Дорогой длинною

– Ну, что ты на меня так глядишь, Митро? Ты для меня всегда луной в небе был. Не дотянешься, не ухватишь. А раз так, чего мучиться - иди своей дорогой. Я и шла. И ты тоже.

– Дэвлалэ… И когда Ольга умирала… Ты тогда со мной была… - Митро мучительно наморщил лоб. - Ты, а не мать, не сёстры… Они-то все её терпеть не могли. И ты потом Илонку со мной из табора бежать уговорила…

– Уговорила. И не жалею. Жена у тебя - золото, и дети хорошие, и внуков уже куча… - Варька вздохнула. - Господи, какие же мы старые уже, Митро…

– Знаешь… Будь я тогда поумней - может, на тебе бы женился.

– Ещё чего! Ты вспомни, какой я была - девка таборная, глупая. Чёрная, как головешка, зубы торчат. Яков Васильевич поначалу даже боялся меня господам показывать. Врёшь ты, морэ, но всё равно спасибо.

– Я не вру. Я лучше тебя людей не знаю.

Варька заплакала. Митро обнял её. Они молча стояли у окна, за которым мокро шелестели ветви сада, и Варька чувствовала, как вздрагивает на её плечах тяжёлая мужская рука.

Митро пришёл в себя первым. Шумно вздохнул, провёл ладонью по лицу, отошёл в сторону.

– Что ж… ладно. Поеду я завтра. И вы возвращайтесь поскорей. Без тебя хор гроша не стоит.

Варька кивнула. Шагнула было к двери, но Митро, поколебавшись, удержал её:

– Постой. Поди сюда.

Варька вернулась к столу. Митро взял в ладони её худое, тёмное, мокрое от слёз лицо. Со странной усмешкой выговорил:

– По-дурацки-то как всё повернулось…

– По-другому и быть не могло, - как можно твёрже сказала Варька.

– Можно, попрошу тебя? - Митро неловко стянул с пальца золотой перстень с крупным аметистом, помедлив, подал Варьке. Та, не двигаясь, удивлённо смотрела на него, и Митро покраснел, как мальчик. - Ты… ты не подумай чего. Просто на память возьми.

– Хм… А если Илона спросит - куда кольцо делось?

– Скажу, потерял. Или в карты проиграл.

– Не надо. - Варька положила кольцо на столешницу рядом со свечой. – Я ведь его всё равно носить не смогу. Все это кольцо у тебя видели.

– А ты здесь носи. - Митро коснулся ладонью своей груди.

– Нет. - Варька слабо улыбнулась. - Пусть уж всё как есть остаётся. Тем более что не расстаёмся же. Не бойся, морэ, до конца жизни тебе глаза мозолить буду в хоре… Можно и мне тебя о вещи одной попросить?

– Всё, что захочешь.

– Если встретишь моего брата - не убивай его.

С минуту Митро молчал, пристально глядя на Варьку. Затем со странной улыбкой спросил:

– Что ты знаешь, девочка? - Варька не ответила, и он, помедлив, сказал: – Хорошо. Чем поклясться?

– Ничем не надо. Я тебе верю.

Митро взял её холодную руку, бережно поцеловал. Варька слегка коснулась губами его лба.

– Прощай, Дмитрий Трофимыч.

– Прощай, девочка.

Варька ушла. Митро неподвижно стоял у стола. Его опущенная голова отбрасывала в пятне света бесформенную тень. Дождь за окном утихал. Свеча замигала, затрещала и погасла.

Глава 14

Осень отметила свой приход в Одессу буйным норд-остом, порывистым и капризным. Он то успокаивался на два-три дня, то врывался в бухту вновь, трепал платаны, ломал ветви, уносил в море солому с крыш и рыбачьи сети.

Свинцовые, вздыбившиеся пенными гривами волны с рёвом лезли на берег, остервенело колотились в утёсах. В порту сорвало с якорей два корабля, и они, не решившись приставать к берегу в такую погоду, ушли в Севастополь. Рыбаки кляли погоду и святого Николая, сидели по кабакам и кофейням, ждали штиля, на всякий случай повытаскивав подальше на берег шаланды и баркасы.

Наконец в начале октября долгожданная погода пришла: проклятый ветер утих, выглянуло тёплое солнце, взъерошенное море улеглось и несколько дней было синим, ясным, умиротворённым, словно после хорошей бани. Как раз подходило время макрели и камбалы, и обрадованные рыбаки, измучившиеся от безделья, собрались на лов. Но не все: люди постарше опасались, говоря, что бора^[170] коварен и может "выжидать". Несмотря на это пять шаланд все же покинули бухту и, когда солнце поднялось над скалами, скрылись из виду.

В посёлке забеспокоились два часа спустя, когда на ясном небе появились "кошачьи хвосты" - длинные мохнатые облака, обычно ничего хорошего не предвещавшие. Снова задул ветер, через полчаса превратившийся в бурю, небо обложила зловещая синева, которую из края в край пересекали молнии, и в бухте мгновенно стало темно. Море вновь наморщилось волнами, его до самого горизонта пестрили белые барашки, в утёсах уже ревела и металась вода, всплескивая брызги до макушек скал. На утёсы высыпал весь посёлок, женщины запалили было на берегу костёр, но хлынувший ливень тут же затушил его. Из Одессы верхом прилетели Илья и Митька. Илья, осадив буланого возле сгрудившейся у скал толпы, накинулся на первого, подвернувшегося под руку, - Лазаря Калимеропуло.

– Лазарь! Дорогой мой! Скажи, эта дура вправду в море вышла? Одна?

Может, померещилось тебе?

– Какое "померещилось"?! - завопил Лазарь, хватаясь за голову. - Уплыла, проклятая, сказала - снасть у неё там на макрель стоит, проверить, мол, надо. И на что ей та макрель, святой Спиридион?!

– Ты что же, холера одноглазая, досмотреть не мог?!

– Да что я с ней сделаю? Вот сам бы и смотрел, вместо того чтоб по рынку шляться, вор лошадный!

– Кончайте! - хмуро оборвал их мрачный растрёпанный Белаш, у которого в море утром, не сказав ему ни слова, вышли два сына. - Зараз обоим наваляю.

Илья, выматерившись от бессилия, запрыгал по уступам на верх утёса, всмотрелся в сизую мглу, сгустившуюся над морем. Он не был рыбаком, но даже ему было понятно, что лучше бы лодкам проболтаться несколько дней в открытом море, чем пытаться, на свою погибель, пристать к берегу сквозь такой прибой. Волны, казалось, взмётывались до небес, ревущими валами падали вниз, пена хлестала по лицам собравшихся на скалах людей. Небо грохотало и сверкало, сполохи молний, как днём, озаряли бухту. Рядом сопел в плечо Митька.

– Чяво, у тебя глаза помоложе… Посмотри - не видать?

Митька молча покачал головой. С берега сквозь рев ветра послышались отчаянные женские рыдания. Свесившись с утёса, Илья увидел, как Фроська, невестка Белаша, вырвалась из рук свекрови, кинулась к морю, влетела по пояс в воду и застыла там, прижав руки к груди. Ветер сорвал с её головы расшитый платок, унёс его на скалы, дождь вымочил и растрепал волосы.

Несколько раз волны с головой накрывали шатающуюся фигурку Фроськи, валили её с ног, но она поднималась и, не оборачиваясь на призывы с берега, продолжала всматриваться в чёрное море. И спустя полчаса хрипло, прерывисто закричала:

– Плывут! Плывут! Плыву-у-ут!!!

Илья кубарем скатился с утёса, вместе со всеми побежал к полосе прибоя.

Сначала он не видел ничего, но после нескольких минут напряжённого всматривания с трудом разглядел несколько чуть заметных чёрточек на горизонте.

– Господи… - простонала стоящая рядом молдаванка Янка. - Господи…

Илья даже представить себе не мог, что лёгкие шаланды пройдут, не перевернувшись, сквозь это кипящее месиво. Но он же не рыбак… может, он не знает, не понимает чего-то? Илья с надеждой оглянулся на стоящих рядом людей, но все лица были хмурыми и замкнутыми.

– Белаш… - сдавленно спросил он стоящего рядом контрабандиста. - Что делать-то?

– Молитву знаешь какую? - отрывисто, не отводя глаз от моря, спросил тот. - Вот и вспоминай…

Лодки подходили всё ближе. Когда все четыре перевернуло огромной волной в нескольких саженях от берега, над берегом поднялся многоголосый женский вой. Мужчины, крепко держась за руки, цепью пошли в море, и Илья сам не понял, как оказался между Лазарем и коренастым, похожим на медвежонка, молодым болгарином Мирчей. Волны тут же повалили их, потащили в глубину, но соседи помогли подняться, и цепочка людей шаг за шагом продвигалась сквозь бушующую воду к перевёрнутым шаландам.