Благие намерения

Карин. Что же в нем нереального?

Хенрик. У вас нет возможностей помешать Анне. Думаю, такая попытка приведет лишь к ненависти и ссорам.

Карин. Будущее покажет.

Хенрик. Вот именно, фру Окерблюм! Будущее покажет последствия роковой ошибки.

Карин. Чьей ошибки?

Хенрик. Я иду к Анне рассказать о нашем разговоре. Потом посмотрим, что нам делать.

Карин. Кстати, а как с вашей помолвкой, кандидат? Я имею в виду, конечно, помолвку с Фридой Страндберг? Насколько я понимаю, вы ее не разорвали. Фрёкен Страндберг по крайней мере отрицает факт разрыва.

Хенрик опускает руки с остатками синей пряжи. Ему в голову забили гвоздь. Гвоздь проник в самое сердце, в желудок. Взгляд Хенрика теряет всякое выражение.

Хенрик. Откуда вам…

Карин. Откуда нам известно? Мой пасынок Карл провел расследование. Мы узнали правду еще за неделю до вашего приезда сюда.

Хенрик. И теперь вы расскажете эту правду Анне.

Карин. Я ничего не собираюсь говорить своей дочери. При условии, что мы с вами заключим соглашение.

Хенрик. Соглашение? Или ультиматум?

Карин. Хорошо, пусть ультиматум, если вы так придирчивы.

Хенрик. Я должен уехать?

Фру Карин требовательно кивает. Она держится спокойно и с достоинством. Ни на полном лице, ни в пронзительных серо-голубых глазах нет и намека на гнев.

Хенрик. Вы разрешите мне написать письмо?

Карин. Разумеется.

Хенрик. Эрнст знает?

Карин. Он ничего не знает. Знаю только я одна. И, конечно, Карл.

Хенрик. И на что же мне сослаться?

Карин. Вы хорошо умеете лгать. В данном случае это качество может пригодиться. Извините, это было гадко с моей стороны.

Хенрик. Я обязан написать правду.

Карин. Делайте, как считаете нужным. В любом случае слез не избежать.

Хенрик. Разрешите мне задать последний вопрос?

Карин. Пожалуйста.

Хенрик. Почему вы разрешили мне сюда приехать? Несмотря на то, что вам было все известно. Совершенно непостижимо.

Карин. Вы так считаете? Мне хотелось поближе посмотреть на предмет страсти моей дочери. А несчастье все равно ведь уже произошло.

Хенрик. Что вы имеете в виду под «несчастьем»?

Карин. То же самое, что и вы, кандидат.

Хенрик. В таком случае должен вам сказать, фру Окерблюм, что вы грубо ошибались.

Карин. Вот как, ну-ну. А сейчас?

Хенрик. Это касается только нас с Анной.

Карин. Идите и пишите письмо, кандидат Бергман! И уезжайте трехчасовым поездом. Анна вернется позже, когда…

Хенрик. …когда меня уже не будет.

Пряжа кончилась, клубок смотан. Карин Окерблюм и Хенрик Бергман встают, не глядя друг на друга. За эти последние минуты между ними выросла стена непримиримой вражды на всю жизнь.

После разговора фру Карин чувствует себя словно выжатый лимон и места себе не находит. То сидит с книжкой в руках, но читать не в состоянии и сдвигает очки в золотой оправе на лоб. То стоит посреди комнаты, прижав палец к губам, а правую руку положив на бедро, потом видит свое отражение в зеркале и отворачивается. Ходит взад и вперед по лоскутному ковру, наклоняется, поправляет бахрому.

Слышно, как открывается и закрывается кухонная дверь — фру Карин осторожно выглядывает из-за шторы. Ну конечно, на лестнице стоит Хенрик, Лисен выносит ему пакет с бутербродами, он беззвучно благодарит, протягивает на прощание руку, берет потрепанный чемодан и быстрыми шагами идет к калитке и лесной тропинке. Карин подмывает открыть окно и вернуть его, но в то же время она осознает, что случилось нечто непоправимое.

Она-то, пожалуйста, готова отвечать. Она никогда не отказывалась от ответственности, и этот чужой человек должен был оставить их дом. Только ради Анны. Или? Хенрик выходит через калитку, не прикрыв ее за собой. Другие причины? Он лжец и обманщик, необходимо оградить Анну. Вот он скрылся из виду за деревьями на крутом пригорке. Открытое, ранимое лицо. Детское лицо. Но ведь это ради Анны? Все, его больше не видно. Не выношу подобной опасной умоляющей мягкости.

Фру Карин опирается ладонями на зеленое, без единого пятнышка сукно стола, волнами накатывает усталость, она сгибается и наклоняет голову. Теперь начнутся борьба, сражение.

Лисен на кухне готовит ужин, состоящий из зажаренной в печи щуки и крыжовенного киселя. Сири накрывает на стол. Карин словно бы случайно проходит через кухню, обронив мимоходом, что ушедшие на прогулку собираются под конец заглянуть к Берглюндам, чтобы отведать свежих сыров тетушки Греты. «Тогда у них к обеду не будет аппетита, — коротко отвечает Лисен. — Надеюсь только, что вернутся вовремя, щука превосходна… А кандидат-то взял и уехал», — говорит Лисен без всякого выражения. «Да, что-то с матерью», — рассеянно бормочет Карин, держась за ручку двери. «Но она ведь живет в Сёдерхамне, — по-прежнему вскользь говорит Лисен. — Чего ж он тогда так торопился на стокгольмский поезд?» — «Наверное, сделает пересадку в Борлэнге», — бросает Карин, перемещаясь в прихожую, где как раз появился Юхан Окерблюм, направляющийся в свою комнату. Он медленно, опираясь на палку, переставляет ноги. «Нам бы надо построить уборную внутри дома»,— говорит он, останавливаясь. «Я талдычу об этом много лет», — отвечает его жена. «Зимой трудненько будет преодолевать пригорок», — замечает Юхан. «Будешь ведром пользоваться», — любезно отзывается Карин. «Да никогда в жизни! — Потом как бы вскользь спрашивает: — Хенрик Бергман вроде бы уехал?» — «Да», — отвечает уже с лестницы Карин. «Кажется, что-то с матерью? Ясное дело, это ты его выставила, — говорит начальник транспортных перевозок, переступив порог своей комнаты. — Впрочем, и хорошо сделала. Он неподходящая пара». — «Ты же был им так очарован», — с сарказмом отвечает жена. «Ладно, ладно, — говорит Юхан. — Молодой человек со своими взглядами. Но Анна, похоже, уж слишком увлечена, хотя, конечно, возраст у нее такой».

Дверь закрывается, Карин стоит на лестнице, не зная, подниматься ей или спускаться. Опять навалилась усталость, должно быть, климактерические явления, вдруг приходит ей в голову, и ей становится чуть легче. Войдя к себе, она слышит гудок стокгольмского поезда, приближающегося к станции.

Внизу во дворе Эрнст слезает с велосипеда и бросает на землю ранец и багаж. Мать открывает окно.

Карин. Ты вернулся первый?

Эрнст. Я подумал, что успею окунуться перед обедом. Хенрик дома?

Карин. Он только что уехал.

Эрнст. Что? Хенрик уехал?

Карин. Стокгольмским поездом.

Эрнст. Почему?

Карин. Точно не знаю. Кажется, что-то с матерью.

Эрнст. А Анна знает, что он уехал?

Карин. Откуда? Кандидат Бергман сказал, что напишет письмо.

Карин закрывает окно. «Что, собственно, произошло?» — спрашивает Эрнст, но мать, сделав вид, что не слышит вопроса, лишь пожимает плечами. Потом ложится на кровать, укрыв ноги пледом.

После краткого затишья — слишком краткого — она слышит, как подъезжают лошади и экипаж, с гамом и шумом выгружаются приехавшие, радостно кричат девочки, звенит велосипедный звонок — Карл пожелал ехать на велосипеде. Гвалт разносится по всему дому, смех и болтовня, бурно обсуждается вопрос, не искупаться ли перед обедом. Сердитый голос Марты. Оскар и Густав на террасе с виски. Внезапно бодрые шаги Анны. Вот она увидела письмо, вот открывает его, читает. Быстрые шаги, дверь, решительный короткий стук. Фру Карин не успевает ответить, дверь распахивается, на пороге Анна — бледная, с сухими глазами, в бешенстве. Она обвиняюще протягивает письмо матери, которая садится в кровати, тщетно пытаясь натянуть на себя плед.