Необычайная коллекция

Я перебил Гулда, пораженный пришедшей в голову мыслью:

— Но, значит...

Гулд угадал мое смятение:

— Значит, они все еще там. Мертвые или живые, не знаю. Думается мне, все-таки мертвые, ибо в том, что они написали перед исчезновением, вряд ли можно выжить: действие «Единственной любви» происходит в Сибири, стихи в «Ирисе» прямо-таки напичканы монстрами и сатанинскими видениями, а дневник Баронье — это длинная череда бед и невзгод. Короче говоря, я полагаю, что книги стали их могилами. — Гулд задумчиво посмотрел на корешки. — Сначала я хотел их похоронить. Даже узнавал, сколько стоит место на кладбище. Но потом сказал себе, что эти книги, в конце концов, сами по себе — вполне подходящие могилы. Окончить свои дни в книге — какая прекрасная смерть, не правда ли? — Он улыбнулся, потом поднял брови и покосился на книги с опаской. — Но я все же за ними поглядываю. Уж не знаю почему, есть у меня предчувствие, что они еще сыграют со мной злую шутку. Иногда мне снится, будто они отрыгнули назад своих авторов. Три трупа в библиотеке! Боюсь, что жандармы не поверят в мой рассказ.

III. Силены

— «Силенами» я называю дрянные книжонки, халтурные романчики, всевозможные пустяки, слова доброго не стоящие, в которых, однако, таятся сокровища. Рабле, если помните, называл «силенами» ларчики вроде тех, какие бывают у аптекарей. Поскольку «сверху на них нарисованы смешные и забавные фигурки, как, например, гарпии, сатиры, взнузданные гуси, рогатые зайцы, утки под вьючным седлом, крылатые козлы, олени в упряжке и разные другие занятные картинки, вызывающие у людей смех» (Гулд цитировал наизусть), можно подумать, что внутри них какая-нибудь ерунда. Отнюдь: открыв их, с удивлением обнаруживаешь «редкостные снадобья, как то: меккский бальзам, амбра, амом, мускус, цибет, порошки из драгоценных камней и прочее тому подобное». Ну вот! Так же и с моими книгами: уже отчаявшись найти в них что-нибудь интересное, вдруг натыкаешься на незабываемый в своей красоте абзац, или на уморительнейший диалог, или на изумительное острое словцо. Таким перлам, конечно, там нечего делать, они были бы уместнее в прекрасной книге даровитого автора; но в том-то их и ценность — они облагораживают скверный текст. Для того, кто их найдет, бездарный роман, служащий им ларчиком, сразу зазвучит по-иному. Представьте себе кольцо — ржавое, серое, погнутое, гроша ломаного не стоящее, — и вдруг оно блеснет, вы вглядитесь внимательнее и увидите, что в него вправлен бриллиант. Тогда вы посмотрите на него другими глазами: то же самое кольцо вдруг покажется вам изящным, почти красивым; и еще вы поймете, что бриллиант без кольца был бы слишком мал, что сам по себе он тоже ничего не стоит. Только вместе они прекрасны. Вот вам принцип силена: скверный роман, но с десятком дивных строк в сердцевине. Без этих десяти строк он бы никуда не годился. Но и они, эти десять строк, были бы без романа столь же прекрасны? В каком-нибудь шедевре, в окружении сотни других, вы бы не уловили их блеска; плохой роман — та оправа, в которой они могут засиять.

Я попросил Гулда показать примеры, и он протянул мне три потрепанных томика.

— Ход за вами!

— Но...

— Все удовольствие от силена в том, чтобы самому отыскать жемчужину. Назвать вам страницу — это не по правилам! Вы получите бриллиант без оправы, часть вместо целого. Приходите, когда откроете золотую жилку.

Год спустя, после десяти прочтений, я так ничего и не нашел в трех романах, которые дал мне Гулд. Но он скорее удавится, чем откроет мне секрет, и будет жестоко разочарован, если я не докопаюсь до него сам. Что же мне остается делать? Только искать, искать и снова искать, чтобы заслужить его дружбу.