Однажды, может быть...

Я думал, что моя жизнь окончательно устоялась, и, в конце концов, все не так уж плохо. Редко кому удается и личная жизнь, и карьера, чаще — либо то, либо другое, и я с этим смирился. Я никак не мог предвидеть того, что случилось 4 января 2006 года.

В тот вечер меня ждал на ужин мой агент — мне предстояло второй раз в жизни встретиться с Оливером Стоуном, который сдержал свое обещание и хотел снять меня в своем следующем фильме. Я уже собирался выходить из дому, и тут зазвонил телефон.

— Алло?

— Это я…

Услышав ее голос, я вздрогнул. Как всегда, она застала меня врасплох, я потерял дар речи.

— У тебя есть минутка поговорить? Мне надо кое-что тебе сказать. Очень важное.

Обретя наконец способность издавать звуки, я ответил:

— Хорошо, давай, говори, я тебя слушаю.

— Я уже почти год не живу с Полем, он меня бросил…

Ничего себе новость! Нет, этого просто не может быть! Разве можно бросить такую женщину, как Софи?

— Как-то ему попался под руку старый глянцевый журнал, а там была наша с тобой фотография на свадьбе Пьера и Катарины.

Тяжесть слов, пощечина фотографии.

— Можешь себе представить, что он почувствовал, увидев свою жену в обнимку с человеком, с которым познакомился в Тунисе? Тогда он мне ничего не сказал, но его отношение ко мне постепенно начало меняться.

Это я мог понять.

Между фразами Софи делала долгие паузы.

— Я не позвонила тебе раньше, потому что боялась: мало ли, как ты это воспримешь… Я злюсь на себя, если бы ты знал, как я на себя зла!.. Я знаю, ты меня ненавидишь, и ты прав, я сама все загубила, всем испортила жизнь, и тебе, и себе…

Я молчал, бессильно плюхнувшись в кресло, в горле у меня стоял комок.

— И Полю тоже испортила — хотела сохранить семью, но забыла о главном… Мне казалось, так будет легче, только я все равно не смогла выкинуть тебя из головы… Полю трудно было с этим смириться, мне пришлось ему все объяснить…

— Почему ты тогда выбрала его, а не меня? И почему потом не давала о себе знать?

— Потому что я от тебя зависела.

Мне вспомнилась история ее матери.

Я не знал, что сказать, меня оглушило то, что я от нее услышал.

— В феврале я приеду с детьми в Париж, на этот раз — навсегда… Может, ты уже знаешь, что у меня есть второй ребенок.

— Знаю.

— Его зовут Симон, он очень хорошенький мальчик… и очень напоминает мне тебя…

Я не поспевал за ней, я боялся правильно ее понять.

— Представляешь, он очень на тебя похож… У него твои глаза… и улыбка. Поль его не признал, потому и ушел… Симону четыре года.

Я никак не мог сложить кусочки пазла, их было слишком много, и свалены они были в полнейшем беспорядке.

— Жюльен, я устала от своей жизни, я хочу быть рядом с тобой, на соседней подушке. Я еще успею сделать тебя счастливым… С этим бессмысленно бороться: ты — моя половинка… Пожалуйста, впусти меня в свою жизнь.

Я долгие годы ждал этих слов, а теперь не понимал, что с ними делать. За один вечер у меня появились жена и ребенок. Софи явно на роду написано меня истязать. Почему мне нельзя жить проще? Иногда я завидовал людям, у которых жизнь пресная и скучная, — в мою собственную переложили кайенского перца. Я по-прежнему сидел без движения и не мог говорить, минуты шли, а я все слушал в трубке ее дыхание и плач. Это было чудесное молчание, оно говорило больше, чем самые прекрасные объяснения в любви.

— Ты сама-то понимаешь, что мне сказала? Но почему только теперь, почему ты так долго ждала… почему? — сердито и растерянно спросил я наконец.

— Потому что жизнь не так проста, и иногда надо ставить ее выше любви.

— Да ведь любовь — это и есть жизнь! Какого числа ты приезжаешь?

— Двадцать седьмого.

— Я тебя встречу.

*

Повесив трубку, я как следует себя ущипнул, чтобы убедиться в том, что не сплю. Отменил ужин с агентом, соврав, что свалился с температурой, должно быть, подхватил грипп. Что ж поделаешь, с Оливером Стоуном встретимся в другой раз. Мне необходимо было сосредоточиться. Я улегся на постель, поставив у изголовья бутылку бургундского, и стал вспоминать все этапы собственной жизни. Ничего не упустил: друзья, увлечения, любовь, дети, работа, радости и страдания. А он оказался непростым — сценарий фильма моей жизни… К счастью, в эту ночь мне удалось напиться, и хмель увлек меня в другие края.

Следующие после разговора с Софи дни стали одними из самых счастливых в моей жизни. Я был на седьмом небе, я строил планы, я пригласил архитектора, чтобы расширить дом. Друзья видели, как я ожил, и, хотя Софи всегда была для них воплощением зла, признавали, что, возвращаясь в мою жизнь, она делает для меня доброе дело. А я решил на этот раз одеться в броню и не показывать ей своих чувств на каждом шагу, как раньше. Нет, больше я так легко ей в руки не дамся, я возьму верх, теперь я поведу самолет. Я готовился к ее приезду, мы каждый день перезванивались и говорили часами. Ей необходимо было знать, что я с ней, рядом, она от меня набиралась смелости, а я впервые ощутил, какая она слабая. Я был счастлив.

Оставалось подготовить к жизненным переменам Гастона и Марго, и я побаивался их реакции на события. Нет, за Марго я был более или менее спокоен, меня тревожил Гастон. Он-то помнил мать, и, даже если воспоминания были смутные, мальчик мог не захотеть, чтобы кто-то ее заменил. Я часто заставал Гастона за просмотром фильма, который Орели оставила детям на память, и было заметно, что чем старше он становился, тем больше ему недоставало мамы. Я наконец решился поговорить с детьми, и произошло то, что должно было произойти: едва услышав, что скоро приедет Софи с их единокровным братом, Гастон разъярился. Он был уже далеко не младенец, ему исполнилось одиннадцать, и характером он пошел в мать: такой же внешне спокойный, как Орели, но, когда вулкан начинал извергаться, лучше было отойти подальше. Сын осыпал меня упреками: я всегда ему врал, и это неправда, что я всего несколько недель назад узнал о существовании Симона, и я вообще чудовище, и никогда не любил его мать, и, как только она умерла, сразу же воспользовался этим и загулял. Услышав эти последние слова, я влепил ему пощечину, он несколько секунд молча на меня смотрел, потом встал, вышел и заперся у себя в комнате. Как я ни ругал себя потом за то, что ударил мальчика, но в тот момент я просто не смог сдержаться.

ы не разговаривали с сыном десять дней, он жил своей жизнью, я своей. Единственной связью между нами оставалась Марго, и все сведения о Гастоне я получал от нее.

— Братик сильно на тебя рассердился и не хочет тебя видеть, но, по-моему, он по тебе скучает, — сказала как-то моя семилетняя девочка.

Я расстроился, мне хотелось поделиться с ним своим счастьем, ведь он тоже имел на это право, и вечером я решил постучаться:

— Гастон?

— Отстань! — крикнул он. — Не хочу с тобой разговаривать!

Если так — не надо его торопить. Я остался по ту сторону разделявшей нас двери, не делая попыток ее открыть, только продолжил тихо:

— Послушай. Гастон, я очень хорошо понимаю. что ты сейчас чувствуешь, и на твоем месте поступал бы точно так же. Но я хочу тебе рассказать, что любил в жизни всего двух женщин, твою маму и Софи. Софи я знал до того, как познакомился с мамой, и после маминой смерти мы снова стали встречаться.

В глубине души я понимал, что мальчик прав, тут не могло быть никаких сомнений. Я изменял Орели и расплачиваюсь теперь по полной. Настало время, я предстал перед судом, и судит меня мой собственный сын.

— Я люблю Софи и хочу, чтобы она жила с нами.

Ни слова в ответ.

— Гастон, ну что я могу поделать, я же не виноват, что мама умерла, я любил ее и оберегал, но против болезни оказался бессилен…

Я почувствовал, что он плачет там, за дверью.

— Сынок, не сердись на меня за то, что я хочу снова быть счастливым… Пойми, пожалуйста, я влюблен в Софи и хочу, чтобы она жила с нами. Но здесь мне никак не обойтись без тебя, мне надо, чтобы ты помог ее встретить… А главное, если ты не полюбишь Софи, я никогда не буду совершенно счастлив.