Она была такая хорошая

— Платите в кассу, — ответила она, протягивая счет.

— Я знаю.

Но она-то присмотрелась к нему за эти месяцы — он был всегда до того занят своей персоной, что оставлял деньги на стойке.

— Только вы никогда этого не делаете, — сказала она резко и пошла прочь, чувствуя, что на этот раз была не права.

Ну и конечно же, он пошел за ней прямо за стойку. И улыбка у него была от уха до уха.

— Чего не делаю?

— Платите в кассу, пожалуйста.

— Когда вы кончаете работать?

— Никогда.

— Послушайте, я правда извиняюсь. Я хотел сказать, что снимок получился неудачно с технической точки зрения.

— Заплатите в кассу, пожалуйста.

— Послушайте. Но я же действительно извиняюсь. Послушайте… Я же не вру, — добавил Рой, когда она не ответила. — Да и с чего бы я стал врать? — возразил он, поддергивая брюки.

После закрытия он ждал ее у бара в машине. Только очень ей нужно, чтобы ее подвозили. Люси сделала вид, что не замечает его.

— Эй! — сказал он, и машина медленно двинулась следом за ней. — Я просто хочу оказать тебе любезность.

Она повернула с Бродвея на Франклин-стрит, машина за ней.

Проехав в молчании квартал, он сказал:

— Ну серьезно, что тут плохого, если я хочу оказать тебе любезность…

— Послушай, ты! — сказала она; сердце у нее билось, словно с ней только что произошло страшное несчастье. — Послушай, ты, — повторила она опять, — оставь меня в покое! — И тут-то он к ней и прилип.

Он сделал сотни ее фотографий. Как-то раз они чуть не целый день ездили по окрестностям на его „Гудзоне“ — все искали подходящий фон. Ему хотелось найти мрачный амбар с провалившейся крышей, а им попадались только огромные, свежепокрашенные сараи. Однажды он сфотографировал ее на фоне белой школьной стены при ярком свете полдня, так что челка смотрелась соломенно-белой, голубые глаза казались глазами статуи, а серьезное лицо словно изваянным из камня. Он назвал фотографию „Ангел“.

После этого он начал целую серию этюдов ее головы, озаглавив серию „Явления ангела“. Сперва он то и дело говорил, чтобы она не хмурилась, не таращилась, не морщила лоб, не повторяла каждую минуту: „Это же смешно!“, но вскоре Люси стала меньше стесняться, и он перестал делать ей замечания. Он чуть не каждый день говорил ей, что у нее просто фантастические „планы лица“, и вообще она куда лучшая модель, чем Элли, которая все делает напоказ, а за душой у нее ничего нет. Он заявил, что таких, как Элли, хоть пруд пруди в любом журнале. А в ее лице есть что-то свое, неповторимое. В полчетвертого он встречал ее у школы, и они отправлялись в очередную фотографическую экспедицию. А вечером он поджидал ее в машине у Молочного Бара, чтобы отвезти домой. Во всяком случае, первую неделю так оно и было.

Как-то он спросил, можно ли зайти к ней на минутку, но она ответила, ни в коем случае. А с тех пор, как она согласилась поехать с ним на другой берег реки, в рощу, которую Загородная Комиссия Уиннисоу называла „Райская прохлада“ и которую все школьники звали „Райская услада“, он, к счастью, больше об этом не спрашивал. Здесь Рой тушил фары, включал радио и изо всех сил старался склонить ее, что называется, пойти до конца.

— Рой, я хочу уйти. Честное слово.

— Почему?

— Я хочу домой. Ну, пожалуйста.

— Ты же знаешь — я люблю тебя.

— Не говори так. Не надо.

— Ангел, — сказал он и дотронулся до ее лица.

— Перестань. Ты чуть не попал мне в глаз.

— „Твой вздох как песня, — запел он, вторя радио, — а голос — скрипка, и это во-о-олшебство…“

— Рой, я тебе ничего не разрешу. Так что давай поедем.

— А я ничего и не прошу. Кроме одного — верь мне. Только поверь мне, — сказал он, снова пытаясь просунуть пальцы между пуговицами ее форменного платья.

— Рой, ты порвешь мне платье.

— Ничего подобного, если ты не будешь вырываться. Только поверь мне.

— Не понимаю, что это значит. Ты говоришь-говоришь, а стоит мне поверить, ты начинаешь лезть дальше. А я не хочу.

Но он уже напевал ей на ухо:

— О Люси! — сказал он.

— Не надо! — вскрикнула она, потому что тут он будто случайно положил локоть ей на колени.

— О, не вырывайся, не вырывайся, Люси, — шептал он, ввинчивая локоть все дальше и дальше, — поверь мне!

— Перестань! Пожалуйста!

— Но это же только локоть.

— Мне пора домой!

Прошло три недели. Она сказала — раз его только это и интересует, ей кажется, им вообще незачем встречаться. Он сказал — нет, его интересует не только это, но он взрослый мужчина и не думал, что она окажется одной из тех девчонок, которые ничего не смыслят в жизни. Он не думал, что она окажется профессиональной девственницей, динамисткой, вроде Элли, если она знает, что это такое. Она не знала, и он сказал, что слишком уважает ее, чтобы объяснять. Все дело в том, что он никогда бы не стал с ней встречаться, если бы не уважал ее, — это для него превыше всего, да он бы ни за что не пригласил ее прокатиться, знай он, что она не отнесется к обычным ухаживаниям как взрослый человек, ведь до свадьбы у всех так. Она сказала — ухаживать это одно, а он хочет совсем другого. Пусть она перестанет сопротивляться, и ему больше ничего не надо, сказал он. А она сказала — стоит ей перестать сопротивляться, как ему надо все больше и больше. Ну, так она не Обезьянка Литтлфилд. А он сказал — если на то пошло, может, тем хуже для нее. А она сказала — ну тогда и беги к ней, раз тебе только это и нужно. А он сказал — может, я так и сделаю. А когда на другой день она вышла из школы, „Гудзона“ не было. И Элли уже успела уйти, она давно — почти целый месяц — перестала ждать Люси, с тех самых пор как Рой затеял свои „Явления ангела“. Люси просто не знала, куда деваться. Опять нечего делать.

Вечером, когда она шла домой из Молочного Бара, к тротуару подъехала машина.

— Эй, малышка, хочешь, подвезу?

Она не повернула головы.

— Эй, Люси! — Он нажал гудок и подъехал поближе к обочине. — Это же я. Ну, прыгай, — он распахнул дверь, — ну, ангел!

Она сердито взглянула на него:

— Где ты пропадал сегодня, Рой?

— Да тут поблизости.

— Я серьезно спрашиваю, Рой. Я тебя ждала.

— Ну ладно, забудь это. Иди сюда.

— Не указывай, что мне делать. Я не Обезьянка Литтлфилд.

— Надо же! А я-то вас перепутал.

— Как это понимать?

— Да никак — просто шутка.

— Где ты был? С ней?

— Скучал по тебе. Ну, брось, давай подвезу.

— Нет. Пока ты не попросишь извинения за свое поведение утром.

— Но что я такого сделал?

— Ничего особенного — не сдержал свое слово, не явился на свидание, только и всего.

— Но ведь мы поссорились, — сказал он. — Разве не помнишь?

— Если так, тогда чего же ты здесь? Рой, я не позволю тебе так вести…

— Ладно! Прошу прощения.

— В самом деле? Или просто так говоришь?

— Да! Нет! Ну залезай же в машину. Поедешь?

— Тогда проси прощения, — сказала она.

— Прошу!

Она забралась в „гудзон“…

— Рой! Куда это ты вздумал ехать?

— Да никуда. Ведь еще рано.

— А я хочу, чтобы ты сразу отвез меня домой.

— Отвезу, отвезу. Что, разве когда-нибудь не отвозил?

— Поворачивай, Рой. Не стоит начинать все сначала.

— А может, мне надо поговорить с тобой. Может, я хочу еще поизвиняться.

— Рой, это вовсе не смешно. Я хочу домой. Перестань сейчас же.

Миновав последний квартал, он свернул на проселок, немедленно выключил фары (так полагалось по неписаным законам „Рая“), чтобы не мешать другим парочкам, и выехал на уединенную поляну. Тут Рой выключил и задние фары, щелкнул радио и поймал „Звезды эстрады у вас дома“. Дорис Дэй пела „Это волшебство“.