Три дня

— Ты еще не ответил на мой вопрос. Ты тогда посадил меня в тюрьму, а теперь празднуешь мое освобождение — интересно, что ты при этом чувствуешь?

Хеннер стоял рядом с Маргаретой, не рука об руку, однако бок о бок.

— Да, я действительно подумал, что ты воспользуешься хижиной в качестве укрытия или перевалочного пункта. Однажды я поехал туда и оставил тебе там письмо. Возможно, меня выследила полиция, я этого не заметил. Нашел ты письмо?

— Письмо от тебя? — Йорг был сбит с толку. — Нет, никакого письма от тебя я не находил. Да и когда мне было его находить, полицейские сразу же арестовали меня. Ты упоминал об этом письме, после того как мне вынесли приговор и ты навещал меня в тюрьме?

— Совершенно не помню. Я только помню, что ты со мной не разговаривал, а только обзывался. «Долбаная задница недоделанная» — мне это запомнилось, потому что меня возмутила «недоделанная». Я так и не понял, что это могло бы значить.

— Я тогда не очень-то горел желанием беседовать с тем, кто меня выдал. Так, значит, ты не… — Йорг помотал головой.

— Судя по тому, как ты это сказал, тебя это огорчило. Тебе было бы приятнее услышать, что твой старый друг, буржуазная недоделанная задница, предал тебя?

— Приятнее, если бы ты… Нет, мне это не было бы приятнее. У меня только не укладывается, что… Уж если тебя полиция держала под наблюдением и выследила, то за кем же она в таком случае не вела наблюдения? Сколько времени тогда прошло с тех пор, как мы перестали встречаться? Ведь еще до того, как я ушел в подполье, мы уже не виделись несколько лет. Среди моих контактов ты был не слишком многообещающим, и все же полиция за тобой… — В голосе Йорга слышалось не столько огорчение, сколько недоверчивость.

— Вы никогда не были сильны в правильной оценке полиции. Впрочем, откуда мне знать! Может быть, кто-то другой из ваших приходил на перевалочный пункт, чтобы принести что-то или унести, и полиция выследила не меня, а этого человека. Кстати, не пора ли нам заняться аперитивом?

— Погодите! Погодите минутку! — Ульрих взмахнул руками. — В честь нынешнего торжества я привез ящичек шампанского, а зная, что у вас постоянные перебои с электричеством, я положил его в ручей. Погодите, я мигом!

Кристиана принесла бокалы, Дорле — оливки и нарезанный кубиками сыр, Андреас и Герд Шварц составили в кружок стулья, а Ильза нарвала маргариток, двенадцать штук — на каждого по одной.

Йорг направился к Хеннеру, который отошел в сторонку с Маргаретой, и спросил:

— А что было в том письме?

— Что твоя бывшая жена покончила с собой. Я подумал, что ты должен об этом узнать.

— О-о-о, — все так же недоверчиво протянул Йорг.

Но расчет Хеннера был верен. Самоубийство Евы-Марии произошло перед самым арестом Йорга. Получив подтверждение, Йорг еще раз сказал «о-о-о» и отошел в сторону.

— Ты хорошо врешь, — сказала Хеннеру Маргарета. — Так хорошо, что мне даже сделалось страшно, хотя, казалось бы, ты врешь ради благой цели. Ты всегда врешь только ради благих целей?

Хеннер печально посмотрел на Маргарету:

— Я так хорошо соврал, потому что действительно подумывал тогда о том, чтобы съездить в хижину и оставить там письмо. Я не знаю, из-за него ли она покончила с собой: так утверждали ее родители, но они с самого начала не признавали Йорга. Конечно, жизнь Евы-Марии сложилась бы более счастливо, если бы Йорг не стал террористом.

— Но ты не сделал этого.

— Нет. Это ничего бы не дало. Впрочем, тогда я не мог этого знать. Однако мог представить себе, что так будет.

Он помолчал, выжидая, что скажет на это Маргарета. Она только посмотрела на него сомневающимся и снисходительным взглядом.

— Ты права. Для меня это было не так уж важно. Хорошо было бы, если бы я отнесся к этому как к чему-то важному, если бы я написал письмо и отвез его в хижину. Это было бы хорошо.

11

Кристиана избавилась от мучившего ее страха. Она наслаждалась шампанским, наслаждалась обществом старых друзей и снова окружала Йорга любовью и вниманием. После шампанского сели ужинать, застолье было обставлено более празднично и изысканно, чем вчера: стол с белой скатертью, столовыми приборами из бабушкиного наследства и серебряными подсвечниками, с четырьмя сменами блюд, среди которых главным было рейнское жаркое из маринованного мяса — любимое кушанье Йорга.

Йорг рассказывал о том, как он одно время работал в тюремной кухне:

— Кухней заведовал бывший повар трехзвездочного ресторана, по крайней мере так он говорил сам, и мы ему верили. Однажды ему надоело работать до глубокой ночи, и он перешел на государственную службу с твердым расписанием. В компьютере у него были записаны десятки рецептов, с калориями, витаминами, минералами и бог весть с чем там еще, и программа, с помощью которой он составлял меню на неделю. Это были рецепты простой пищи — от кёнигсбергских биточков под соусом, с каперсами до нюрнбергских жареных сосисок с кислой капустой, так что все жаловались на однообразную пищу. Но это бы еще ничего, а вот если он надумывал приготовить что-нибудь новое и особенное, тут уж жалобы сыпались градом. И хотя он это знал, в нем все равно иногда прорывался трехзвездочный повар, и тогда он — была не была! — удивлял нас каким-нибудь таиландским или марокканским блюдом.

Карин заинтересовалась:

— Вот и я так же, как эти заключенные! Официальные застолья и встречи за чашкой кофе, которые неизбежны в моей профессии и на которых всегда подают самые лучшие угощения, для меня просто ужас. Я гораздо больше люблю, уединившись за письменным столом и уткнувшись в газету, спокойно перекусить «колбаской-карри» ^[52] и картофелем фри. Я могла бы обходиться такой едой каждый день. Но ведь в моей жизни ежедневно столько всего происходит, что непритязательная еда для меня — самый лучший отдых. Разве в тюрьме еда — это не главное событие дня?

— Конечно главное. Но главное не обязательно значит волнующее. Главным становится все, о чем ты с тоской вспоминаешь в неволе и чего тебе там не хватает: это обыденное течение жизни, детские годы, когда в мире царил порядок, если не в родительском доме, то у дедушки с бабушкой, женщина, которая нежно к тебе относилась, — и все эти воспоминания связаны с едой, которая является самой надежной и неотъемлемой составляющей всех этих вещей. Похоже обстоит дело и с книгами, которые ты читаешь в тюрьме. Как-то в тюремной библиотеке я…

Ильза смотрела на Йорга и думала о Яне. Какой счастливый Йорг! Вести простую беседу, в которой можно высказать свое мнение, зная, что к тебе прислушаются, что собеседники внимательно отнесутся к твоему опыту и наблюдениям, иногда почувствовать законное превосходство над своим визави, — как же ему это нужно! Интересно, мечта о будничных вещах пробудилась у него только в тюрьме? Или в годы подполья она уже таилась в нем, готовая пробудиться по первому знаку? Испытывал ли это чувство и Ян?

Кристиана тоже обратила внимание, как изменился Йорг. Недоверчивость, настороженность, отстраненность куда-то исчезли. Он увлеченно принимал участие в беседе. Что если его странные высказывания о революции, убийствах и раскаянии были всего лишь неуклюжей реакцией на чужие нападки? Может быть, подталкивать его на чтение лекций, выступления в ток-шоу и интервью — не правильно? Потому что это приведет к новым нападкам. Может быть, по этой же причине для него будет ошибкой выступать с публичным заявлением в прессе, как бы безупречно оно ни было составлено с юридической точки зрения?

И тут, словно получив нужную реплику, на сцену вышел Марко. По его выражению она видела, что его старания увенчались успехом и он нашел адвоката, который подтвердил, что с заявлением для прессы все в порядке. Он был в таком упоении от своего успеха, своего проекта, от самого себя, что не мог дождаться, когда окажется один на один с Йоргом. Его так распирало от нетерпения, что он должен был встрянуть в разговор, чтобы прочесть перед всеми заявление, с которым Йорг в воскресенье выступит в прессе.