«Пёсий двор», собачий холод. Тетралогия (СИ)

Как ни странно, Гришевич не шевельнулся — только улыбнулся очень нехорошо:

— Весело? Может, тебе pour rendre la vie plus de plaisir станцевать?

— Крашеная коса — это для тавра нехорошо, — рассудительно сообщил Драмин. — Это надо бы как-нибудь исправить.

— Улавливаешь на лету, — Хикеракли шагнул вперёд и широко махнул рукой, будто приглашая желающих отведать таврской косы. — Проблема, господа мои хорошие, такова. Вот тавр. Вот коса. Косе б природной быть, так сказать, естественной, а она нынче поголубела. И это, как че-рез-вы-чай-но точно отметил господин Драмин, нехорошо. И с этим надо что-то делать. Думаем, господа, думаем.

Гришевич что-то прошипел Хикеракли, но тот покосился на него с обычной наглой покровительственностью и только закатил глаза.

— Можно посмотреть? — спросил Драмин. — Я руками лучше думаю, — позволения, в отличие от тавра, он ждать не стал, подошёл к тому и спокойно начал перебирать волосы, как пару минут назад — трубку За’Бэя.

— Отрезать и дело с концом, — буркнул Валов. Замысел Хикеракли был ему вполне понятен: помоги врагу своему, дабы совесть не позволила ему далее оставаться врагом. По-прежнему неэтично. По-прежнему не сработает. Не говоря уж о том, что беда не стоила и выеденного яйца. Не говоря уж о том, что Валов всё не мог взять в толк, с чего это они дружно решили избрать путь всепрощения и сотрудничества. Сам он вовсе не испытывал желания помогать ни Гришевичу, ни его тавру.

— Ты совсем притупился? — грубо бросил Гришевич. — Знаешь, что для тавра отрезанная коса?

— Как не знать, когда они не забывают рассказать об этом всем и каждому. Чай не пальцы отрезать предлагаю, отрастёт обратно.

— Не отрастёт, imbécile, он не даст ей отрасти. Это бесчестие.

— Да? А если б у него лишай был или другая болезнь, и отрезать или сбрить было нужно по медицинским причинам, это тоже было бы бесчестие?

— Слушай, ты…

— Нет, это ты слушай, — неожиданно для самого себя вскочил Валов. — Я прекрасно осведомлён, что в разных культурах различаются и представления о рамках допустимого. И о чести, ха-ха. У меня, например, они совершенно не совпадают с твоими. Но надо ведь как-то свой моральный кодекс увязывать с рациональными представлениями о жизни? С научной картиной мира? А? Если б я ему косу предлагал отрезать, чтобы поглумиться, это было бы одно, это было бы бесчестие. А так, так бесчестие всё равно уже есть, а? И я предлагаю, если хочешь, медицинскую процедуру! Нет тут ничего шибко сложного для понимания!

— Эк ты, когда вас много, осмелел-то, — невероятно гадко ухмыльнулся Гришевич.

— Вообще говоря, просто переплести можно, — вынес вердикт Драмин, пропустивший, кажется, всё сказанное мимо ушей. — Тут не всё прокрасилось, могу показать. Правда, мороки много…

— А бери мою? — предложил вдруг За’Бэй. — Ну, косу мою? Если и правда, как, э-э-э, Коля говорит, твою отрезать, можно заменить. Подтемнить, никто и не отличит.

Коса его косой не была — была длинным хвостом, перетянутым всех цветов радуги нитками, но турко-греческие волосы и впрямь можно было принять за таврские, разве что вились не так мелко.

— А как же бесчестие? — не удержался от яда Валов.

— Слушайте, господа, да не надо ничего делать! — подал вдруг голос из своего угла молчавший доселе Сандрий, тоже вскочил и немедленно смутился всеобщего внимания. — Мы, по-моему, тут совсем запутались. Какова, собственно, наша техническая задача? — Хикеракли и Гришевич синхронно открыли рты, перебив друг друга, и Сандрию пришлось пояснить: — Просто, понимаете, одно дело — если нам нужно как-то… с бесчестием… совесть, что ли, очистить. Тут я не очень… Или перед нами задача практическая?

— Практичнее некуда, — вперился в него Гришевич. — Отношения между Плетью и косой — это отношения между Плетью и косой. Но есть ещё отношения между косой и общиной.

— То есть нужно, чтобы они не знали? — кивнул Сандрий. — Ну так это ведь просто, надо Плети в общине не показываться.

— А где ему показываться, mon petit? В общежитии долго не просидишь, тут проверяют. Ты его к себе возьмёшь? Или ты? — зло кивнул он на Валова. — Или ему при вокзале спать?

— А я могу, — с обезоруживающей задумчивостью поднял глаза Сандрий. — Не к себе, конечно, и не насовсем, но если дело только в том, чтобы пару месяцев где-то пожить… За месяц, ну за пару краска смоется, они же не травили предварительно, так? Значит, ждать недолго. — Он умолк, напряжённо что-то соображая, и не сразу заметил, что повисла тишина.

— Говори, — коротко велел Гришевич.

— А? Да, я могу найти жильё. Без особенных удобств, зато, пожалуй, во всех прочих смыслах подходящее… А впрочем, удобства ведь не в приоритете? Вот смотрите. Старший брат мой — аспирант, в Штейгеля преподаёт и учится. А в Штейгеля, конечно, не только семинары и лекции, там и наука есть. Хотя как наука — прикладная… Обращаются, в общем, пациенты с разными сложными случаями. Ну, это я говорю «сложными», а имеются в виду часто всякие неприятные болезни. Такие, в которых признаваться нехорошо. Подобных пациентов, конечно, в аудитории не покажешь, в лазарет не положишь, это дело деликатное. И по этому поводу есть у Штейгеля несколько постоянных квартир в Людском. На случай как раз таких пациентов — платят они, сами понимаете, хорошо, так что квартирам часто позволяют простаивать.

— Денег надо много, — всё так же коротко заключил Гришевич.

Валов злорадно хмыкнул: много ему, значит? Неужто со студентов Академии столько не набрал? Хотя, с другой-то стороны, жильё в Петерберге — тесном, закрытом, ограниченном в застройке кольцом казарм — стоило в самом деле денег запредельных. Здесь же Порт, торговый узел, иностранные и иногородние гости толпятся — вот на них цены и рассчитаны.

— Да, много… Хотя нет, тут же можно по-другому! Точно! Я об этом думал раньше на такой вот случай, только для себя. Если сбежать захочу, — смущённо пояснил Сандрий. — Мне к концу года нужно сдать отчётный студенческий проект. На младшем курсе проекты обычно без изысков, особенных вложений не подразумевают, но никто не запрещает ведь инициативу проявить и выдумать нечто посерьёзнее… А поскольку мой брат в Штейгеля преподаёт, я могу под свой проект добыть такую квартиру на пару месяцев бесплатно, мне не откажут. Неприятно, конечно, но выполнимо.

— И что ты сдашь им в качестве проекта, косу бирюзовую? — возмутился Валов. Одно дело — сочинять тавру пути избавления, ладно, но самому за него подставляться — это уж чересчур!

— А сдавать ничего не надо, это же наука! — просиял Сандрий. — Там отличная схема, её прямо и тянет поэксплуатировать. Мне ведь квартиру не до конца учебного года надо, на самом-то деле, верно? А возьму я её якобы до конца, на пять месяцев. Бесплатно, ради науки. Но через пару месяцев приду и скажу: так и так, проект мой не удался. Ну сочиню какую-нибудь отписку. Это нормально, от меня всё равно ничего особого не ожидают. Сочтут, что решил кумовством наверх вылезти — ну и не справился. Вот. Правда, тут уж я должен буду за эти два месяца Штейгелю финансы возместить — за то, что квартиру впустую занял, — но возместить не все, а только двадцать процентов. Я ведь бедный студент! Был бы проект, мне бы ещё премия сверх того полагалась, а без проекта всё равно карманы не выворачивают, если им документацию предоставить по форме. То есть если по форме — это тридцать процентов, но можно и до двадцати сбить, сочинив себе дополнительные затраты на оборудование, допустим, помещения. Даже интересно, купятся ли… Ну ведь грех такой схемой не повертеть! — Увлекшись объяснениями, Сандрий шагал по комнате и активно жестикулировал, но теперь остановился прямо перед Гришевичем и развёл руками: — Правда, двадцать процентов от пары месяцев всё равно платить придётся.

— Это сколько? — прищурился тот.

— Грифонов восемьсот.

Гришевич с ухмылкой кивнул.

— Теперь я знаю, сколько мне маляры наши красильщики должны.

Зачарованно созерцавший всю эту сцену Хикеракли встрепенулся и рассмеялся в голос.