Рома, прости! Жестокая история первой любви

— Я пошла…

— Иди… Можешь не приходить до понедельника. А там, извини, мне на работу надо. Ты хоть про Ваньку не забудешь? — и смотрит на нее и брезгливо, и с ненавистью, и с громадной тоской одновременно. Сколько же может вместить человеческий взгляд! А все меньше, чем собачий…

— Зачем ты так, Гоша? Я сегодня приду…

— Да что ты? Неужели домой тянет?

— Гош, скоро мы разойдемся, и все станет нормально.

— Да?

— Ну, эта ситуация не может так долго тянуться…

— И ты переедешь к своему щенку? Точнее, к его родителям? Вместе с Ванькой?

— Но… Эта квартира…

— А, будем делить! И что мы в итоге получим? Одну коммуналку, это точно! Я в коммуналке жить не собираюсь, я там сроду не жил, говорю сразу! У меня работа от зари до темна, мне надо нормально отдыхать. Значит, коммуналка тебе, а твой мальчик пусть зарабатывает на квартиру.

— Между прочим, на эту квартиру нам родители деньги давали! И твои, и мои! Ты ничего тогда еще не зарабатывал!

— Так пусть и ему дадут! Рита молчала.

— Не дадут же! На фиг им такая невестка, на фиг! Сама понимаешь!

— Потише, Ваня услышит!

— Он смотрит свои мультики, не услышит. И вообще: что значит, услышит? То ли он еще увидит! Например, как мама с папой шмотье делить будут…

— Гоша, Гоша… Неужели это мы с тобой так разговариваем? — печально сказала Рита.

— А ты чего хотела? Идиллии и понимания? Сама все испортила, испохабила…

— Я полюбила, Гош…

— Ага! И не один раз! И все на моей кровати.

— О, Боже! — Рита быстро надела шубку и выскочила из квартиры, завязывая платок уже около лифта. Она не в силах, не в силах уже в который раз слушать это все…

И в который раз она не видела, как плакал после разговора с ней Гоша, плакал в ванной, чтобы не увидел сын, плакал, стыдясь взглянуть на себя в зеркало и увидеть по-бабьи распухший нос, красные глаза и громадные слезы.

Они лежали под теплым одеялом и жались друг к другу. На улице — стужа, и в квартире — не больше шестнадцати, и это с электрокамином!

— Бедный мой, как ты здесь спишь по ночам? — шепчет Рита, обнимая Макса.

— Один, без тебя — ужасно! И холодно, и страшно… Слушай, у тебя что, ножки сильнее всего мерзнут? Ты опять в носочках…

Рита покраснела и спрятала лицо у него на груди.

— А может, у тебя там протезы? Так ты не бойся, я тебя и с протезами любить буду, Маресьев ты мой сладкий!

Рита засмеялась.

— Действительно, какая глупость… Это все моя дурь. Короче, — она вздохнула и решительно выпалила: — Больные у меня ножки там, внизу, некрасивые. Косточки такие торчат… Фу-у…

— И делов-то? И ты боялась, что мне не. понравятся твои больные ножки? — Макса затопила волна нежности, он прижал Риту к себе и начал целовать… У нее, как обычно, от его губ, его запаха и дыхания закружилась голова, она вся ослабла и полетела куда-то…

Когда она вновь обрела способность соображать, ей вспомнился их давнишний разговор.

— Макс, помнишь про «тему»? То есть про ее отсутствие…

— Конечно, киска. И что?

— Кажется, я нашла.

— Ну?

— Личная жизнь неприкосновенна, — торжественно объявила Рита. Макс прыснул. — Сейчас врежу! Слушай дальше: неприкосновенна, даже если речь идет о родном тебе человеке. Его дела для тебя — чужие дела. Американцы называют это «прайваси»…

— «Прайваси» — это несколько шире, Риточка! Но главное — не ново все это, ой, не ново! Особенно для нашей публики, ведь эта напасть — совать нос в чужое белье — у нас неистребима!

— Но я буду этим заниматься всерьез и надолго, — начала горячиться Рита. — Я буду связываться с психологами, врачами, педагогами, я устрою круглый стол, семинар… международный симпозиум… Буду собирать всякие случаи из жизни, сделаю громадный цикл… Ах, ты смеешься! Паразит, убью! — и она схватила подушку и начала бить ею Макса по голове. Он хохотал и пытался увернуться.

— Погоди, погоди, Ритка, ой, больно же! — Наконец, ему удалось вырвать у нее подушку и, схватив ее за руки, он начал объясняться: — Дурачок мой, я ж почему смеюсь-то: ведь тебе это будет интересно ровно до того момента, пока у нас будут проблемы. То есть недолго, вот я и радуюсь!

— Как это? — Ритка прищурилась.

— Когда у нас все станет хорошо, — начал он объяснять ей, как последней дурочке — медленно и ласково, — а у нас все скоро решится и замечательно решится, тебя эта тема тут же перестанет интересовать.

— Это почему ты так решил? — возмутилась Рита.

— Да потому, родная, — нежно ответил Макс, — . что я знаю тебя. Нет, ищи другое, это — бесперспективно. И старо.

Рита надулась. Через минуту она сказала:

— У нас никогда ничего не решится. Ты думал, где нам жить? Это пока что неразрешимо!

— Придумаем что-нибудь!

— Вот! — Рита поднялась на локте и торжествующе ткнула пальцем в грудь Максу. — Вот когда сказывается твой младенческий возраст! Чисто подростковое: как-нибудь решится! А никак не решится, Максик! Потому что не может! Это не прыщ, который сам рано или поздно присохнет. Нужны деньги, понимаешь? Очень много денег. Их могут дать на сегодняшний день только твои родители. Это единственная реальность.

— Нет, — твердо сказал Макс. — На нашу с тобой жизнь я у них ничего никогда просить не стану.

— Ну и все! — Рита упала лицом в подушку. — Сам ты заработаешь на это дело лет через десять. В лучшем случае.

— Я придумаю что-нибудь, — упрямо сказал Макс.

Рита тяжело вздохнула:

— Понимаешь, Макс, я не давлю на тебя, но мне очень трудно. Дома совсем уже невозможно…

— Я понимаю, — тихонько произнес Макс.

— Не уверена… Кроме того… — Макс почувствовал, что она вся напряглась, натянулась, как струна.

— Что ещё? — встревожился он.

— У меня что-то не клеится на работе…

— Писчий спазм?

— Пошел ты… Шеф меня игнорирует. Это не в его стиле, он всегда был любезен и приветлив.

— Ну и что?

— Как это — что? — возмутилась Рита. — Он со мной не здоровается, понимаешь? На ровном месте!

— Его жена с любовницей застукала, к примеру. Может, вообще тебе показалось?

— Уже неделю кажется! И другие… Вокруг меня на работе какая-то зона молчания. Может, я схожу с ума, но мне кажется…

— Что ты замолчала? Что тебе кажется?

— Мне кажется, что и здесь Юлька наследила…

— Рита! — Макс сел на кровати и передернулся от холода. — Это уже психоз!

— А что, в таком случае, происходит? — растерянно спросила Рита. — Я не нахожу объяснений.

— Это не повод… И, знаешь, — он потер ладонями виски. — Давай решать проблемы постепенно, последовательно, не гуртом, а то у меня сейчас голова лопнет… Квартира, твоя работа, деньги..

— Это, милый мой, и называется «взрослая жизнь»!

— Ой, уймись, наставница! Дай подумать…

— О чем?

— Например, о том, где мне взять деньги. Тут есть одна идейка… Вот ее и буду думать. Не о Юльке же и твоей работе, куда она, якобы, добралась. Не маразмируй, любимая!

— Хорошо, — кротко согласилась Рита. — Не буду.

Потом они пытались согреться горячим чаем на кухне, матово поблескивающей черной кафельной плиткой. Макс дал Рите мамину теплющую кофту, в которую она завернулась, как в платок. Сам он надел свой самый жаркий колючий зеленый свитер. Замерзшие ладони они грели о Чашки с обжигающим чаем.

— Блокада Ленинграда, год сорок второй, — мрачно изрекла Рита.

— Тебе плохо? — грустно спросил Макс.

— Когда я с тобой, запомни, мне не может быть плохо, — улыбнулась она. — Мне может быть только страшно. За нас. Все так непрочно, хрупко, все может разрушиться.

— Я придумаю что-нибудь, — снова заупрямился Макс. — Ничего не разрушится.

— И про Юльку ты тоже что-нибудь придумаешь?

— Кто про что…

— Так ведь это она объявила мне газават.

Макс склонился над своей чашкой. Лучше бы десять раз решать денежные проблемы, чем один — этот кошмар с сестрой! Хотя смешно, ей-богу, бояться его Юльки, его старшей-маленькой сестренки, которая всегда была другом, советчиком и очень родным человеком. Смешно? А вот Ритке страшно. Рита боится Юли и, наверное, ненавидит. И как прикажете с этим жить? Конечно, из-за идиотизма сестры он от Риты никогда не откажется, но последствия очевидны: ссора с Юлькой, мама будет разрываться между ним и дочерью, в результате — кошмар и ужас. А ведь есть еще и Ванька. Это уже второй эшелон проблем. Или первый?