Современная нидерландская новелла

Его друг снова сидел у себя в кабинете, склонившись над книгой.

— Я знал эту девушку, — сказал студент. — Она так скверно со мной обошлись, так откровенно подло, что теперь, наверное, считает, что я ее проклял и из-за этого с ней случилось несчастье. Тебе она не доверяет. Она хочет, чтобы ее врачом был я. Наверное, она думает: «Флорис меня проклял и вот пришел посмотреть, что из этого получилось. Он единственный, кто может мне помочь, он должен снять с меня проклятие». Я предлагаю тебе передать мне эту пациентку. А почему бы нет? Случай ведь все равно безнадежный.

— Пожалуйста, — сказал друг. — Может быть, и к лучшему, если ее будет пользовать человек, которому она верит, чем действительно опытный врач.

Он предложил студенту на выбор один из трех своих запасных стетоскопов и дал ему адрес типографии, где можно заказать бланки рецептов.

Очки для чтения, которые обнаружились дома, Калманс не снимал теперь целыми днями. Стетоскоп свернул и сунул в задний карман брюк. Поскольку он навещал больную чаще всего вечером, он стал гораздо меньше пить. По крайней мере раз в неделю, перед уходом от больной, он, пристроив на колене бумажник, с утомленным, но сосредоточенным видом накарябывал рецепт и неизменно предлагал самолично отнести его в аптеку. На улице он рвал его в клочки и пускал по ветру (какой же аптекарь знает доктора Клондайка!), а настоящий рецепт предоставлял выписывать Хемелрику.

Мамаша Венте его полюбила. Ему стоило немалого труда отбиться, когда она попыталась навязать ему в качестве пациентов и других обитателей своего пансиона. А Лили утверждала, что с каждым месяцем чувствует себя чуточку лучше. Вот он увидит, когда придет лето! Все мысли Калманса были заняты одним. Он едва мог дождаться вечера, когда обычно совершал свой ежедневный визит. А уходя, не забывал заметить: «Я ужасно задержался, мне надо идти, меня ждут больные». Лили явно была счастлива, что жертвует чем-то ради других его пациентов. Так что расставание причиняло горе только ему.

Дни становились длиннее. Когда Калманс приходил в пансион, шторы еще не были задернуты; он невольно поглядывал в окно, у которого лежала Лили, и она требовала, чтобы он рассказывал ей, что там происходит. Каждые пятнадцать минут дом наполнялся гулом оттого, что под аркой, над которой как раз и находилась ее комнатушка, проезжал поезд. Перекосившиеся оконные рамы толком не закрывались. Щели по его приказанию были заткнуты, но все равно, если дул ветер, все в комнате покрывалось песком. Под ножки кровати, чтобы не качалась, были подсунуты деревянные чурочки, которые время от времени приходилось менять.

Он рассказывал:

— Я вижу дочурку аптекаря. Она собирает выстиранное белье, которое ее мать утром разложила на чужой лужайке. Девочка машет платком проходящему поезду. А пассажиров в поезде почти нет. Кто поедет вечером к морю, когда еще так холодно… Ты слышишь стук? Его производит человек, который мастерит что-то в курятнике. Он в одной рубашке. Еще бы, ему-то небось жарко — вон ведь как старается… Ребятишки строят из песка дамбу и крепость в канаве у железной дороги. Но им давно пора спать. Все равно никто уж больше не смотрит на их сооружение.

А она спрашивала:

— А птицы? А цветы?

Вот тут-то, чтобы рассказать ей что-нибудь интересное, большую часть ему приходилось выдумывать.

Однажды теплым апрельским вечером, когда окно было распахнуто настежь, произошло чудо.

— Осмотри меня, — приказала она с гордым видом.

— Зачем? — спросил он, дрожащими пальцами впервые в жизни вытаскивая из кармана стетоскоп. — Ты плохо себя чувствуешь? У тебя кашель?

Он «осмотрел» ее. Прослушал с головы до ног, без особого труда сохраняя на лице вдумчивое выражение. «Я же могу честно сказать то, что говорят столько докторов, — прикидывал он. — Что я ничего не нахожу. Я ведь и не сумею ничего найти».

А она сказала:

— Посмотри на мою левую ногу.

Он посмотрел и увидел, что Лили в состоянии без посторонней помощи чуточку приподнять ее, согнув в колене. Он оказался на высоте и сумел преодолеть природную молчаливость.

— Это огромный сдвиг, — сказал он, думая про себя: «Только моей заслуги тут нет. Нет? В самом деле нет? А кто, черт возьми, знает, какие нужны лекарства? Одни заболевают, другие выздоравливают… Может быть, и лекарства и доктора — просто-напросто сопутствующие обстоятельства. Все зависит единственно от того, что́ ты делаешь. А я кое-что сделал, и это главное».

— Я думаю, через недельку ты сможешь двигать и другой ногой, — храбро заключил он.

— Правда? — обрадовалась Лили. — Ты так думаешь? А ходить? Когда я смогу ходить?

Она возбужденно взмахнула руками. Ее лицо среди застиранных подушек сияло сплошной улыбкой.

— Месяца через три… не раньше, — сказал он.

— О, ходить! — вздохнула Лили. — Уйти прочь из этого дома… Если бы это было возможно! Не спать больше под этот гул, не просыпаться от чьих-то стонов, не ощущать больше прикосновений этой мерзкой мамаши Венте.

«Ходить», — думал он. Такая возможность ему даже не снилась. Ходить! Какие возможности это раскрывает перед человеком. Он сидел сгорбившись, не отрывая взгляда от блестящей чашечки стетоскопа, болтавшейся у него между колен. Ходить! Да, она будет ходить.

— Иначе как на своих ногах нет смысла отсюда убираться, — сказала Лили. — Если мне все-таки придется лежать, то какая разница где?

Он не стал возражать, чтобы не погасить в ней надежду на то, что она встанет и будет ходить. И не сказал, что лежать в доме менее сумасшедшем, чем этот, было бы само по себе куда благоприятнее. Ведь это единственное, чем в его власти было реально улучшить ее положение. Но до этого он не додумался.

Ходить… Если она совсем выздоровеет, может, тогда они будут ходить вместе…

— О чем ты задумался? — спрашивала она. — Какая странная от тебя тень на стене. Стена красная, а тень почти зеленая. Как это получается?

— Это от заходящего солнца, — сказал он, выглянув в окно.

— А на что похоже заходящее солнце?

— Круглое, как луна, но больше и краснее. Оно стоит на высоком малиновом небосводе. Сквозь дыры в облаках протянулись к земле длинные лесенки, по которым солнце спускается к горизонту.

— Ах, — прошептала она, — как бы я хотела все это снова увидеть! Но я вынуждена лежать неподвижно, точно мертвая. Единственное, что я вижу, — это отсвет жизни на обоях.

Клондайк встал со стула и заглянул в гостиную. Мамаши Венте там не было.

Тогда он наклонился к Лили, велел ей закинуть руку ему на шею и, поддерживая за бок, посадил ее. Сам же встал коленями на кровать позади нее так, чтобы она могла спиной опереться о его грудь. Теперь они вместе смотрели в распахнутое окно. Ее взгляд нетерпеливо перебегал с одного на другое. Весна поднималась к ним клубами запахов вара, сухого дерева и пыли.

Совсем близко пролетела пара птиц. Залаяла собака и метнулась во двор. Какая-то женщина захлопнула дверь сарайчика.

Вдали загрохотал поезд. Провода электролинии, под самым окном выходившие из-под арки и сливавшиеся на горизонте, напряженно загудели.

— Мне пришла в голову странная мысль, — сказала она. — Провода идут от моего дома к морю. Прислушайся, сюда доносится шум волн. Он идет по проводам.

Он крепче прижался головой к ее голове и впервые почти за два года погладил ее волосы. Его правое ухо прижималось к ее левому. А когда он потом снова осторожно опустил ее на постель, он впился в нее долгим поцелуем и не отрывался, пока она, пробормотав что-то невнятное, не отвернула лицо и не притянула его к себе. Одеяло сползло на пол. Ее руки расстегивали на нем одежду, как бывало раньше. Оба готовы были заплакать. Их губы слились, глаза с минуту не открывались.

— Почему ты меня поцеловал, Флорис? — спросила наконец она. — Неужели только потому, что теперь поверил, что я поправлюсь? А если бы я никогда не поправилась, ты бы не стал меня целовать? Остался бы просто моим доктором? Потому что мой случай представляет интерес для науки?