Атаман

Около двух десятков казаков примчались по тревоге, поднятой дежурным, когда скоротечный бой был уже закончен. Старик встретил подоспевшую помощь во дворе с берданой в руках. Склонившись над трупом, он сокрушенно вглядывался в безбородое красивое лицо. К нему подбежал разгоряченный Пантелей — сын. Ничего не спрашивая, встал рядом и тоже всмотрелся в мертвца. Он был без рубахи, белое тело светилось в накатывающей темноте. Остальные казаки, частично спешившись, остались за плетнем. Заместитель Атамана Петр Жук, постукивая кнутом по ладошке, приблизился к забору.

— Все живы, дядя Тимофей?

Старик медленно поднял голову:

— Живы, что нам будет.

— Все здесь или ушел кто?

— Да вроде все, хотя, кто их бусурманов знает. Можа, кто и припрятался в кустах, пока мы здесь воевали. Ну, это вряд ли. На всякий случай пошли кого-нибудь к оврагу — поглядеть.

Петр обернулся к ожидающим казакам и махнул рукой в сторону густых зарослей:

— Посмотрите кто-нибудь.

Несколько человек тут же отделились от остальных и, разогнав коней, насколько позволял лес, скрылись в темноте.

Приблизилась бабка Пелагея. Прижимая уголок платка к губам, остановилась рядом, всматриваясь в убитого. Всхлипнула:

— Молодой совсем, зеленый.

— Зеленый, а туда же, — дед Тимка покачал головой.

— Куда их девать будем? — Жук кивнул в сторону трупов.

— Со двора надо бы вытащить. Сложите за плетнем.

— За плетнем, так за плетнем. Ночь пролежат, ничего им не сделается.

Казаки привязали коней к забору подальше от ворот, чтобы на покойников не дергались, они хоть и обученные, но все ж не привычные — не каждый день мертвецов видеть приходится, и занялись трупами.

Петр приблизился к Калашниковым.

— Ну, дядька Тимофей, рассказывай, из-за чего у вас тут русско-турецкая война случилась.

Старик, наблюдая, как двое крепких казаков, казалось, без труда подхватили за руки и ноги мертвого черкеса и потащили за ворота, негромко отозвался:

— Да че рассказывать. Узнали поди, что здесь всего-то живых старик да старуха, вот и решили пограбить маненько. Да не вышло. Я их первый увидел, — Старик поднял голову. — Думали, раз старый, значит, пальчиком погрози и делай, что хочешь. А вот шиш им, — он резко ребром ладони отмерил на руке по локоть, — накося выкуси!

Жук почесал затылок.

— В общем, все понятно. Поутру пошлю гонца к адыгам — пусть разбираются, чьи тут засланцы похозяйничать хотели. Мы их в гости не звали, так что к нам претензий быть никаких не могёт. Василий, все что ли?

Из-за плетня раздался луженый голос невидимого казака.

— Все!

— Сколько их?

— Шестеро.

— Славно дядя Тимофей потрудился. Молодец! — Петр Жук — пожилой казак, чуть постарше Тимофея, хлопнул того по плечу, — будут знать, как соваться.

Вернулись казаки, что отправлялись проверить не остался ли кто в зарослях. Не нашли никого.

— Вот и замечательно, — подытожил Жук и направился к выходу со двора.

И уже взлетев на круп скакуна, не удержался и еще раз гаркнул:

— Нет, дед, ты у нас такой молодец! Будем награду для тебя просить в крае, — И, хмыкнув, добавил, — будут знать, как на казаков набеги устраивать. Ух! — Он помахал, угрожая той стороне свернутым кнутом. — Но, пошел! — И аккуратно потянул повод, поворачивая коня на дорогу.

За поворотом быстро стих конский топот. Во дворе, привалившись друг к другу плечами, стояли дед с бабкой, рядом, кинув вдоль тела тяжелые руки, сутулился огромный Пантелей. Он остался на всякий случай, мало ли что: вдруг кого-то не добили-таки. Да и порядок надо навести, хотя бы двери в сарае наскоро забить, хорошо чинить — это уже утром.

К обеду полянка перед домом деда Тимки снова наполнилась народом. Поодаль, в теньке посаженных еще отцом старика лип, кучковались казаки. Пустив коней пастись на горячую траву, они тихо беседовали, изредка внимательно поглядывая на адыгов, молчаливо грузящих тела убитых родственников в телегу. Те деловито отирали пот на лицах, хмурились и, стараясь не выдать искры ненависти в глазах, работали споро, не поднимая взглядов. За их работой наблюдали два седых старика в огромных папахах. Во дворе Пантелей, зажав в зубах мелкие гвоздики, забивал досками разбитое окно. За новым стеклом нужно ехать в город. Решили пока обойтись без него. Дед Тимка снял с петель дверь от сарая и, уложив ее на землю, ползал на коленях вокруг — менял выломленные плахи.

Много ли надо времени, чтоб закинуть шесть легких и уже испускающих тухлый запашок тел на сено, припасенное на телеге? Не успели казаки выкурить по цигарке, как адыги, вытирая руки о черкески, столпились в стороне, молчаливые и грозные. Казаки незаметно насторожились. От соседей отделился старик. Сухой и высокий, все еще плечистый — когда-то был знатным джигитом — приблизился и положил руку на кинжал.

— Уважаемые, — с сильным акцентом, похоже с трудом преодолевая себя, выговорил он, — покажите нам тех грозных джигитов, что убили наших детей.

Старик Роденков откинул окурок щелчком.

— Зачем вам? — Он отправился с молодежью за старшего, ну и присмотреть заодно — как бы чего не натворили сгоряча.

Старый адыг постарался придать лицу миролюбивое выражение, но оно, не привычное к такому состоянию, плохо слушалось хозяина. Вместо этого лицо стянула двусмысленная ухмылка, скорее зловещая, чем вежливая.

— Ну, если они боятся, тогда, конечно, не надо, — он зло прищурился, — так, да?

Несколько казаков невольно дернулись к аксакалу. Роденков остановил их еле заметным движением руки.

— Да чего ему бояться, — он особо выделил «ему», — он свое отбоялся, еще когда за мамкин подол держался, а уж как на коня посадили, с той поры только его боялись. Враги! Да вот он — во дворе ползает, дверку, что ваши поломали, чинит.

Старик адыг резко обернулся. За ним повернули головы все остальные — и казаки, и черкесы. В этот момент дед Тимка, не подозревая о всеобщем внимании, восседал на поверженной двери и совсем не воинственно, задрав руку, почесывал молотком под лопаткой.

— Это он? — аксакал недоуменно вскинул брови.

— Он самый, — Роденков усмехнулся.

Старик несколько мгновений, все еще не веря, всматривался в глаза Роденкова. Убедившись, что тот не шутит, он отвернулся и решительно последовал к калитке. За ним шагнули и обе противоборствующие группы.

Дед Тимка обернулся на звук скрипнувшей калитки. Увидев приближающуюся процессию, он, покряхтывая, поднялся, кинув молоток на дверь.

Бросив работу, к отцу приблизился нахмуренный Пантелей и встал рядом.

Аксакал остановился напротив. Снова обняв коричневой ладонью рукоятку кинжала на поясе, он растерянно поинтересовался:

— Это ты их, что ли?

Дед Тимка неопределенно пожал плечом:

— Ну, я.

— Один, что ли?

— Почему один. Бабка патроны подавала.

— Эх, — горец в возмущении взмахнул рукой. — Старик и старуха побили лучших джигитов, как мальчишек. — Он горько качнул головой. — Старик, ты настоящий джигит. Ты, твои дети и внуки ходи в наши аулы, когда хочешь, куда хочешь, никто тебя пальцем не тронет.

Старик Калашников обернулся на скромно стоящую в уголке старуху.

— А бабку?

— Э… — горец в возмущении не нашел, что ответить. Повернулся и, яростно что-то бормоча под нос, выскочил со двора. За ним, сердито оглядываясь на расслабленно улыбающихся казаков, сыпанули адыги. Быстро отвязали от плетня коней, один заскочил на груженную скорбным грузом телегу, и процессия двинулась по дороге в сторону станицы. Чтобы попасть на свой берег, им еще предстояло миновать несколько улиц, только тогда дорога выворачивала к парому.

После обеда дед Тимка вышел из дома с твердым намерением посетить станицу. У него со вчерашнего дня остались незаконченными два важных дела в Курской. Пелагея выглянула из сарая. Завидев собравшегося старика, поставила ведро с молоком на порог и поинтересовалась: