Кровожадные сказки

С этими словами Бастиан доел десерт, осушил свой стакан, надел шляпу и откланялся. Он не переубедил меня, я по-прежнему считал, что украсть блокнот Акселя — плохая идея, но, поскольку мне не удалось его образумить, оставалось только с нетерпением ждать, что же он предпримет.

Осуществить план, как это можно было предвидеть, оказалось нелегко. Аксель, если помните, всегда держал блокнот в кармане пиджака, прятал его туда сразу же, закончив писать, и никогда не оставлял на столе или барной стойке, откуда его можно было незаметно взять, случись писателю на минутку отвернуться. Бастиан старался по возможности чаще бывать в его ближайшем окружении, дабы не упустить случая. «Рано или поздно он забудет убрать блокнот в карман, — говорил он, — а я тут как тут!» Он следовал за Акселем повсюду: в рестораны и кафе, в церкви, где тот слушал мессу пять раз в неделю, в библиотеки, куда он ходил работать во второй половине дня. В тишине и полумраке читального зала Бастиан садился недалеко от него и, прячась за каким-нибудь томом, взятым наобум с полки, поглядывал краешком глаза, готовый коршуном кинуться на предмет своего вожделения. Не знаю, сколько часов провел он так, стоически ожидая судьбоносной минуты, когда Аксель оставит блокнот без присмотра.

— Он человек педантичный и аккуратный чрезвычайно, — рассказывал мне Бастиан. — Садится всегда за один и тот же стол, заказывает нужные книги и погружается в чтение. Чаще всего он делает записи на отдельных листках, а потом складывает их в картонную папку. Какие он там проводит изыскания — не знаю, на папках ничего не написано; знаю только, что книги он заказывает по истории религии и философии, так что могу предположить, что речь идет об эссе, о котором он говорит уже несколько месяцев.

— А блокнот?

— Им он пользуется редко. Иногда я вижу, как он шарит в карманах, достает какие-то клочки бумаги и скрупулезно раскладывает их на столе. Потом засовывает руку во внутренний карман пиджака, и у меня сердце едва не выскакивает из груди, потому что я знаю, что блокнот лежит там. Он достает его, открывает, берет ручку и что-то пишет. Такое впечатление, будто переписывает с разложенных обрывков.

— Может быть, он записывает свои идеи на ходу, на трамвайных билетах и счетах, а потом в спокойной обстановке переносит их в блокнот?

— Может быть. Как бы то ни было, закрыв этот окаянный блокнот, он сразу же убирает его во внутренний карман. А если и нет, то держит под рукой, и невозможно стащить его так, чтобы он не заметил.

— Досадно.

— Действительно. Вчера, правда, я было подумал, что мой час настал: около пяти, просидев над книгами полдня, Аксель достал блокнот и черкнул там несколько слов. Потом, закрыв ручку колпачком, он взял свою трубку и кисет с табаком, встал, скрипнув стулом, и покинул читальный зал. Я бросился к его столу — блокнот лежал там.

— И что же, ты сумел им завладеть?

У меня дух захватило от возбуждения.

— Увы, нет, — вздохнул Бастиан. — Когда я уже протянул к нему руку, откуда ни возьмись появился Аксель: он забыл спички в кармане пальто. Пришлось ломать комедию. «Господин Аксель, — воскликнул я, — какая приятная встреча!» — и наплел, что собираю материал для моей книги. Он ответил, что это похвально, что изучение первоисточников служит хорошей опорой молодому писателю, и прочее в том же духе.

— Ну а дальше? Ушел он курить свою чертову трубку?

— Да, но мне волей-неволей пришлось пойти с ним. Впрочем, если бы я и смог остаться в читальном зале и украсть блокнот, он бы сразу заподозрил меня.

Бастиан залпом осушил стакан виски (пил он непомерно много в последнее время).

— Да и все равно он спрятал блокнот во внутренний карман, перед тем как мы вышли.

Эта комедия продолжалась почти полгода. Помешавшись на блокноте, содержавшем сюжеты книг, Бастиан полностью подстроил свою жизнь под Акселя, больше всего боясь не оказаться рядом, когда предоставится вожделенный случай. Я часто думал, что, посвяти он всю свою энергию сочинению собственных историй, а не попыткам украсть чужие, мог бы уже написать целый том. Но когда я говорил это Бастиану, тот делал вид, будто не слышит: он окончательно смирился со скудостью своего воображения и думал лишь о том, как бы присосаться к чужому. Мне казался все более сомнительным выбранный им путь в литературу, и я говорил себе, что это, пожалуй, не очень красиво.

И все же Бастиану удалось наконец завладеть блокнотом. Я сидел в кафе, когда он вдруг вбежал в крайнем возбуждении. Увидев, что я занят беседой с девушкой, он проявил такт и не стал нас прерывать, а только, облокотившись на стойку бара, уставился на меня с блаженной улыбкой и нежно погладил карман своего плаща, давая понять, что блокнот там. Беседа моя с девушкой затянулась; Бастиан расплатился и ушел, помахав мне рукой: мол, зайди вечером.

Около восьми я был у его дома. Мне так не терпелось узнать содержимое блокнота, что по лестнице я взбежал, прыгая через ступеньки. Запыхавшись, я остановился перед дверью Бастиана на шестом, последнем этаже и позвонил, ожидая увидеть сияющее лицо молодого человека, примирившегося с литературой и готового немедленно сесть за первую главу своего первого романа. Он открыл дверь — странное дело, вид у него был обескураженный. В квартире царил кавардак, как после бурной ссоры. Я не решался спросить о причинах его настроения и этого беспорядка.

— Ну, так что блокнот? — удалось мне наконец выговорить.

— Блокнот? А! Блокнот! Кладезь идей великого Акселя! — выпалил он. — Вот, сам посмотри!

Он поднял с пола блокнот и швырнул мне, словно какой-нибудь трамвайный билет. Я открыл его наобум и начал читать, не веря своим глазам. Бастиан, кипя от возмущения, метался по комнате, ругаясь на чем свет стоит:

— Тысяча сюжетов, как же! Самая обыкновенная расходная книга, только и всего! Этот старый жмот скрупулезно записывает все свои траты до последнего пфеннига! Каков скупердяй! Гарпагон, пропади он пропадом! Газеты, книги, обеды, портной, электричество — все здесь, и даты указаны! Иногда даже время!

Я был ошеломлен; перелистал страницы, хотелось верить, что хоть пара-тройка сюжетов все же где-то прячутся, но везде были только безукоризненно ровные колонки цифр.

— Не может быть, — выдохнул я. — Он с самого начала всех дурачил?

— С самого начала, и меня первого, — прорычал Бастиан.

Вне себя он бросился к книжному шкафу и принялся методично рвать книги Акселя, которые у него были. Успокоился он, только изорвав их все в мелкие клочки. Это плачевное фиаско положило конец его литературным амбициям; на следующий же день он принял решение заняться политикой и основал новую партию, первым членом которой стал я. Акселю он, правда, отомстил, обнародовав, благодаря дневнику, кое-какие подробности: читающая публика узнала, что великий писатель и ревностный католик дважды в неделю ходит к шлюхам в бордель на Верайнзгассе и обходится ему это ровно в двести марок каждый месяц. На фоне скандала совершенно незамеченным прошло опубликованное эссе о нравственности и вере, работу над которым бедняга завершал несколькими месяцами раньше в библиотеке под завистливым взглядом своего тогдашнего поклонника.

Невероятный Пьер Гулд

Перевод Е. Клоковой

Четыре года подряд Пьер Гулд смотрел многосерийный сон: каждую ночь действие возобновлялось с того места, на котором остановилось накануне. Частенько он уходил в одиннадцать, бросив на прощанье: «Пойду лягу, мне не терпится узнать продолжение».

У Пьера Гулда были весы. Когда я впервые встал на них, они показали совершенно невероятную цифру. Я сказал Пьеру, что весы сломались. «Они в полном порядке, — возразил он, — я сам их сделал». Тогда я сообщил, где остановилась стрелка, и категорически отрекся от увиденного. «Это полныевесы, — ответил он, улыбаясь. — Они показывают, поправился ты или похудел, а еще — тяжело у тебя на сердце или легко. Таким образом, всякий раз, становясь на весы, ты получаешь полный диагноз».