Дом в наем

(Едва ли он смог бы объяснить, как уберегся, почему не угодил ногой в яму; с уверенностью сомнамбулы ступал по крохотным островкам, с интересом и удивлением смотрел на приближающегося человечка.)

И вот они снова в двух шагах друг от друга – известный режиссер и сапожник. Какой-то житель квартала последней автобусной остановки крикнет с издевкой: „смотрите, с кем собирается заговорить наш карлик" и начнет помирать со смеху… Но для трав и деревьев, для кустов и кошек, солнца и неба в их встрече нет ничего особенного.

Сапожник отвесил свой последний поклон. Дома ли хозяин? Матей молча кивнул; тот учтиво предложил свою помощь – автобусная остановка еще далеко, он знает короткую дорогу… (Матей понял сразу: ямы, гипс, без поддержки опасно.) Да нет, это ни к чему, да и хозяин, может, пришел не надолго, уедет в город. „Но ваша любезность тронула меня…" Глаза Матея – пораженного в который раз собственными словами, встретились со спокойными глазами сапожника; и оба увидели поляну, где ягненок играет с волком, а слон со щенком. Пережили это и в следующую же минуту расстались.

Ничего в тот момент не могло быть интереснее, чем встреча Стефана с человечком, но Матей шел и не оборачивался. Мог бы, конечно, сказать: „Ну хорошо, я подожду пока вы договоритесь", мог бы постоять на улице и узнать все. Но он был достаточно интеллигентным, чтобы понять, что ему с сегодняшнего дня запрещено.

37

Утомительное волочение гипса, потерянная привычка ходить подолгу… Под конец Матей уже думал только о том, как успокоить дыхание, как выдержать. И лишь когда плюхнулся на сиденье автобуса – на самое переднее, справа от шофера, снова начал замечать окружающее. Рядом ревели машины, по небу полз самолет… Жизнь, увиденная сквозь стекло, похожа на кино. А может, и в самом деле, это было кино. Он увидел автоинспектора, остановившего водителя, как они жестикулируют. Увидел два столкнувшихся автомобиля, убранных на обочину, неподалеку паслись овцы. Первые многоэтажные жилые дома – нереальные, устрашающие объемы среди ровного поля. Прикрыл один глаз – нужно было время, чтобы привыкнуть, – потом другой. Веки опускались с комической последовательностью… Летящий автобус был тоже кино, а он – героем, в сознании которого отражается мчащийся мир.

– Но…

Что-то осталось: не образ, не форма – за веками только искрилась белизна, как будто он держит зажженную лампу перед глазами. Это было не увидено, тем более не услышано или почувствовано, это было его представление о нежности, о зефире, который струится теперь вдали от него. Все тает, и хорошее, и плохое, словно ничего и не было – „как много „будто" и „словно" танцуют в вихре вокруг меня" – оно одно остается, ему нет имени, оно не определимо. Обопрись на его хрупкую верхушку, Матей, приподнимись, посмотри, пока она не сломалась, на тот дом, каким ты увидел его вчера вечером – простой и неброский на вид, но с ярко-красными отблесками в окнах – и ты поймешь… греха не существует. То нежное течение постоянно уносит его, только отблеск – след его. Стефан, его лицо, походка, слова, его поступки…..Я и мои поступки…" Мы невинны, и у каждого так. Грех всегда улетучивается, превращается в зефир и уходит прочь. Разве мы виноваты, что безобразие у нас в крови? Как справиться с ним за одну коротенькую жизнь? „Разве меня вообще спросили, стыдно ли мне, что я таким родился?" Плохое исходит от нас, это верно, но на самом деле никто не поступает плохо! Эта мысль изумляет только поначалу… Раз он, Стефан, пришел в этот мир, значит – он нужен, как нужен шакал или какое-нибудь хищное насекомое. Может быть, на свете нет ни добра, ни зла, мы должны принимать мир таким, каков он есть. Ну, разумеется, прикидываться возмущенными иногда просто обязательно…

Он смотрел через окно совершенно спокойно. Невероятно красивая девушка в брюках из темно-красного бархата остановила элегантную „Ладу" и села в нее. Он увидел модно подстриженный затылок хозяина машины, его длинную сигарету с золотым ободком. Какое великое кино…

Он снова прежний веселый Матей – немного циник и богема, немного бабник, талантливый и неустойчивый; верно, он помнит нежное течение, светло-красный отблеск, но вообразил себе, что они существуют, чтобы очищать его от вины. Он вообразил себе, что греха нет. Выдумал, как и каждый, оправдание для себя, чтобы жить. Остальное забыл – границу и как беспрепятственно перешел через нее. Тишину. Оскорбленную землю – может быть, он и занялся бы ею, но надо было научиться как…

Научиться? Время, да, время. Все легко, трудно только удержать его.