Училка

— Сотрясение? — Мигом нарисовавшаяся рядом Громовская бесцеремонно попыталась оттолкнуть меня и подойти поближе к врачу. — Доктор, это ущерб здоровью какой степени тяжести квалифицируется?

— Опытные! — покачал головой врач. — Тяжелой степени!

— Да ладно! — нервно хохотнула Громовская. — Вон он в сознании. Э-эй! — помахала она рукой Никитосу. — Реагирует.

— Да вы что в самом деле! — выдохнула я, даже не зная, что сказать. — Свинья какая!

— Заткнись! — прошипела Громовская, не оборачиваясь.

— Да… ушиб мозга, скорей всего… Даже не сотрясение, — прищурился врач, глядя на Громовскую, все запахивавшую и запахивавшую нервически свою расстегнутую шубку.

— А что хуже?

— Хуже всего, когда люди превращаются в животных, — раздался за моей спиной голос Андрюшки. Он мягко взял Громовскую под локоть, та изо всех сил стала вырываться. — Пойдемте, пойдемте, дама… — Не обращая внимания на резкие движения и повизгивания Громовской, Андрюшка увел ее от машины.

— Отстань от меня, козел! Да где же полиция! Вы что, не видите, меня избивают! — орала Громовская, и я поняла, откуда у ее сына такие прочные навыки борьбы с окружающим миром. Наблюдал с раннего детства, видать.

— Правда ушиб мозга? — спросила я врача.

— Неправда, — успокоил он меня. — А впрочем, я не знаю. Посмотрят в больнице.

— Вы будете его сейчас зашивать?

— Мамаш, успокойтесь. Я буду его оформлять на госпитализацию, в больницу, там и зашьют, и промоют. — Врач, не слушая больше ничего, залез в машину вместе с носилками. — И диагноз поставят, и все проверят… — продолжал он недовольно бормотать. — Мы только так, констатируем жизнь или смерть… Клизму поставим, если пережрали… но это не в вашем случае… Так, боец, живой, значит?

Я увидела, как попытался улыбнуться Никитос, кивнула ему. Сильный мальчик.

— А мне-то куда? Можно мне тоже?

— Нужно! Садитесь! Документы какие-то есть?

— Есть. Игорь! — я окликнула Игоряшу, который стоял, обнявши Настьку, и покачивался вместе с ней.

— А? Нюся, я здесь! — Торопливыми шажками он подошел к задней двери «Скорой», которую как раз собирался закрыть медбрат.

— Ключи возьми, идите с Настькой домой.

— А ты? — растерянно посмотрел он на меня и на Никитоса, который лежал с полузакрытыми глазами на носилках, врач промокал ему чем-то грязь на ране на лбу.

— А я с Никитой в больницу. Андрюш! — крикнула я брату, которого теперь не видела из машины.

— Мамаша, ну что же вы такие беспокойные! — покачал головой врач.

— Извините… — Я увидела наконец брата, он шел на мой голос. — Андрюшка, запиши там все, ладно? Никита скользил по ледяной тропинке, а она ехала по тротуару, говорила по телефону, была еще в темных очках, ничего не видела, наверно, и смотрела на себя в зеркальце при этом. И сшибла Никитоса. И еще хотела убежать. Вон камера у магазина, на всякий случай, да?

— Всё? — спросил меня врач.

— Езжайте, не беспокойся. — Андрюшка легко запрыгнул в машину, поцеловал аккуратно Никитоса, крепко сжал мне руку. — Всё будет хорошо, я уверен.

— Да.

Я на секунду посмотрела в Андрюшкины глаза. В них были папа и мама вместе.

— Да. Всё будет хорошо, — сказала я.

Он еще раз посмотрел на Никитоса, подмигнул ему и быстро спрыгнул с подножки машины.

— Мама-а-а-а… — громко плакала Настька, как маленькая пожарная сирена, которой в одиночку надо оповестить город о большом пожаре.

— Игоряша, — я уже звонила ему, потому что дверь была закрыта и машина медленно тронулась, — Настю успокой, пожалуйста. И зайди в магазин, купи сыр и на утро творог.

— Хорошо, Анюсечка. Только у меня нет денег.

— Я тебе вместе с ключами пятьсот рублей дала, посмотри, у тебя в кармане.

— Тут нету…

— Посмотри внимательно! — я старалась говорить спокойно.

— А, да, точно. Спасибо! А сыр какой?

— Любой, Игоряша.

— Да-да, Анюсечка… С Никитой всё будет хорошо?

— С Никитой всё будет хорошо. Он сильный мальчик, да, Никитос?

Никитос с трудом улыбнулся запекшимися губами.

— Мам, можно попить?

— А как же! Все раненые прежде всего просят пить…

Никитос стал смеяться.

— Ой, больно смеяться…

— Что ты говоришь, Анюточка? Попить купить?

— Купи всё, что угодно. Ключи не потеряй, Игорь, пожалуйста!

— А можно мы пойдем к маме? Она нас покормит…

Вот молодец Игоряша, ведь может сообразить!

— Конечно. Идите, только потом возвращайтесь домой. Проверь у Насти уроки.

— Мам! — услышала я Настькин голос. — У меня каникулы!

— Игорь, выключи в телефоне громкую связь! Вся улица слышит разговор… Никитос, хорош хохотать, вон у тебя губа лопнула, в крови…

— Симпатичный мальчик у вас, — неожиданно мирно обратился ко мне врач.

Я посмотрела на Никитоса. И в его глазах увидела себя. И Андрюшку. В его голубых Игоряшиных глазах совсем не было Игоряши.

— Ты мой лучший друг, — прошептал Никитос.

— Я тебя тоже люблю, очень, — прошептала я ему в ответ. — И ты мой лучший друг.

— Лучше Андрюшки?

Я засмеялась.

— Андрюшка — мой самый лучший брат. А ты — друг.

— Хорошо, — согласился Никитос. — Только у меня вот тут чуть-чуть болит, мам. — Он попытался потрогать совершенно разбитый лоб.

— Ага, и рука чуть-чуть в гипсе, да? — улыбнулся врач. — Возьмите, — он протянул мне бутылку воды и пластиковый стакан. — Аккуратно дайте ему, чтобы не подавился на ходу. Как ты себя чувствуешь, боец? Надеюсь, что нет у тебя ни ушиба, ни сотрясения мозга…

— А мозг есть, — опять попробовал улыбнуться Никитос запекшимися губами.

— Не уверена… Пей давай. Осторожно…

Никитос стал жадно пить, он не умеет пить аккуратно и медленно. Подавился, отдышался, посмотрел на меня, как мой лучший, самый лучший друг. Я крепко взяла его за еще очень маленькую ручку. Никитос еще совсем ребенок, не нужно это забывать.

Мы медленно ехали в веренице машин, не включая сирену. И я вдруг почувствовала, как же я сегодня устала. Устала. За полторы недели в школе прошло как будто полтора года. Я зря пошла в школу? Нет, конечно. Впечатлений, новостей, расстройств, вопросов… Не зря.

Глава 12

Восьмой «В», восьмой «В»… Чем же мне их заинтересовать? Как сделать так, чтобы они открыли книгу, а не скачивали отзывы и краткое содержание в Интернете? А кому это надо? Мне? Восьмому «В»? Каждому из них в отдельности? Русской литературе? Не знаю. Будем придерживаться формального принципа. Математички заставляют считать и соотносить величины, видеть логику, а я заставлю читать, писать и размышлять о жизни вместе с великими, которые живут среди нас своими мыслями и чувствами. Не есть ли это хорошая цель?

Вчера я познакомилась еще с одной математичкой. Она ругала уже на перемене, не отпуская никак с урока, именно восьмой «В», где, как я поняла из контекста ее пламенной речи, все получили за контрольную, первую в этой четверти, двойки и тройки.

— Нет! — кричала разъяренная учительница. — Нет! Никто ничего переписывать не будет! Отдыхали каникулы! Сидели «ВКонтакте», кто из вас хоть одно уравнение решил? И вообще — у вас был год, чтобы писать и переписывать! Я ничего никогда в школе не переписывала, у меня всегда был один только шанс — что написала, то и написала. Переписки, переделки — с чего? Кто вам по жизни вторые шансы будет давать? Ой, извините, по моей вине ракета взорвалась, до орбиты не долетев, можно, я вторую попробую запустить? Авось долетит! Так, что ли?

Я шла мимо кабинета, где была широко открыта дверь, и учительница, не обращая внимания на посторонние уши и взгляды, продолжала ругать класс. Я чуть приостановилась, потому что увидела знакомые лица. Недовольное лицо Тамарина. Спокойное, но расстроенное — Вероники.

— Светлана Ивановна… — завел было Тамарин.

— Сиди! — крикнула она ему. — Уж ты бы вообще молчал! Ты должен был написать на шесть с плюсом, понимаешь! У тебя такие наполеоновские планы! А ты ерунды решить не смог!