Расследование (СИ)

Я ожидал каких-нибудь слов или хотя бы несложной пантомимы, но, видимо, это был уже театр, очень далеко ушедший от Станиславского в непонятном и неизвестном мне направлении: лицо и голосовые связки оставались как раз единственным не задействованным средством, а в дело пошли руки, ноги и прежде всего само тело; начало состояло в том, что ученик свернулся твёрдым шариком на полу и застыл в такой позе. Педагог стоял рядом со мной, нервно подпрыгивая и раздавая комментарии. – «Он покажет сцену «кольцо жизни»: идея моя, постановка тоже.» – После недолгого состояния неподвижности тело зашевелилось и покрылось конвульсиями: он то приподнимал напружинившиеся плечи, то двигал ими из стороны в сторону, изображая подспудное глубинное движение, готовое вот-вот вырваться на поверхность; насколько я мог понять, сцена должна была сопровождаться мелодией, но педагог в ответ только согласно закивал головой и приложил палец к губам: он хотел сам давать комментарии, а моё мнение его не интересовало. – «Он был комком глины… а теперь прорастает… вот оно как пошло!» – Из комка проклюнулось и выдралось – освобождаясь из цепких объятий земли – пока ещё слабое и трепещущее от порывов ветра растение: оно поднималось вверх, к солнцу, где раскрывающиеся руки-листья жадно ловили растворённое и рассеянное вокруг тепло; пока всё казалось спокойно и мирно, и саженец проходил все метаморфозы превращения в рослое и стройное дерево: оно крепко держалось за почву и тихо шумело пышной раскидистой кроной. Но неожиданно движения студента изменились: он сделал несколько шагов в сторону и принял совершенно другую позу: это был кто-то массивный, кто шёл, переваливаясь с боку на бок и принюхиваясь к ароматам полей. – «Корова или овца: в-общем, нечто травоядное.» – Корова шла дальше и наконец что-то обнаружила: судя по всему, она обнюхивала растение, достаточно молодое и сочное, чтобы быть интересным и привлекательным, и когда окончательное решение созрело, началась настоящая серьёзная борьба: растение пыталось оказывать сопротивление, но силы были слишком неравны, и корова постепенно заглатывала и пережёвывала уже простую зелёную массу, бывшую только что частью живого и сильного организма. Начались судороги и метаморфозы: ученик изображал теперь одновременно и гибнущее одинокое растение, и ленивое, но настойчивое травоядное, не желающее оставить добычу другим, придущим после; борьба уже кончилась и прекратилась, и последние остатки зелени исчезали в объёмистой ненасытной утробе, поглощавшей их, казалось, с хрупающими и чавкающими звуками: отсутствие звукового оформления компенсировалось на самом деле богатейшими возможностями и способностями ученика, делавшего время от времени почти невероятные вещи. Он изгибался как длинная бескостная гусеница и закидывал руки за спину, сцепляя их замком и выворачивая обратно через голову, а потом опрокидывался на спину, изображая последние предсмертные судороги, и снова восставал из пепла, обновлённый и принявший другое обличие. Но снова уже что-то изменилось: он отошёл на несколько шагов и стал новым персонажем. – «Это хищник: тигр или лев.» – Незамедлительно подсказал преподаватель. Хищник подходил не спеша, он хорошо ощущал добычу и не боялся, что она уйдёт от него, и только недобро и мрачновато посверкивали его глаза, предчувствовавшие будущее пиршество, а он был всё ближе и ближе, пока не подошла к концу возможность выжидания: он бросился как молния и почти сразу свалил глупое и доверчивое животное, вцепившись ему в холку, и, подведя постепенно зубы к горлу, разорвал главные артерии и вены; травоядное уже тихо умирало, не надеясь на помощь и спасение: оно слишком поздно всё узнало и заметило, и так же, как совсем недавно зелёное ни в чём не повинное существо стало его пищей, оно само должно было стать средством для поддержания чужой посторонней жизни, и никакие отсрочки и послабления не могли уже здесь помочь и изменить ситуацию. Оно слабело и угасало, никло вместе с убывающей и кончающей вытекать кровью, а хищник тоже не терял времени напрасно: он был очень голоден, и не стал ждать, пока жизнь окончательно уйдёт из жертвы: он уже кромсал её мягкое брюхо длинными острыми зубами, захлёбываясь и давясь от нетерпения. Теперь настало его время, когда он один оставался на вершине успеха, но, наверно, так не могло продолжаться очень долго: добыча была давно уже съедена, а голодный зверь долго ходил по бескрайним просторам степи, пытаясь найти и поймать ещё одну безобидную и смирную тварь: все они куда-то исчезли, и голодный зверь напрасно всматривался в мелькание силуэтов на горизонте. Он был уже совсем слабым и беспомощным, и даже если бы набрёл на самую жалкую и ничтожную овечку, у него вряд ли хватило бы сил догнать её и сомкнуть на шее зубы, почувствовав снова позабытый вкус горячей крови: он сам уже подыхал, как предыдущая его жертва, только намного медленнее, и мучения – которые у жертвы продолжались всего несколько минут – были намного страшнее и горше: та хоть знала, ради кого пришлось ей проститься с жизнью, а он в полном одиночестве и тоске брёл по раскалённой равнине, и ещё не видел, кому принесёт в жертву своё тощее исхудавшее тело. Но наконец он тоже не выдержал и остановился: он умирал медленно и мучительно, конвульсивно пытаясь что-то ещё сделать, но неоткуда было взяться запасам сил, и так уже израсходованным в напрасных попытках спастись: он наконец расстался с жизнью, и откуда-то со стороны налетели страшные мохнатые птицы: они дрались уже за тело, хотя что там могло остаться после недель бесцельных блужданий? Скоро они покинули жалкие останки, и началась новая глава: там уже копошились и ползали черви и насекомые, что очень охотно и достаточно подробно описал педагог, смакуя детали и не надеясь, видимо, на мою достаточную догадливость. Они жирели и размножались, и наконец привлекли к себе постороннее внимание: на них уже налетела стайка птиц, вкусившая как и все и включившаяся в тот общий круговорот, который никогда не кончается, но они тоже не были последним звеном и стали жертвой уже самого опасного и грозного хищника: заряд картечи из ружья охотника уничтожил половину стайки, и теперь они мирно колыхались на связке у пояса с перебитыми крыльями, шейками и сердцами. – «А теперь внимание: финальный аккорд!» – Ощипанные жирные тушки уже жарились на огне, и человек приступил наконец к поеданию: очевидно, они являлись лакомством, и он не мог устоять и не ограничивал себя в грубом примитивном обжорстве. – «А сейчас он их… на свалку!» – Человека мучительно затошнило: можно было подумать, что у него начинаются конвульсии и он продолжит крутить то колесо, которое прошло уже так много оборотов и никогда не захочет остановиться, но это был, видимо, только временный позыв, и всё то, что переходило из состояния в состояние, меняя растение на корову, а из льва доставаясь ни на миг не останавливающим свой вечный танец жучкам и насекомым, двигалось теперь по новым, благословлённым цивилизацией маршрутам: теперь оно истекало вниз, покидая человека, чтобы по длинной системе канализационных труб достичь тихого укромного места и превратиться в кусок вещества, быстро затвердевающего и на глазах превращающегося в кусок мерзкой грязной субстанции: ученик снова уже лежал на полу, двигаясь всё медленнее и спокойнее, прижимаясь ближе и ближе к тому, из чего всё выходит: он уже только дрожал и вздрагивал, уменьшая амплитуду, и наконец замер, сделавшись таким же плотным и упругим комком, каким был вначале.

В полной тишине неожиданно захлопал преподаватель. – «Браво, Дима!» – Он подбежал к уже вставшему на ноги и несмело улыбающемуся ученику, по лбу которого скатывались холодные капли пота, и похлопал его по плечу. – «Ну как: видели?» – «Сцена впечатляет.» – «Так что, может, всё пройдёт даром?..» – «Посмотрим. Кстати, я не совсем понял: а что означает концовка?» – «Ну как же, – он выглядел растерянно, – это же последнее превращение: хи-хи! – через фекалии в кусок глины.» – «В кусок, вы хотите сказать… говна?» – На всякий случай я почти прошептал последнее слово: мало ли как отреагировал бы на него благодушный преподаватель, да и реакция ученика оставалась слишком неопределённой. – «Зачем же так грубо? Для этого понятия существуют другие обозначения.» – «А без этого понятия обойтись нельзя?» – «Ну как же без него: речь ведь идёт о кольце, и без него несостыковочка получается. Ладно, так всё-таки: мы можем рассчитывать на пару статей рекламного характера? Разумеется, бесплатно? И потом: на данном проекте наши планы не кончаются.» – Он снова резко взбодрился. – «Я не буду рассказывать обо всём, но более-менее близкое будущее выглядит таким образом: мы – я не буду говорить пока, кто ещё – хотим создать собственное отделение или даже студию при институте: естественно, там будет постмодернизм, только постмодернизм, и ничего кроме постмодернизма. Вы ведь видели тех, кто ещё здесь остался: на что они способны? – ни на что, это я вам говорю как специалист, а уж у нас-то искусство не пропадёт: потом мы сможем выйти на новый уровень, и тогда уже – можете не сомневаться – даже заграница нам поможет! В наших планах создание целой Академии. Но тогда мы уже будем смотреть: от кого брать деньги, а с кем сразу же не связываться. Но для начала нам нужна поддержка: и реклама прежде всего!» – Я не знал, можно ли назвать его демагогом, или просто педагог очень уж увлёкся и раскрыл нечаянно свои планы: возможно, он считал меня уже своим человеком, полностью преданным и готовым вступить в борьбу с окружающим миром за новое искусство, но здесь он ошибался: сцена произвела на меня впечатление, но концовка только усилила старое негативное отношение к тому течению, чьим сторонником представился педагог: концовка просто стала ещё одним подтверждением сути и направленности, которые содержались в самом течении и были его сердцевиной; ударный момент оказался скалой, о которую разбивались все смелые и радужные мечты и мысли, тонувшие в куче грязного пахучего навоза. В мои планы не входила помощь пожирателям падали и смакователям отбросов, пускай даже делающим что-то такое, чего не в состоянии больше предложить старшее поколение, и я начал думать о том, чтобы как можно спокойнее и безболезненнее вырваться отсюда: этому месту уже не могло ничего больше помочь, и распад и разложение под достаточно привлекательной внешней маской зашли слишком уж далеко, чтобы с видом опытного хирурга можно было делать попытки в лечении смертельного заболевания, последний симптом которого разворачивался у меня на глазах. Но последняя гнойная опухоль вертелась рядом и что-то ещё хотела от меня. – «Знаете, уже поздно: я пойду.» – «Как: вы не хотите даже дослушать меня?! И насчёт Академии тоже?» – «Нет.» – «А помощь?! А статьи?!» – «Статей не будет.» – Он опешил. – «Но так нечестно! Вы же обещали, вы просто обязаны…» – Я подошёл к двери и молча приоткрыл её: я не прощался, а просто обвёл глазами помещение, в котором провёл последние полчаса, и где прямо напротив стоял мой несостоявшийся союзник. Это была крыса новой генерации – более устойчивой и жизнеспособной, и не случайно, что во времена всеобщей деградации и распада именно ему удалось чего-то достичь и как-то закрепиться: я не сомневался, что он-то наверняка добьётся успеха и получит ту помощь и поддержку, на которую рассчитывает, но только это случится без моего участия: я не хотел становиться пропагандистом разложения и распада, превращения человека сначала в кусок грубой вульгарной глины, а потом, после долгих странных метаморфоз – в венец мысли ярого сторонника постмодернизма – кучу застывшего дерьма.