Дело было в Пенькове

Глава тринадцатая

Холодное воспитание

В декабре ударяли свирепые морозы. Хозяйки топили по два раза на день. Молоко в бидонах превращалось в иглистый лед.

Вечером в избе у секретаря комсомольской организации Лени Войкова собралось бюро с активом. Добиться созыва всех комсомольцев из трех деревень почти никогда не удавалось, и многие серьезные вопросы приходилось решать на собраниях неполного состава. Такие собрания и назывались: «Бюро с активом».

Изба была небольшая, но другого места не нашлось. В клубе не топили, а в конторе Евсей Евсеевич готовил материалы к годовому отчету и никого туда не пускал.

Некоторых комсомольцев Тоня увидела здесь первый раз. Из Кирилловна пришли две молоденькие, пугливые учительницы. Они сели в углу и до самого конца сообщения Лени проверяли тетрадки. Пришла Шурочка-счетовод, и ее сразу засадили писать протокол. Доярки собрались почти все — и комсомолки и некомсомолки. Пришла и Лариса, но пользы от нее никакой не было. Она завела с Ленькиной бабкой разговор про эмалированные кастрюли, и унять ее никто не мог.

Собрание было посвящено вопросам животноводства. Леня обрисовал угрожающее положение с кормами, довел до сведения, что сена не хватит и до марта. Несмотря на это, имеются случаи плохого хранения фуража, порчи его, пропажи при перевозке. Был случай скармливания гнилой картошки, и Зорька перестала жевать жвачку. По поручению правления, Леня призвал комсомольцев взять шефство над хранением фуража, не допускать перерасхода кормов и включиться в вывозку дробины с пивоваренного завода.

Кончить Лене не дали.

— Обеспечьте подвесную дорогу, как в «Новом пути», тогда и не станут корма пропадать! — зашумели доярки.

— Обеспечьте нормальную кормокухню, тогда и cпрашивайте!

— И так работаем от темна до темна, ведрами воду в гору таскаем, а тут еще за дробиной ездить!

— А в «Новом пути» водопровод, и доят два раза в день.

Леня постучал по столу карандашом, потом книгой, потом сел и стал дожидаться, когда шум утихнет.

— Надо же! — сказала Лариса. — Только народ растравили. И зачем было в «Новый путь» ездить? А все — Тонька!

— Можно мне? — сказала Тоня.

Шум постепенно утих.

— Не знаю, может быть, и напрасно мы ездили в «Новый путь», — сказала она, — но я не жалею, что мы там побывали. В «Новом пути» главное богатство не фермы, не подвесные дороги. Там люди свое дело глубоко понимают. Все — и рядовая свинарка и даже мальчишка — все понимают. А у нас что? Вот Уткин рассыпал сульфат аммония. Так он не то что не знал, зачем это нужно, а даже не верил, что от его работы будет какая-нибудь польза. Сыплет и прохожих конфузится. Разве так можно? Возьмем доярок. Вот вы коров кормите, а не понимаете, отчего Зорька жвачку прекратила. Не от картошки она прекратила, а оттого, что солома мелко порезана…

— А мы виноваты? Пускай нас на курсы направят.

— Всех мы на курсы отправить не можем. Надо здесь, на месте, учиться, поднимать свою культуру.

— Какая тут культура — ни кино, ни танцев…

— Я сейчас не про танцы говорю. Вы слышали, наверное, говорят: культура труда, культура производства… Вот Лариса, наверное, тоже читала про культуру поведения, а сама разговаривает на посторонние темы… Она бы тоже должна понять…

— Где уж нам понять! — откликнулась Лариса. — Заладила: «культура, культура…» А где нам этой культуры набираться? В клубе стекла побиты, крыша дырявая, дров нет — там, наверно, уж и портреты носы отморозили. Хоть бы портреты пожалели! Надо же! В лесу живем, а дров нету. Ты бы вот на пивоваренный завод съездила, в общежитие, поглядела бы, как там рабочие живут. Молодые ребята, а грамотней наших пеньковских мужиков. У них там и Дом культуры, и журналы на каждую комнату, и шашки, и радио, и кино чуть не каждый день. А у нас нет ничего. Почему это? Что нам, меньше ихнего понимать надо? Вот, гляди, сама: у них на заводе парень стоит возле одной машины, а нам за лето самое малое возле десятка разных машин приходится толкаться. Там у них парень одну работу исполняет, а у нас и сев, и косьба, и молотьба, и еще сто разных дел наберется. Рабочий в цеху, под крышей, а у нас — поля да луга: то зной, то дождик — ко всему надо приноровиться. Возле рабочего всегда инженер и мастер, а тебя, бывает, на ферме целый день не видать. Да что толковать! Вы только агитируете, а клуб как был дырявый, так и стоит дырявый.

— Я разговаривала с Иваном Саввичем, — сказала Тоня. — И еще буду говорить. Только мне одной ничего не сделать. У него отсталые настроения.

— У Ивана Саввича на гуашь денег не выпросишь, — вставил Леня.

— И кроме того, нельзя вовсе перечеркивать нашу культурную работу, — продолжала Тоня. — У нас все-таки бывают лекции.

— Это Димка-то говорит лекции? — подхватила Лариса. — Подумаешь, культура! У него вся культура в портфеле. В портфеле привезет, в портфеле увезет. А сам — дурак дураком. Мой Матвей и то против него профессор.

— Конечно, Морозов способный человек — никто не отрицает, — согласилась Тоня. — Поэтому и жалко, что у него нет самого элементарного кругозора.

— Это не твоя забота, — сказала Лариса. — Будет у тебя мужик — его и обсуждай. А со своим мужиком я сама разберусь. Помощниц мне не требуется.

— Не мужик, а муж, — поправила Тоня. — Говорить «мужик» некрасиво.

— Надо же! К каждому слову цепляется… Он не в колхозе, а в МТС работает; и дела до него тебе нет.

— Меня разбирают? — раздался насмешливый голос.

В дверях, небрежно прислонившись к косяку, стоял Матвей.

— Вот он! — засмеялась Лариса. — Некультурный муж пришел. Куда лезешь, лапотник! Тебе тут делать нечего. Тут культурные собрались.

— Обожди, — остановил ее Матвей. — Что верно, то верно. Как живем мы тут в лесу лешаками, так и подохнем лешаками. Такая уж наша судьба… — Он вздохнул и сказал спокойным, не ожидающим возражений голосом: — Пошли домой.

— У нас комсомольское собрание, — объяснил Леня.

— А мне что? У вас собрание, а мне уезжать в утро. Пошли.

— Надо же! То отец домой загонял, а теперь собственный мужик, — сказала Лариса, ласково глядя на Матвея большими карими глазами.

Она заправила полушалок под шубку и стала застегиваться, становясь все стройней и стройней после каждой застежки.

— Всегда так, — сказал Леня. — Как девка фамилию сменит, так ее хоть из списков вычеркивай.

— А почему это все они обязаны возле тебя сидеть? — спросил Матвей. — Что ты за петух плимутрок!

— В клубе холодно, — объяснил Леня. — Поэтому и собираю у себя.

— А ты кто? Секретарь комсомольский или кто? Я бы на твоем месте собрал весь Комсомол в холодном клубе, да вызвал бы председателя, да закатил бы доклад часа на три. Поморозили бы его разок-другой — были бы и дрова и средства на ремонт. Он стужу не уважает.

Девчата засмеялись.

— А что, это идея! — сказал Леня.

— Да разве он придет? — заметила Шура.

— Как же не придет, когда сам велел обсудить этот вопрос. Сбегай, Шура, за ним.

— Что ты! Я не пойду.

— Ну, тогда Лариса. Сходи, Лариса.

— Еще чего!

— И ты боишься?

— Не пойду — и все.

— Хорошо. Я схожу, — сказала Тоня решительно.

Комсомольцы подняли воротники и гурьбой отправились в клуб.

Пробивая ногами в сугробе дорожку, они поднялись по ступенькам, зажгли свет. Лампочка осветила голые, покрытые инеем стены, длинные скамейки, небрежно сдвинутые по сторонам и лежащие вверх ножками, неровный пол, усыпанный чинариками и семечной скорлупой, треснувшие стекла окон. Шура взяла было веник, но Леня остановил ее:

— Не мети. Пускай поглядит, как у нас тут.

Девчата расставили скамейки, разложили по столу бумаги, чтобы был вид, будто сидят здесь давненько.

Иван Саввич пришел налегке. Он только что отужинал, попил чайку и собирался побыть у комсомольцев минут пять, десять. Затворяя дверь, он обжег голую руку о промороженную железную скобу и, сердито хрустя брезентовыми сапогами по семечной скорлупе, прошел в президиум.