Постоянство разума

– Хватит, мы уже их отделали.

Виньоли бросил меня и накинулся на своего приятеля.

– Ты с кем? С нами или с ними? Поберегись, Бенито, не то и тебя взгреем! – кричали они.

Так оно и вышло. Через несколько секунд шестеро накинулись на одного, они уже и сами выдохлись, но все-таки уложили Бенито рядом с Джо. Плюнув на прощание, они, поддерживая друг друга, спустились к берегу, завели свои мотоциклы и умчались в сторону Ромито. Наши Магдалины выползли из камышей. Подошел Дино и с помощью красавиц помог нам встать на ноги.

– Сколько тебе лет, Джо?

– В декабре будет тринадцать.

– Совсем ребенок! – сказала Розария. – Даже не верится.

– Знаю, – ответил он, – на вид я старше. Рост такой.

– Не только, – добавила Паола. – Мы видели, как храбро ты дрался.

– Все равно это не наше поколение, – сказал Дино, – ты еще мальчишка.

– А как тебя звать? – спросил я. – Мы тебя прозвали Джо.

– Угадали, – ответил он; скромный от природы, он снова стал по-прежнему сдержанным, с искоркой юмора, который мы в нем обнаружили. Он сделал широкий жест рукой, словно показывая, как доволен и признателен. – Меня зовут Джузеппе, но можно называть и Джо.

– Какой ты черный. На тебе и следов от драки не видать, – сказал Армандо.

Теперь я обернулся к другому:

– А тебя как звать?

– Бенито. Я учусь.

– Я тоже, – сказал я, – в техническом.

– А я нет. – И с какой-то успокоившей меня застенчивостью добавил: – Учусь в лицее. Знайте, я обо всем думаю иначе, чем вы. Только раз уж семеро кидаются на двоих… Это не была карательная экспедиция, – объяснил он нам. – Просто они разыскивали девушку-гречанку, не Розарию, другую, и рады были любому приключению, какое подвернется. Тут им попался черный Джо со своими маргаритками. Я-то против цветных ничего не имею, – продолжал он. – Впрочем, не знаю, откуда ты родом, – обратился он к Джо. – В Абиссинии и в Сомали мы, итальянцы, превратили вас в цивилизованных людей. Так же, как в Эритрее и в Ливии.

Джо сделал вид, будто не слышит. Самый аккуратный из нас, он теперь тщательно причесывался.

– Много ты знаешь, – вмешался Дино. Он вместе с Розарией бегал к речке, обмакивал платок в неподвижную словно стоячую воду и обтирал мне лоб и щеки. – Оттого тебя и назвали Бенито. Кажется, так звали Муссолини.

– Мне тоже кажется, – добавил Армандо, – только я не очень уверен.

Джо тоже не был уверен, что Муссолини звали Бенито.

– Значит, вот вы какие, – промолвил Бенито. Как и Джо, он занялся прической. Волосы у него были волнистые, золотистого цвета и отлично укладывались на голове. – Болтаете сами даже не зная о чем.

– Ну, а ты? – спросил я. – Ты против кого?

– Против капиталистов, против попов, против предателей, – выпалил он одним духом, сплюнул кровь, сочившуюся из десен, и облизал губы. Паола смочила их тем же платком, которым лечила раны Армандо.

– А еще против кого?

– Против тех, кто хочет привязать Италию к колеснице победителя.

– Вот почему ты дерешься с такими, как Джо!

– Я объяснил. Это случай. Руки чесались.

– Ну, а дальше?

– Я за социальное равенство, – сказал он. – Его нам не дадут ни американцы, ни русские. Вы, коммунисты, на этот счет заблуждаетесь.

– Мы не коммунисты, – сказал Дино, – мы… – Он взглянул на меня и опустил глаза, словно опасаясь, что не туда залез.

– Кто мы, Бруно?

– Мы свободные люди, – сказал Армандо. Он попробовал засмеяться, но застонал от боли в челюсти.

– Конечно, – сказал я и вдруг подумал о Милло, словно впервые увидел его перед собою теперь, когда его не было с нами. – Мы свободные люди, но мы коммунисты, мы свободные коммунисты. Мы хотим того же, что Бенито.

– Этого быть не может! – воскликнула Паола. – Он фашист!

– Да, но с теми, кто здесь дрался, он редко бывает вместе, – заявила Розария.

– Не нуждаюсь в помощи женщин, – прервал ее Бенито. – Я за социальное равенство. Я за Италию.

– Значит, как мы, – сказал Джо, который до сих пор молчал. Он спрятал расческу в верхний карман пиджака, поправил воротничок и галстук, собрал свои книги, поднял чудом уцелевший букетик и высоким своим голоском веско заявил: – Я католик. Мне тринадцать лет, но я умею дружить со старшим. Примете меня в компанию?

До этого нас было трое, теперь стало пятеро. Через несколько дней мы снова встретились, и Армандо, который всегда был самым нескромным из нас, заставил Джо рассказать о себе. Джо был искренен и застенчив. Нескольких слов хватило, чтобы узнать о нем все.

– Живу я у Сесто, за фабрикой «Дочча», где делают фарфор. Отец был американским солдатом, убит под Флоренцией, похоронен на союзном кладбище Таварнуцце. Вы там бывали когда-нибудь?

– Да, я была там! – воскликнула Паола. – Мы там устроили пикник. Крестики низенькие, беленькие…

– Его могила седьмая в пятьдесят втором ряду, если считать от выхода, – сказал Джо. – Девятая в двенадцатом ряду, если идти от памятника. Мы там проводим два воскресенья в месяц.

– Вот почему ты католик, – сказал я.

– Не ради выгоды, – ответил он. – Я верю…

Бенито тоже улыбнулся. А Дино поинтересовался:

– Откуда был твой отец? Из Иллинойса или, может, из Миссури?

– Из Далласа. Но нам оттуда ни разу не ответили на письма.

Даллас? Меня поразило это название, а не те робкие слова, которые Джо произнес затем. Даллас – знакомое местечко.

– Техас, – произнесли мы вместе с Дино. Билли Мортон, тот, что играл на губной гармонике, был оттуда.

– А ты умеешь говорить по-американски?

– Нет, – сказал Джо, – я еще должен научиться.

15

У Армандо теперь своя машина – значит, дела в траттории процветают. Но в те времена первым из нас получил мотоцикл Бенито. Ему его подарил отец, когда Бенито исполнилось шестнадцать. Мы редко говорим друг другу о родителях, хотя они и досаждают нам своими глупостями, тревогами, уроками своего опыта, на котором не счесть пятен. Родители живут вне наших интересов. Мы начинаем жизнь, а они свою прожили среди противоречий и постоянных уступок. Теперь жизнь загнала их меж четырех домашних стен, и они словно узники, которых мы вынуждены ежедневно навещать. Нам приходится выслушивать их излияния, немыслимые претензии, страхи и опасения. При помощи этих средств они стремятся воспитать в нас характер. Только Джо живет в согласии с матерью, может, оттого, что он при всем своем росте еще остался ребенком. Нас не радует, а огорчает, когда в суждениях и оценках мы сходимся с родителями.

О том, что отец Бенито, в прошлом почтовый чиновник, долгие годы был парализован, мы узнали лишь после его смерти, вскоре после покупки мотоцикла. Я всегда видел его в кресле; ноги его были укутаны пледом; рот искривлен, хотя речи он не утратил. Гостиная стала первой его могилой, и он заполнил ее своими трофеями.

Мне все рассказал Бенито, когда после смерти старика мне открыли доступ в их дом на виа Чиркондариа. На стенах висит портрет Муссолини и множество фото сквадристов [24] в рамках. Они сняты в полной боевой выкладке: подсумки через плечо, винтовки «на плечо» или «к ноге», в руках дубинки, стоят по команде «вольно». На головах – фески, как у турок. Подбородки вздернуты, строгость во взгляде, словно школьники перед фотографом, расположились в несколько рядов. Похоже, будто ребята наших дней надели на себя маски, как те монахи, что ходят в спущенных на лоб капюшонах. Черные, как сутаны, рубахи, солдатские штаны, на ногах – сапоги или башмаки с обмотками; всех смешней, хоть и всех строже на вид, кажется вон тот, в обмотках: усы, бородка, лысина, широкая лента через грудь – это и есть отец Бенито. По белому полю над рамкой выцветшая надпись: «Сквадра Бальдези. 1921». Тогда еще даже Иванны не было на свете! В простенках между выходящими на улицу окнами рядом висят дипломы сквадриста и кавалера орденов.

– Теперь ты видишь, среди кого я рос, какие у меня старики.