя.

— Так оживи форму! — приказным тоном потребовал Иисус и подбросил дров в печь.

— Я не могу. Пусть Андрей попробует, — сказал Иуда и передал ему ангела.

Но Андрей тоже замотал головой и передал ангела дальше. Все двенадцать учеников отказались выполнять требование Учителя, мотивировав это собственной немощью. И в результате скульптура, вылепленная Иудой, вскоре оказалась на моих ладонях. Повторить действия учеников означало проявить неспособность к обучению. А Иисус учил нас постоянно — каждым своим словом, взглядом, поступком. Ангел оказался у меня — но то, что двенадцать учеников не смогли его оживить, тоже имело огромный смысл. И если бы я умела оживлять скульптуры, то всё равно не стала бы этого делать, сравнивая тем самым талантливую себя с братьями-недотёпами. К счастью, я не обладала подобным навыком и просто смяла ангела в руке, превратив его в обычный комок глины. Вернув его Учителю, я сказала:

— Оживить форму возможно, лишь умертвив её.

— И поэтому каждый брат и каждая сестра имеет свой путь, — подытожил Иисус. — А теперь я каждому из вас раздам глину. Я хочу, чтобы вы поработали с формой. Форма нужна, чтобы вернуться к её отсутствию, и без любви к ней мы не сможем понять сути.

— Значит, это не проклятье? — спросила я.

— Да, я тоже хочу спросить, — вдохновился Пётр. — Почему люди ненавидят свои тела, будто бы их оболочки — всего лишь дьявольская потеха?

— Из Божьей глины мы слеплены, — ответил Учитель. — И Его же дыханием оживлены.

— И Книги тоже? — не унималась я.

— Любая форма достойна уважения. Мы с тобой единой плоти. Мы с глиной единой плоти. Мы с деревом единой плоти.

— Но все разные! — воскликнул Фома, скептически изучая свой кусок глины.

— Сейчас мы убедимся, что нет. Приступим к лепке.

Но руки почему-то не слушались, наверное, из-за непривычки. Мне вдруг показалось, что от перестановки определений в системе концепций ничего не меняется. Забыв об идее, что Бог есть создатель, можно полагать так: «Авторы — Идиоты, Типографы — Дьяволы, Читатели — Боги». Вспомнив эту идею, можно полагать иначе: «Авторы — Боги, Читатели — Ангелы, а Типографы — всё равно Дьяволы, поскольку «боги формы». Доказать ничего невозможно. И доказывать — не нужно.

Иисус и ученики исчезли, и на долю секунды я увидела искусственный свет. Очертания комнаты без мебели и запах селёдочной Леночки. Доказательство того, что я не сплю. Вот так всегда — подумаешь о чём-нибудь — и оно исполняется…

Хм, странно, только это не та комната! Я не помнила такой комнаты. Пусть в ней почти нет мебели — лишь пара толстых матрасов на полу да холодильник. И запах… похожий, да не тот. И ещё в комнате довольно прохладно.

Я внутренне приготовилась к самому худшему и распахнула глаза во всю ширь.

Меня крепко держали перед собой чьи-то руки, а взгляд Читателя скользил по одной из страниц. Я с удовольствием подметила, что этот взгляд — умный, пристальный и нежный — не причиняет дискомфорта. Вот только я действительно не могла вспомнить, как попала сюда, и как зовут Читателя. Им была девушка, не совсем юная, но и не поизносившаяся — она выглядела лет на пятьдесят книжного возраста, или примерно на двадцать пять человеческого. Последнее моё воспоминание — полка в Библиотеке — казалось чересчур далёким и нереальным. Что ж, остаётся только воспользоваться Читателем как зеркалом и для начала лучше спросить что-нибудь о себе, потому что люди очень неохотно разговаривают с Книгами даже во время чтения.