Конец иглы

Ну и где же в таком случае Его всемогущая и праведная десница? Где Он и чего Он ждет? Пора, давно уже пора разобраться с теми и другими. Накопилось уже достаточно.

Если хочет всем спасения, почему не явится – всем? Кто Ему мешает? Тогда все протрут глаза и прозреют. Судя по тому, что, если им верить, избранным Он – является, и те сразу протирают глаза. Начиная с Фомы неверующего (эту историю она помнила потому, что отец, непоколебимо веря как в святую правду в злостные выдумки Торы, отрицал как злостные выдумки все, во что верят христиане, все, написанное в Евангелии, – примером же самого отъявленного вранья приводил именно историю с апостолом Фомой, как тот из неверующего стал верующим). Значит, этот способ убеждения – не запретен. Ничего плохого в нем нет, он соответствует правилам игры. Тогда примени его ко всем, хотя бы к половине, к четверти, к сотой, хорошо – тысячной части! Эти 4-5 миллионов тебя устроят своею… хорошестью?.. под-готовленностью? Явись им – и пять миллионов прозревших убедят остальных.

Нет, Он не приходит. Не карает злых и не награждает добрых; если это и бывает, то иногда, и так же случайно (только с куда меньшим процентом вероятности), как и прямо противоположное: сколько подлецов и мерзавцев – она не испытывала особой вражды и к ним, может быть, не только из общей своей доброжелательности, но и потому, что ее семью они обошли стороной, – но у нее были глаза, и она видела: сколько подлецов и мерзавцев жили – и как жили! И умирали как люди, мирно, с хорошим уходом за ними, который они могли себе позволить, в кругу, что интересно, чаще всего любящих их близких. А порядочный человек возьмет и стукнется средь бела дня о какую-то дрянь, и нате вам: саркома; а зачем? Может, чтобы облагородить его страданием? Но жизнь – не роман Достоевского. Боль, при которой не помогает морфий, не облагораживает. И где же тут справедливость? А Зара? Ее-то за что? Могла бы еще пожить и, читая хорошие стихи о любви, как раз облагораживать души, готовя их к Нему. А погромы, блокады (как только блокада, Марк мог перечислить все блокады в истории войн, ей всего не упомнить, но одно она усвоила: блокадный счет голодным смертям всегда ведется не меньше, чем на десятки, а то и сотни тысяч), голод 21-го года (почему-то все вспоминают его и не вспоминают голод в Поволжье 29-го года, а он был еще страшнее; один председатель совхоза-миллионера, человек небедный, ставил у нее золотой мост и разговорился; между прочим рассказал и о том, что в деревне Андреевка какого-то из районов Куйбышевской области в 29-м году в Поволжье одна женщина с голодухи съела свою сестру; та как раз померла с голодухи, и сестра съела ее труп по частям; к ней пришли, когда она доедала остатки сестрина мяса; сделать с ней, однако, ничего не сделали – женщина от сестроедения уже очевидно, безо всякого медосвидетельствования, сошла с ума, поскольку не узнала даже председателя сельсовета; так с тех пор и живет она, и колхоз ее кормит – не оставить же ее второй раз помереть от голода; но все кличут ее Анчуткой; почему Анчуткой? да потому), концлагеря немецкие и наши. Китайская культурная революция. Резня в Кампучии. Напалм во Вьетнаме. Бесконечная резня по всей Африке. Чили. Ливан, Индия, Пакистан и Бангладеш. Она всю жизнь до самого последнего времени внимательно прочитывала газеты, так что коллекция человеческого взаимоистребления подобралась в ее даже потускневшей памяти – внушительная, пусть и неполная; и хорошо, что неполная. Все посчитать – это… это не может быть сосчитано, как “Сикстинская мадонна” не может быть оценена. Смерть и неописуемые предсмертные страдания людей по всему земному шару, людей, чье количество не может быть сосчитанным в миллионах.

Почему же Он не помешал и продолжает не вмешиваться – Он, всемогущий и всеблагой?

Почему? Да потому, что нету Его, вот почему. Все очень даже просто.

А нет Его потому, что мы знаем о Нем: Он не только всемогущ и всеведущ, но и всеблаг. То есть если бы Он был, то мы знаем, что Он был бы именно таков.

А миром, теперь старуха знала это, правит высшая не благая, не добрая, хотя и всемогущая и, вполне может быть, всеведущая, но з л а я Сила.

Всю свою долгую жизнь она не верила не только в Бога, но в существование каких бы то ни было сверхприродных, сверхъестественных сил. Все загадочные и аномальные случаи объяснялись тем, что природа вещей включает в себя многое еще не познанное и потому считающееся сверхприродным. Но, еще и еще раз, дайте срок, поживите – и выяснится то, что и должно было выясниться: ничего сверхприродного природа просто не могла произвести.

Но сейчас, после того ночного визита Смерти и нынешнего дневного сна с голосом диктора… сейчас она вынуждена была сказать: как бы ни казалось, что чего-то просто не может быть никогда, но если ты убедился на собственном опыте, что оно – е с т ь, то надо уметь признавать свою неправоту, даже если тогда выйдет, что ты, оказывается, был неправ – и в самом главном – всю прожитую жизнь.

Все выглядело теперь иначе, и так же, как в старой картине мира без вмешательства высшей Силы, так и в новой, где эта Сила присутствовала и все определяла, выстраивалось в организованный ясный порядок. Правильности старой картины мира, пока она рисовала себе ее, ничто не могло опровергнуть. Правильность новой была для нее также неопровержима; нет, больше, потому что Галя Абрамовна теперь не просто была потому-то и потому-то убеждена в присутствии высшей Силы, но она знала ее достоверно, была с ней дважды в прямом контакте.

Конечно, могло быть, что это стариковские бредни, старческий маразм, пресенильный синдром. Слуховые и зрительные галлюцинации, наконец. Она допускала это и готова была, если б ее убедили в обратном, вернув к прежней картине мира, первая посмеяться над собой. Однако старуху не только ничто не убеждало в обратном, а, напротив, сейчас все, что ей было известно о мире и своем месте в нем, выстроилось, перестроившись, виделось под таким углом, что все ясно и неотразимо – не доказывало, но прямо показывало: злая высшая Сила есть, от нее все и зависит, и вот сейчас ей оказалось дело и до Гали Абрамовны.

Да, она совсем по-новому видела сейчас строй своей жизни, ей открылась железная, организованная последовательность событий, состоявшая с какого-то момента в планомерном отделении ее сначала от людей, потом и от какой бы то ни было внешней жизни (впрочем, в изоляторе было прорублено чьей-то все учитывающей рукой оконце: Лиля соединяла ее с миром ровно на самую малость, чтобы она не умерла с голоду и не запустила бы себя до вшивости; оконце, но не дверь – выйти в мир она не могла), а потом и от самой себя – лишенная половины органов чувств и почти лишенная ног, она была самым настоящим обрубком.

Все продумано. Все ясно. На ней ставили опыт: как поведет себя человек, голый человек в полном одиночестве, лишенный физической возможности, если б и захотел, пойти к людям, сделать им что-то нужное и тем почувствовать и себя нужным, значит, живым; без почти какой-либо возможности рассеяния, кроме той, что дает сама старость: скатиться на небольшое время в сонное, ко всему безразличное оцепенение, – что ж, и тут есть отличное средство встряхнуть: врубить электричество смертного страха – на первое деление; этого достаточно. Дать ему всю полноту дней, отпущенную человеку, протянуть его жизнь так, чтобы она в конце концов даже ему самому представлялась ненужным, слепым аппендиксом – и вот тут-то, при конце иглы, показать то, что было сутью жизни и о чем она не думала серьезно никогда ранее: живое жерло Смерти.

И эта нарочная, специально посланная ей бессонница. Эти иглы, крючья, зацепы – в пору, когда уже ничем не отвлечешься от них, поневоле станешь пациентом их непрошеной заботы. И так заботятся о каждом рожденном на свет, посылая каждому тьму способов заглушить одно, заполнить другое, сколько разнообразных удовольствий, развлечений, тяжести труда и облегчений отдыха – сколько способов обмануть себя услужливо подсунуты были ей на протяжении восьмидесяти лет; до поры до времени. Какое дьявольское терпение – чтобы потом парой злорадных ударов разрушить все это здание жизни на песке, разоблачив все прежние обманы и показать все, как оно на самом деле, во всем его уродливо-ужасном обличье. Дальше – пустота, хуже пустоты – небытие. Нуль. Ничто Никогда.