Берлинский этап (СИ)

Нина улыбнулась, вспомнив растерянное и довольное одновременно лицо Антонины Матвеевны, врача из мамского ОЛПА, когда она в очередной раз принесла Валерика кормить. Он был ещё слабым, и всё же по тому, как вцепился в материнский сосок, можно было судить: ухватился за жизнь.

— Думала, не выживет, — призналась тогда Антонина Матвеевна. — Видимо, вы мать хорошая.

Ещё раз мысленно Нина поблагодарила врачиху за вату, которую та находила для неё, ведь наверняка приходилось как-то выгадывать: в лагере всё подотчётно.

За один украденный колосок теперь можно угодить за решётку.

И всё же рисковала ради чужого ребенка…

Город плёл паутину тусклого фонарного света и затих как в ожидании добычи. Только лениво полязгивали поздние трамваи, да косились из-подкрышья окна.

«Здравствуй, город детства! — звенело в груди, как песня. — Помнишь меня, старика?

Отвечай».

Сердце пело от счастья, а вечер был по- зимнему холоден, только бесснежен.

Нина поёжилась, натянула подлиннее рукава. Снова мысленно поблагодарила врачиху, без которой не известно, выжил бы Валерик…

Кариатиды, вечные узницы, смотрели на вернувшуюся из долгих странствий изгнанницу и не узнавали её.

В окнах на втором этаже, где в детстве Нина жила с родителями и братьями, сквозь ярко-жёлтые шторы струился свет. Жёлтый свет как предупреждающий сигнал светофора. Осторожно: сейчас будет красный. Или зелёный?

Нина обогнула здание, которое теперь уже можно было назвать почтенным словом «старинное».

Угол дома обмяк, как весной сугроб; в родном окне, косящем красным глазом на Чёрное озеро, тоже горел свет. За красными, как в борделе или музее революции, шторами двигались чьи-то тени.

Нина осторожно поднялась по лестнице. Несколько минут постояла в нерешительности, глядя на кнопку звонка, пока сын удивленно не спросил:

«Мама, куда мы пришли?»

— Домой, сынок, домой, — тихо ответила Нина не то Валерику, не то самой себе, и это неожиданно прибавило ей решимости.

Звонок получился долгим, отчаянным, хотя гостья и хотела позвонить коротко, как будто невзначай.

Дверь открыл бородатый мужчина в матросской тельняшке.

— Вам кого?

Хозяин комнаты удивлённо и с беспокойством посмотрел на мальчика, потом перевёл взгляд на лицо незваной гостьи, тревожно-красивое и измождёно бледное в полумраке подъезда.

— Мне… наверное, вас…

Нина как будто со стороны услышала свой голос, неожиданно растерянный и гулкий, как удар о бетон мячика, брошенного в лестничный проём.

Из комнаты доносился детский голос.

— Мы… раньше… жили здесь.

Мужчина понимающе покачал головой, окончательно оценив ситуацию.

— Многие здесь жили до войны, деточка. Нам эту комнату государство дало. Тебе хоть есть куда идти? — проникся неожиданным состраданием.

— Нет.

— Иди в милицию, — посоветовал новый хозяин.

Встречи с прошлым не получилось. Да и возможна ли она, эта встреча? Есть только настоящее, представшее в образе бородатого мужчины в тельняшке.

Трое за столом играли в карты. Визит гражданки вклинился между козырным крестовым королем и покрывшей его козырной же дамой.

«Что надо, гражданочка?» — спросил, как отвесил пощечину, с неприязнью взглянул на мальчонку пожилой милиционер.

Вот вам и здрасьте, Новый год! Вот вам и родное отделение милиции!

Скрипучая дверь, повсюду решётки — хочется назад, в морозный апрель.

Нина сжала ручонку Валерика, и это придало молодой матери сил.

Она быстро и сумбурно начала излагать самую суть проблемы, что, собственно, привело её в отделение милиции глубокой ночью.

— Я вышла из тюрьмы… я до войны жила в Казани.

Тот же милиционер посмотрел на Нину испытывающим долгим взглядом.

— Квартиру свою что ли хочешь? — изрек, наконец, насмешливо и зло. — Я что-то не понял… А ну шуруй отсюда, если не хочешь обратно, откуда приехала.

Дважды повторять не пришлось. Схватив Валерика в охапку, Нина ринулась к двери.

Апрельская ночь поджидала их двоих за порогом, чтобы было вместе с кем горевать по припозднившемуся теплу.

Валерик все ещё осторожничал, посматривал на мать с недоверчивым любопытством.

Нина бессильно осмотрелась по сторонам и не нашла ничего лучше, чем опуститься на скамейку перед отделением милиции: по крайней мере защитят в случае чего. Не бродить же в самом деле с маленьким ребенком по незнакомым (или забытым, что, в сущности, одно и тоже) улицам…

Валерик свернулся удобно котёнком на коленях и тут же засопел.

«Успел уже привыкнуть к тягостям», — с горечью подумала Нина.

Ночь тянулась долго и мучительно, как срок, и всё же темень пробили проблески рассвета.

Ближе к утру стало ещё холоднее. Темнота и неизвестность наступали со всех сторон деревьями и домами, в которых видели десятый сон.

Когда совсем рассвело и как будто бы даже потеплело немного, из неприветливого здания лениво вывалился молоденький розовощёкий упитанный милиционер. Засёк Нину намётанным взглядом.

Она насторожилась, узнав одного из тех, кому помешала вчера играть в карты: сейчас прогонят и&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&&& До весны ничего больше не случилось, а весной умер Сталин. Почему-то то, что Сталин умер, было отсюда. Но в небольших серых глазах молодого мужчины не было осуждения — только сочувствие.

— Послушайте, что я вам посоветую, — голос звучал мягко, доброжелательно, вселял надежду. — Здесь недалеко, километров сто от Казани, в Зеленодольске, идёт большая стройка. Строят дома, асфальтируют дороги. Если вы обратитесь к главе города, он даст вас место в общежитии и работу.

Нина слушала молча, с интересом. Ободрённый её вниманием и ощущением того, что может дать, действительно, ценный совет, молодой блюститель закона продолжал:

— Да и на вокзале ждать долго не придётся, — с сочувствием посмотрел на спящего ребенка. — Поезда до Зеленодольска ходят четыре раза в сутки. Если поедите на вокзал прямо сейчас, к обеду будете уже там.

Глава 13. Зелендольск

Телефон, как неугомонное живое существо, обитавшее на столе, вздрогнул и зазвонил в полную силу. Хочешь — не хочешь, а надо брать трубку хотя бы для того, чтобы не слышать противного дребезжания. И кто только придумал телефоны? Изобрел ведь не иначе для того, чтобы изводить больших начальников.

— Алло! — бодро ответил в трубку мужской голос, так что на том конце провода невозможно было догадаться, что с самого утра телефон, явно, задался целью изжить со свету главу Зеленодольска.

Да, время непростое, трудное сейчас время. Да, город стремительно растёт и строителей как всегда и везде не хватает. Где же взять столько рабочих рук, если стройки сейчас идут по всей стране и везде они, рабочие руки, нужны?

Звонили из райкома. Не достаточно, видите ли, ведётся агитационная работа.

— Нет у вас в Зеленодольске того задора, когда люди работают не за получку, а за светлое будущее, — отчитывал идейный юнец.

Пятидесятитрёхлетний, с уже заметной сединой в тёмных волосах глава живо представил его краснощёкое, пышущее здоровьем и энергией лицо и невнятно пробормотал, как провинившийся школьник, что исправится, как провинившийся школьник.

Пришлось пообещать, что и лозунги, и плакаты расцветут на зеленодольских улицах к 1 Маю ещё в большем количестве.

Ответ главы вполне удовлетворил идейного юнца, и с чувством выполненного долга и ободряющим «мы рассчитываем на вас» молодой человек повесил трубку.

Глава с облегчением проделал тот же маневр.

Телефон поимел, наконец, совесть, подарил хозяину города пару минут тишины.