«...Ваш дядя и друг Соломон»

«Я возвращаюсь домой!»

Хриплый смех его эхом полетел в ночь:

«Идем».

«Куда?»

«К дум-пальме».

Мы пробивали себе путь через плотные заросли трав. Мы петляли между еще зеленым и мягким терном и верблюжьей колючкой. Она колола нам ноги, нас оцарапывали острые края камней. Рами шел впереди, расчищая мне дорогу среди колючих кустов, но заросли становились все гуще и непроходимей, словно перекрывали нам путь. Споткнулась, растянулась на камнях и колючках, исцарапала руки и ноги. Рассердилась на Рами:

«Чего ты ведешь именно сюда?»

«Идем к дум-пальме. Там очень красиво».

«Что красиво?»

«Красиво для нашего дела».

И он оттягивает руками ветви, давая мне проход. Надо пройти под его рукой, как через ворота. Они тут же закроются, и мне уже не выйти. Я заколебалась. Рами приказал:

«Проходи!»

Шли дальше молча до самой дум-пальмы, старого дерева с огромной густой кроной, через которую чуть пробивался лунный свет, а звезд вообще не было видно. У подножья его плодился и размножался чертополох. В тени его остальные дум-пальмы остались кустами. Они замкнули эту пядь земли, кажущейся забытой Богом. Рами хрипло проговорил:

«Теперь нет у меня куртки – расстелить на траве».

Протянула ему красный платок и сказала:

«Но есть платок».

Расстелил платок под моими волосами, и они разметались вокруг меня. Сказал:

«Ты выглядишь, как паук среди своей паутины».

«Почему надсмехаешься надо мной?»

«Такой я».

Сильный порыв ветра пронесся сквозь ночь. Зашумела крона пальмы, зашумели травы, в зарослях заверещали цикады и всяческие жучки. Ночь щелкала и стрекотала. Я чувствовала спиной ползающую тварь, и это внушало мне отвращение. Я хотела пошевелиться, но сильные руки Рами приковали меня к месту. Красный платок, упал с моей головы, и волосы мои смешались с травами. Задыхаясь, я умоляла:

«Рами, тут жучки, трава…»

«Оставь их в покое», – закрыл мне рот поцелуем, лицо напряжено, глаза закрыты, сосредоточен целиком в себе.

«Почему он мне не помогает?» – думала я, чувствуя себя несчастной, но рта не раскрыла.

Руки Рами – под моей спиной, стараются отдалить меня от жучков и трав. И я вдруг почувствовала ветер, проносящийся по спине, ласкающий и дикий одновременно Свежий запах весенних трав опьянял меня. Руки Рами были мне постелью, в одно и то же время мягкой и жесткой.

«Ты красива, Адас».

Шепот его смешался с криком сыча с вершины пальмы. Это не крик, а скорее рыдание. Он, быть может, плачет, что вторглись в его владения с его пищей – жуками и полевыми мышами. Сыч слетел с верхних веток и стал метаться прямо над нашими головами, словно диктуя Рами ритм рук, управляющих мной. Внезапно сыч исчез. Испугался шорохов любви. Руки Рами тоже замерли. Мгновенный шум послышался в травах, будто кто-то шел по ним, спотыкаясь и торопясь. Ночью я – невеликая героиня. Дрожь прошла по моему телу. Рами это почувствовал и стал меня успокаивать, целуя мое лицо.

«Некого тебе бояться. Это только бегают лисицы в травах».

Прижалась к нему горячо, чувствуя каждый изгиб его сильного тела и напряженных мышц. Тяжелое его дыхание прошло по моему лицу вместе с легкими порывами ветра. Чудная ночь. У тела Рами запах свежий, как запах весны в долине. В клубке бурных чувств я уплывала с Рами в мир, доселе мной неизведанный. Мир по ту сторону земли и неба, в котором можно руками ухватить голоса, видеть запахи, слышать невероятные звуки. Тело мое внимало ритму новых звуков. Чувства мои жили собственной жизнью. Прикосновения произрастали в этом мире, чтобы ощутить ими Рами. А он уже отделился от меня, и достичь его невозможно. И я, я сама ощущаю себя такой, какой никогда не была, и возвращает меня Рами к себе глубоким вздохом. Тело его недвижно, лицо погружено в мои волосы, руки покоятся под моей спиной.

И внезапно – гром в небе. Самолеты летят на север. Словно по внутреннему приказу Рами откатывается от меня и опрокидывается на спину. Руки его что-то лихорадочно ищут в карманах брюк. Нашел сигареты. Зажег, выпустил дым. Уставился в крону дум-пальмы, закрывающую небо. Сигаретный дым выделывал в воздухе нервные петли, передавая нервозность Рами. Ночь тоже начала быть беспокойной. Эхо дальней стрельбы, взлетающие ракеты, смутный гром орудий доносились до нас.

Чувство бунта, который я ощущала, глядя на Рами, было незнакомо мне. Это чувство заставило меня пробудиться к жизни новой, расшевелить Рами. Руки мои вернулись к его телу, и ногти мои словно бы заострились. Я все сильнее гладила его тело, объятия мои становились все более буйными. Вырвала из его рук сигарету и погасила ее. Он не обмолвился и словом, лишь протянул руку к пачке. И ее я выхватила и отбросила далеко в травы. Встала на колени. Тело мое светилось в сумерках, я словно плыла к Рами. Гул самолетов глухо долетал издалека. Рами каким-то острым взглядом следил за мной. Я не выдерживала его взгляда. Как будто он следит за чужой женщиной. Я не давала ему покоя, руки мои блуждали по его телу. Он попытался перевернуть меня на спину. Я защищалась, боролась:

«Нет, сейчас ты будешь лежать спиной на жучках и травах».

Руки мои не знают покоя, находя все тайники его тела, словно я их знала давно. Услаждала я его тело, и руки мои были проворными и легкими, как ветер. Хотела дать ему чувство раскрепощения, которое он искал все дни войны. И чтобы мы были абсолютно отделены от всех и от всего, от всех дневных событий, хотя бы в течение этой ночи. Знала, что только порыв страсти может принести нам это раскрепощение и покой. Он попросил:

«Успокойся».

Руки его успокаивающими движениями гладили распущенные мои волосы, но я не прислушивалась к нему, прижалась с непривычной для меня силой, кусала его губы. Рами слегка оттолкнул меня:

«Что с тобой? Ты совсем дикая?»

«Такая я».

Лежали мы рядом и молчали. Шумит крона над нами, травы живут своей жизни вокруг нас. Тускло посверкивают огромные камни Звездное небо начало бледнеть. В скрытую, полную шорохов, жизнь ворвался шум вод пруда и голос Рами:

«Что у тебя есть против Мойшеле?»

«Ничего нет против него. Есть – за тебя».

«Кроме шуток, Адас, что случилось между тобой и Мойшеле?»

Голова моя погрузилась в травы. Ничего не ответила. Мы были опутаны ночными тенями, лягушки давали нам концерт. Тишина между нами углубилась, словно ночная дрёма пала на нас. Глаза наши блуждали в далях неба, и каждый видел эту даль, принадлежащую лишь ему. Голос Рами пришел из этих далей:

«Так что, хранишь тайну только для себя?»

«Нет у меня тайны».

«Что же у тебя есть?»

«Ну, зачем нам говорить об этом в эту ночь?»

«Затем, что Мойшеле мой друг».

«Твой друг?»

«Абсолютно. Несмотря ни на что. Он мой друг».

«Несмотря на что? То, что между нами произошло, было не несмотря на все, а благодаря всему – тому, что Мойшеле на войне, а ты – вне ее».

В пылу спора я встала, и не было на мне ничего. Кроме распущенных волос. Натянула рубаху. Пытливые глаза Рами не давали мне покоя:

«Так всё же, что произошло между тобой и Мойшеле?»

Не ответила ему. Не хотела открыть ему, что от его прикосновения земля уходит у меня из-под ног, а от прикосновения Мойшеле земля недвижна и безмолвна.

Рами вскочил. Я испугалась. Протянула к нему руки, но он оттолкнул их. Лицо его было хмурым, почти окаменевшим.

«Рами, – вскрикнула я испуганно, – что с тобой, о чем ты думаешь?»

«Думаю о Мойшеле».

«Ты думаешь о войне, и завидуешь Мойшеле, что он там?»

«Хочешь знать, о чем я действительно думаю? О Мойшеле и о тебе».

«Что ты вообще знаешь о нас?»

«Знаю. Мы вместе были на офицерских курсах, когда тебе минуло семнадцать лет. Мойшеле не переставал говорить, что не будет отпусков, и он не сможет прийти к тебе в день рождения. Мы действительно не получили отпуска. Но Бог был с Мойшеле. За день до этого мы вышли в трудный поход. Сказано было, что первые шесть, которые придут к финалу, получат отпуск. Все умирают по этому отпуску, а Мойшеле – в первую очередь. Не выходят в поход, а рвутся. Тотчас образуется группа вырвавшихся вперед. Я в этой группе, и весь путь мы лидируем. Мойшеле – за мной, седьмой. Большими своими ладонями прямо гребет воздух, дыхание его тяжелеет, лицо побагровело, но догнать нас он не может. Отпуск нам обеспечен. И вдруг – громкий свист. Мы останавливаемся, думая, что это приказ. И тут Мойшеле вырывается вперед, огибает нас. Вечером он уезжает в отпуск».