Секс пополудни

Воспоминания нахлынули на нее, как весенний ливень: сплошной и теплый, с проблеском радуги в конце.

Ей еще не было и шестнадцати лет, когда она познакомилась с Гаем. Он был года на два старше, неотразимо хорош собой и один из самых дрянных мальчишек в школе «Ле Рози». Может быть, поэтому ее сразу потянуло к Гаю, хотя она и на минуту не могла представить, что они станут друзьями. Гай Форенци, гадкий и притягательный одновременно, был легендой «Ле Рози».

Гай нарушал все возможные правила, но оставался невредимым. Он курил везде, где хотел — начиная от классной комнаты и заканчивая игровой площадкой. Он оставался ночи напролет там, где ему вздумается. Он уезжал на каникулы раньше всех, а возвращался позже всех. Не раз являлся на занятия подвыпившим. Его не раз заставали в постели с леди, правда, вовсе и не леди, но чья-то жена — то ли одного из преподавателей, то ли тренера по физкультуре. В конце концов она и ее униженный и оскорбленный муж вынуждены были покинуть школу, Гаэтано же оставался цел и невредим и, как всегда, смеющийся.

Ходили слухи, что его как-то застали в весьма пикантной ситуации с девушкой из Южной Африки в дамской комнате. Однако слух этот не был ни подтвержден, ни опровергнут. Как бы там ни было, похождения Гаэтано, которые никому, кроме него, не сошли бы с рук, заставляли Андрианну обмирать от восхищения. В те времена, когда ей самой еще не было и шестнадцати, любой нарушитель правил, оставшийся безнаказанным, в ее глазах был настоящим героем.

Иногда из очередной истории Гаэтано вызволял его всепрощающий отец, пользуясь своим влиянием и пуская в ход свои деньги. Зачастую его проступки сходили ему с рук просто потому, что никто, даже директриса, не могли устоять перед этим латинским шармом, этой дразнящей улыбкой, этим мягким голосом, звук которого напоминал сладчайший поцелуй, перед карими бархатными глазами Гаэтано.

Глаза Гая напоминали Андрианне коричневые анютины глазки, хотя анютиных глазок коричневого цвета она никогда не видела. Но если бы они существовали в природе, то их можно было бы назвать именем Гая, как имена людей даются сортам роз. «Флорибунда Уинстон Черчилль», например. Не нужны были никакие объяснения — Гаэтано просто очень нравился Андрианне.

Каждый год «Ле Рози» переезжала на зиму из Ролли в Гштаадт. В это время года вся спортивная программа учебного заведения ограничивалась только занятиями на лыжах. Особенностью программы «Ле Рози» являлась обязательная спортивная нагрузка. И атлетикой, и спортивными играми занимались учащиеся из всех сорока стран, независимо от того, в англоязычной или франкоязычной секции они занимались. Собирались ли они защищать диссертацию на звание бакалавра в Сорбонне или сдавать экзамен на ученую степень в Великобритании или в США.

Именно на лыжных прогулках в Гштаадте Гаэтано и заговорил впервые с Андрианной. Правда, еще осенью, в начале учебного года, они обменивались многозначительными взглядами, но и только. Этот романтический и увлекательный флирт глазами преподала Андрианне ее французская подруга Николь Партьер. Однако не она его изобрела. Николь, в свою очередь, научила флирту глазами ее мать-парижанка, которая уверяла, что выразительные взгляды куда более значимы, чем все остальное.

— Я думаю, правда, — говорила Николь, смеясь, — что маме не стоит слишком уж верить. Она просто хочет сохранить подольше мою девственность, сама-то она — о-ля-ля!

Андрианна и ее соседка по комнате Пенни прекрасно понимали, что скрывается под этим «о-ля-ля», и им безумно хотелось почувствовать, что это такое — «о-ля-ля».

Поначалу Андрианна была склонна соглашаться с мадам Партьер. Однако, когда школа переехала в Гштаадт, она почувствовала скуку оттого, что ничего не происходит. Глаза ее устали, и ей было интересно узнать, что думал обо всем этом Гаэтано. Иначе все это можно было бы назвать занятием любовью на расстоянии.

Андрианне так понравилось ее собственное определение, что она попросила Николь разузнать у своей мамы, что она думает об этом.

Николь только вздохнула:

— Я думаю, что мама сочтет твое определение вполне подходящим для меня, но ни к черту не годящимся для нее самой.

Николь сделала это замечание, находясь в несколько фривольном расположении духа. Андрианна так и не поняла, что же ей делать.

Разговор с Гаэтано произошел, когда Андрианна неудачно упала на лыжах. Она лежала на склоне горы, неловко подвернув под себя руку, пронзенную болью. Глаза ее были закрыты. Вдруг она услышала над собой голос. Открыв глаза, она увидела Гаэтано, который внимательно смотрел на нее.

— Очень болит, да?

Его слова потрясли ее. Он говорил так же, как ее приятели — англичане. Она же привыкла видеть в нем поэта или художника итальянского средневековья. Он и говорить должен был, как поэт. Например, произнести ей нараспев что-нибудь вроде: «Прекрасная леди, не думай о боли, а думай о днях прекрасных боле…»

И вот от своей мысли Андрианна, лежа в сугробе с подвернутой рукой, чуть не плача от боли, вдруг… рассмеялась. Рассмеялась на саму себя. Конечно, он говорит, как и все другие ребята в английской секции. Вдруг бы он заговорил как итальянский поэт средневековья! Она вскочила бы и побежала прочь во все лопатки, считая, что разговаривает с призраком! Главное же было не то, что он сказал, а то, как он это сделал. Голос Гая звучал, как музыка. Легкий итальянский акцент придавал лишь мягкость и певучесть его речи.

«Бархатные глаза, бархатный голос», — думала она, почти не ощущая боли.

— Можно терпеть, — произнесла она, как выдохнула, пытаясь предстать в его глазах отважной героиней, веселой, как будто ничего и не произошло. В конце концов, это было не менее романтично, чем флирт глазами.

Очевидно, Гай тоже так подумал. Он взял ее здоровую руку в перчатке, поднес к губам и прошептал:

— Не нужно казаться отважной, моя дорогая. Ты можешь плакать и не двигаться сколько захочешь. Главное, не двигайся, пока они не увидят, какая сладчайшая часть тебя сломана.

«Моя дорогая! Сладчайшая часть тебя!» Он на самом деле говорил, как поэт.

Андрианна пролежала в клинике пару дней. И персонал, и атмосфера в клинике были так же холодны, так же стерильны, так же полны всяческих запретов, как это, вероятно, бывает в женской тюрьме. Андрианна искренне обрадовалась, когда пришли навестить ее Пенни и Николь.

Пенни принесла ей бутылочку духов «Май син», опрыскала ими с ног до головы всю Андрианну и всю комнату, чтобы убить «спермицидные запахи».

— Это звучит просто ужасно! Что это значит?

— Так пахнет мазь, которой смазывают диафрагму. У тебя ее еще нет, но тебе придется ей обзавестись, коль скоро ты в коротких отношениях с Гаэтано Форенци. Я права, Николь?

— Обязательно! — Николь произнесла это так серьезно, что все трое закатились от смеха.

Николь принесла ей прозрачную сорочку, извлеченную из заветных запасов, и потребовала, чтобы Андрианна немедленно ее надела.

— Боже мой! Представь, сюда придет Гаэтано, умирая от желания увидеть тебя, и вот он видит тебя в этом! — Она с отвращением показала на казенную бесформенную сорочку. — У него пропадет всякое желание. Ты его просто оттолкнешь своим видом.

— Ты приехала из страны испорченных нравов! — запротестовала Андрианна, произнеся одну из любимых присказок Пенни. — Во-первых, он не придет сюда. Почему, собственно, ему приходить? Да и захочет ли он прийти? Почему ты думаешь, что он захочет? — Она с надеждой переводила взгляд с Николь на Пенни.

— Он обязательно захочет, потому что он в тебя безумно влюблен, — сказала Николь быстро и убежденно. Пенни стояла молча и внимательно смотрела на Андрианну — так внимательно и так долго, что Андрианна захотела придушить ее.

— Он обязательно придет, — объявила наконец Пенни. Они с Николь набросились на Андрианну, пытаясь стянуть с нее казенную сорочку и надеть французскую. За этой возней и застала их медсестра. Она выкинула из палаты обеих девушек вместе с прозрачной сорочкой.