Тайна сокровищ Заколдованного ущелья

Художник спокойно, без нажима проговорил:

– Вот, значит, с кого ты пригласил меня портреты писать.

Трихвостень, которого больше задел сам тон, чем смысл сказанного и скрытый упрек, подобрался и твердо произнес:

– Судить легко! А я готов и с кем похуже… Тут тон его вдруг изменился, оставаясь таким же непререкаемым, – он приобрел агрессивность.

– Да, с кем похуже, лишь бы дело делать! – повторил он громко и вызывающе. – Я ведь говорил тебе, что дело – основа всего. Говорил, что дело себя оправдает. Этот крестьянин вовсе не так прост. Но для меня он – счастливый случай, который нужно использовать.

Художник, продолжая мазать краской по холсту, негромко спросил:

– Так ради чего все это?

Снаружи снова загремело, все задрожало от громовых раскатов. Трихвостень, не переставая колотить тростью об пол – для пущей убедительности, так как он уже перестал ходить по комнате и присел на край стола, – ответил:

– Чтобы дело делать, вот ради чего. Прежде всего надо разделаться с паразитами. Потом использовать открывшуюся возможность для налаживания и улучшения жизни. Извлечение пользы из подвернувшегося случая – да на этом мир стоит!

Художник подошел к столу, взял тюбик с краской, выдавил краску на палитру.

– А сколько времени продолжается удачный момент? – спросил он и стал смешивать краску с теми, что уже были на палитре.

– До тех пор, пока удается что-то из него выжать, – ответил Трихвостень, – пока ты при деле, пока функционируешь.

Художник потыкал в палитру кистью, чтобы та вобрала в себя побольше краски, и заметил:

– Раз все зависит от денег этого человека, откуда у тебя уверенность, что его интересуют твои затеи?

– Ну, ему это по душе. Кроме того, я делаю вид, что не хочу здесь оставаться.

И он гордо выпрямился, как бы желая сказать: «Ну-ка, что ты сумеешь противопоставить моим аргументам?»

Художник шагнул к холсту, сосредоточенно уставившись на еще не прорисованные лица жениха и невесты, окинул взглядом всю картину и приготовился писать дальше.

– Блефуешь? – бросил он.

– Блефую! – подтвердил Трихвостень, выжидающе посматривая на него.

– Да ведь у тебя на руках ни одной карты…

– А я на их карте сыграю, – возразил Трихвостень. – Все это барахло – моя карта.

Художник оглянулся на него, потом насмешливо хмыкнул и вновь вернулся к своей работе.

– Не веришь? – с горечью спросил Трихвостень. – Думаешь, ничего не получится?

– Обязательно получится, – откликнулся художник, – Когда подтасуешь, обязательно получается. Но если подтасовка становится методом – делу конец. Конец делу! Оно само превращается в подтасовку.

Трихвостень некоторое время молча смотрел на него, как бы говоря: «Больше я на тебя не рассчитываю и никакого отношения к тебе не имею», а потом сказал:

– А ты, значит, с этим не согласен…

– Я художник, мне виднее.

– Пессимист ты, ни во что у тебя веры нет.

– Зато есть собственные взгляды. Я умею думать.

– Все под сомнение ставить – вот что ты умеешь.

– Да, я сомневаюсь. Вопросы задаю.

– «Пустой болтун вопросы задает, мудрец-молчун золото гребет», слыхал? – С этими словами Трихвостень поднялся и, постукивая палкой, вернулся к своему креслу. Опираться на палку не было никакой необходимости, но похоже, что он, разуверившись в старом друге, видел в ней единственную поддержку. Садясь, он заметил: – Кстати, о болтунах. О чем говорил тот чайханщик, который показал тебе дорогу и сам явился сюда вместе с тобой? Он тут остался или назад ушел? Очень уж он любит в чужие дела нос совать. А здешний хозяин его на дух не принимает. Считает, что он слишком нахален, шныряет тут, вынюхивает чего-то да хитрит.

44

В ремесле чайханщика хитрость была не следствием дурных намерений, а рабочим навыком – такая уж профессия. Сперва он совершал походы в деревню, чтобы разведать, чем вызваны постоянные разъезды крестьянина туда-сюда, но потом, уразумев, что ничего не сумеет добиться, бросил это дело. Через несколько месяцев, когда чайханщик увидел, какой дворец строит себе крестьянин, какую обстановку и статуи везут туда, он снова зачастил в деревню, попытался войти в доверие к крестьянину, пристроиться возле него. Но у того, видно, был какой-то зуб на чайханщика: он запретил давать ему подряды на строительство, вести с ним дела. Когда же за горой начали прокладывать новую дорогу, чайханщик задумал открыть в тех местах новую чайхану – сначала для рабочих-строителей, а потом, после того как дорога откроется, для шоферов и пассажиров проходящих машин. Доставлять в новое заведение грузы было надежнее через деревню, чем везти по недостроенному шоссе: по шоссе путь был хоть и короче, но гораздо тяжелее и медленнее. Приезжая в деревню, чайханщик всякий раз принимался за расспросы – скорее машинально, по привычке, чем с какой-то задней мыслью, утратив прежний интерес. Однако крестьянин видел в его периодических наездах и расспросах несносное любопытство, злонамеренное желание сунуть нос не в свое дело, что еще больше увеличивало его недоверчивость и подозрительность.

Жандарм также был полон подозрений, хотя ему не попалось ни единого.документа, подтверждающего, что чайханщик замешан в мошенничестве. Жандарм был человек дошлый, умел найти подход к людям, с чайханщиком он тоже ладил, но считал, что у того рыльце в пушку, что он втайне замышляет какие-то махинации, вот жандарм и расследовал, не причастен ли чайханщик к заготовке и продаже наркотиков. Когда чайханщик открыл филиал своего заведения, жандарм по месторасположению новой чайханы, по количеству навьюченных мулов и грузовиков, приезжавших туда, воссоздал в уме общую картину контрабандного синдиката. В работе каждого жандарма подобная подозрительность была обычной, вызывал ее не злой нрав, а просто производственная необходимость – она служила рабочим инструментом. Недоверие помогало сохранять уверенность в себе, совершенствовать свою проницательность.

Однако, поглощенный мыслями о чайханщике, жандарм никак не предполагал, что сам он становится объектом подозрений старосты.

Старосту по-прежнему пугали участившиеся визиты жандарма. Продолжая нарушать закон, он вместе с тем удвоил осторожность и старался с наибольшей выгодой использовать время, пока его еще не поймали. Ему хотелось бы подольше обделывать свои делишки, а уж когда попадется, пойти на сделку и договориться с кем надо в ходе следствия. Его выжидание и осторожность тоже были привычными. За ними стояли не скупость или нежелание дать другим подзаработать. Он просто не намерен был, пока не приспичило, выскакивать со взяткой. Преждевременная взятка – это своего рода приглашение к неприятностям, своего рода вызов врагу, увеличивающий его самодовольство.

Пока эти трое изощрялись в подозрениях, юноша, ожидающий признания в мире искусства, однажды отправился в степь – дабы в тиши, на зеленом лоне природы слегка расслабиться, дать усталым мозгам отдохнуть при помощи благодатного аромата гашиша и его вкрадчивых чар, – как вдруг увидел, что за кустами чертополоха вьется легкий дымок. Он засмеялся. Радовался он потому, что под влиянием гашиша вообразил, будто заросли чертополоха занялись огнем и с минуты на минуту синим пламенем вспыхнет все ущелье, огонь, благоухая мятой, засвистит, запоет, как куропатка. Но потом, поскольку ничего подобного не произошло и дым отдавал вовсе не мятой, а керосином, он подумал, что обнаружил выход нефти, естественную скважину, и что через мгновенье, ему на счастье, забьет нефтяной фонтан, а он, как первооткрыватель крупнейшего нефтяного месторождения, будет купаться в океане золота, океане, где вместо шума волн слышится прекрасная, звучная мелодия набирающего скорость «мустанга» или «мерседес-бенца»… Возможно, гашиш оказался не первосортный или керосином запахло сильнее, во всяком случае, его блаженные грезы выдохлись на полпути и перешли в кошмар. Он увидел, что за кустами колючки под землей открывается какая-то дыра. Парень так перепугался, что чуть не свалился замертво, потом кое-как поднял голову и увидел, как из-под земли вылез крестьянин – весь в красном, на голове желтый шлем, – осторожно огляделся по сторонам, спрятал одежду в мешок, мешок опустил на веревке в яму, закрепил конец веревки за что-то невидимое там, внизу, потом завалил отверстие колодца камнем, еще раз осмотрелся и в наступающих сумерках быстро сбежал по склону вниз, в ущелье, скрылся за холмом.