Детство Левы

— Ах, упыри! — вежливо улыбался Хромой. — Так бы сразу и сказали. Я-то думал.

— Ну чего ты ржешь? Чего ты ржешь? — кричал Вовик. — Вот поймают они тебя, тогда посмеешься. Они же как люди! С именем, с фамилией. Живут, работают. У них дети есть. А ночью находят пьяного, отводят туда и пытают. Понял?

— Упырей нет, — трезво отвечал Женька и смотрел немигающе.

…И хотя эти его слова всегда казались мне чрезвычайно убедительными, я понемногу стал всматриваться в прохожих, в их лица, в цвет кожи, в очертания глаз и рук… Почему-то больше всего меня пугало, что пыточник-упырь может оказаться обыкновенным человеком с такой же кожей, как у меня, в обычном костюме, с носовым платком и перочинным ножиком. Мысль о ножике совершенно выводила из равновесия, я стал вскрикивать по ночам, и мама, узнав причину, крепко поговорила с Вовиком и Дёмочкой, после чего они от нас отстали, но привычка не ходить в их двор закрепилась намертво. Можно сказать — навсегда.

…Узкий и длинный чужой двор упирался в яблоневый сад, куда в прежние годы, как рассказывали Вовик с Дёмочкой, вся округа «лазила за яблоками». Дом в саду, как и безумновский, пару лет стоял под снос, но потом там сделали общежитие маляров-штукатуров.

Сейчас мы с Колупаем сидели как раз возле забора, тщетно пытаясь разглядеть, нет ли дыры в этой фигурной ограде, не бегает ли за забором собака, и не дадут ли по шее маляры-штукатуры, если мы через неё всё-таки перелезем.

— Давай не перелезать? — тихо предложил я.

Колупаев помолчал и сурово потряс головой, словно бы говоря без звука о том, что раз мы взяли на себя такие обязательства — надо их выполнять.

Надо чего-то ждать и к чему-то готовиться.

Но поворачивать за угол Колупаев, видимо, как и я не решался. Вдоволь наизучавшись здешних чужих луж, чужих голубятен и чужих заборов, а также и неуютных подъездов с дурацкими козырьками — я всё-таки решился посмотреть на страшный дом пыток, которым нас с Колупаевым так долго и успешно пугали.

И вот что я увидел.

Вид у дома был под стать всему двору — мрачный. Крыша провалена. В окнах были видны рухнувшие балки перекрытия. Чёрные как и положено брёвна криво смотрели из углов. Не дом, а просто какая-то камера пыток…

И вдруг… И вдруг на втором этаже, в дырке, которая когда-то была окном, я заметил странное шевеление. Холодная дрожь пробежала по моему вмиг ослабевшему телу. Уговаривая сам себя не бояться, ведь ещё светло и с другой стороны нас не видно, поскольку мы с Колупаевым засели в каких-то кустах, окружённые вдобавок зарослями крапивы, я тихо и почти не дыша поднял глаза…

Каково же было моё удивление, когда в этой самой дырке, которая когда-то была окном второго этажа, я обнаружил две головы — одна из них была головой Вовика, а другая Дёмочки.

«Может, им головы отрезали?» — подумал я и тут же отогнал от себя эту дикую мысль, поскольку головы довольно живо шевелились и поворачивались.

Я внимательно посмотрел на Колупаева. Он, оказывается, тоже смотрел в ту сторону. Глаза у него блестели. Рот был открыт. Колупаева била дрожь восторга.

Когда я это заметил, меня тоже стала бить дрожь восторга.

— Эй вы! — заорал я Вовиковой и Дёмочкиной голове. — Вы что там, кровь пьёте? В кишках ковыряетесь?

Головы исчезли и больше не появлялись.

— Ну? — спросил меня Колупаев незнакомым хриплым голосом. — Ну, что?

— Бить будешь? — тихо уточнил я, и он кивнул.

…Бить Вовика и Дёмочку я совершенно не хотел. Но и бросить Колупаева, который был весь объят вдохновением, я тоже не мог. Медленно и неохотно я побрёл за своим другом, который львиными прыжками помчался к развалившемуся крыльцу древнего строения.

— А! А! А! — кричал он, забежав в чёрное и гулкое пространство бывшего частного владения, которое ещё долгое время, после революции и смерти старенького маньяка Безумнова, как я узнал потом, служило людям плохоньким, но жильем — в нём было целых восемь квартир…

— Что? Что? Что? — кричал Колупаев, найдя вход по обваленной лестнице на второй этаж, который теперь был непроходим из-за досок, брёвен и каких-то чёрт его знает ещё откуда взявшихся деревяшек. — Что гады? Что Вовик? Что Дёмочка? Не ожидали? Где же ваши сгустки крови? Где же ваши упыри? Где же ваши пытки?

Вот примерно какие слова кричал Колупаев, давая страшных щелбанов совершенно опешившему от неожиданности Вовику и сбивая с ног могучим ударом плеча побледневшего Дёмочку.

Все грозило обернуться очень плохо, ибо в таком состоянии Колупай мог просто растерзать обоих друзей и вместо упыриных показать им наши обычные дворовые пытки, которыми мы пытали немцев, попавших в плен к партизанам, но тут вдруг Дёмочка захлопал глазами, странно улыбнулся и сказал:

— А хочешь кино посмотреть?

И вдруг я услышал впервые тишину этого дома. Такую большую и непонятную тишину.

— Что кино? Какое кино? — свирепо надвинулся на Дёмочку Колупаев, но тот церемонным жестом пригласил его к окну и мы все, разом, придвинулись к этому проёму с его оторванными рамами, ржавыми гвоздями и прилипшими навсегда к стенам обрывками старых жёлтых газет. Придвинулись и застыли как громом поражённые…

Не часто так вот происходит всё сразу — объясняются неразгаданные прежде тайны, открываются вещи, о которых ты и не подозревал, а главное — жизнь поворачивается к тебе другим боком, и ты смотришь на неё, как на нового знакомого, от которого неизвестно ещё чего ждать.

— Ой! — сказал я первым. — А что это?

— Не видишь, что ли? — осклабился Вовик.

…В саду, заросшем низкими старыми яблонями, бегали девушки. Девушки, наверное, были малярами-штукатурами, которых в те годы, как впрочем и сейчас, было невероятное в Москве количество, но тогда я об этом не думал, а просто смотрел как они хохочут, убегая от игравшей с ними большой чёрной собаки. Хохочут, поправляя рассыпавшиеся волосы, подбирая юбки, хотя нет… некоторые были и без юбок. Стояла страшная, как я уже сказал, жара — и девушки в своём саду конечно загорали.

На них светило солнце. Ветер дул на их волшебные прозрачные тела. Зелёные и кислые яблоки-дички валялись у них под ногами. Трава стелилась под их босыми ступнями. Юбки, кофточки и другие предметы туалета в красивом художественном беспорядке лежали вокруг них.

Дом был приземистый, большой, с покатой крышей и трубой. Вокруг стоял сад — удивительно-нетронутый, заросший, дикий словно лес с протоптанными тропинками от калитки к крыльцу и от крыльца к беседке. Девушки не просто бегали в саду, они его населяли как какие-нибудь двуногие звери.

Спиной я почувствовал как холоден старый безумновский дом с проваленными стенами — и слегка очнулся.

— Вот дуры, — застенчиво сказал Колупаев. — Чего они, а?

Содержание дальнейшего разговора я здесь пересказывать не могу. Вот и сейчас, спустя почти тридцать лет, пересказывать это содержание мне стыдно.

Практически каждое произнесённое Вовиком и Дёмочкой тогда слово я не мог понять — и мне, пожалуй, требовался перевод с длинными объяснениями. Но я перевода не потребовал, а просто залез на окно и спрыгнул.

…Трудно сказать, почему я не сломал ногу. Наверное, в этот день мне всё-таки везло. Долго я лежал на чужой земле чужого двора и приходил в себя. А Вовик с Дёмочкой хохотали из окна.

Так я познакомился с райским садом. И увидел чужой двор.

…Колупаев послушно шёл за мной и оглядывался. Видимо, ему сильно хотелось вернуться.

А я был страшно рад увидеть опять свой родной двор. Даже вы не представляете, как я был этому рад.

…Жизнь Вовика и Дёмочки представилась мне с этих пор по-другому. Из одного старого дома они глазели на другой старый дом. Странные люди! Пытки, девушки, упыри и маляры-штукатуры, Вовик с Дёмочкой, голуби и голубятники — всё слилось для меня тогда в один глупый и невнятный сон, который с тех пор иногда снился мне с удивительным постоянством. Я просыпался страшно рассерженный, гнусно ругая проклятый чужой двор, но вот беда — с тех пор он меня так и не оставляет. И часто-часто вижу я деревянный дом, куда меня ведут, ведут, и никак не могут привести… И девушек, живущих в этом доме. На втором этаже.