Налда говорила

Но каждый раз, когда она кричала, это было хуже, чем в предыдущий раз. Так и продолжалось. А когда мне было десять, к тому времени все стало совсем плохо. Она никогда не кричала на меня, Налда. Она просто кричала. Но когда все стало плохо, она стала кричать не только в трейлере или снаружи около него, а везде. И она стала кричать долго.

Иногда это случалось, когда мы работали в чьем-нибудь саду, а еще когда мы шли на работу или с работы. Или иногда, если Налда развешивала одежду, чтобы высушить ее. И даже иногда, если мы сидели в трейлере, она бросалась к двери и выскакивала на ступеньку, чтобы покричать – прямо на улице, в конце которой стоял наш трейлер.

Мэри подвинулась ко мне, когда я рассказал последнее, и положила руку на мою руку, так что теперь она держала ее двумя руками. И потому что я чувствовал, как она наблюдает за моим лицом, я повернулся, чтобы тоже ее видеть, и она сказала:

– Так что все, что ты мне рассказывал про жизнь в этом трейлере, – это правда? Я… Ох, я всегда думала, что все это было для того, чтобы выглядеть загадочно. Я пошла не по той дороге, мистер Рейнеке, с самого начала…

Я ожидал увидеть, как она положит голову нам на руки, как раньше, и я был рад, что она этого не сделала. Она просто держала мою руку в своих руках и дальше, а потом попросила меня рассказать побольше про Налду. Так что я стал рассказывать ей о людях, которые жили на нашей улице, в белых домах, поначалу они выбегали каждый раз, когда Налда начинала кричать. Как некоторые подходили к нашему трейлеру и спрашивали Налду, что случилось, смотрели, все ли с ней в порядке. Но дело было в том, что, когда эти люди подходили ближе, она начинала кричать громче. И когда они пытались до нее дотронуться, она размахивала руками, чтобы эти люди держались подальше, пока они не возвращались обратно к себе домой.

– Тебе никогда не было страшно? – спросила меня Мэри, а я ответил, что всегда было. Но еще я сказал ей, что я почему-то всегда мог сказать, когда это произойдет, и это немного улучшало дело.

Как бы это… каждый раз она выглядела так, будто собирается заплакать. Это могло случиться прямо посреди разговора, или когда смотрела на каких-то других людей, или вроде того. Но затем вместо слез из нее наружу вырывался крик. И некоторое время спустя люди из белых домов перестали приходить, когда это происходило снова. Они просто выглядывали в окна, а потом закрывали их. А люди, которые были на улице или в садах, они даже иногда кричали Налде в ответ или шли к себе домой, пока она не остановится. И вот еще что, через какое-то время совсем немногие продолжали разговаривать с нами на улице, даже когда с Налдой все было в порядке. По большей части они смотрели в сторону, когда мы проходили мимо. И если их было несколько, иногда мы слышали, как они шептали друг другу что-то вроде «бедный мальчик…». И еще какие-то вещи. Но тогда Налда улыбалась мне особенной улыбкой, и мы начинали хихикать. Потому что они не знали, как хорошо нам бывало.

Но ей становилось все хуже и хуже. И еще через несколько лет она стала бояться, что люди увидят ее не в том состоянии, и поэтому она почти все время проводила в трейлере и никуда не выходила.

К тому времени мне уже было четырнадцать и только я мог работать. Мне приходилось браться за любую работу и делать ее самому. Но люди относились ко мне добрее, когда Налда перестала приходить. Они всегда мне давали работу, потому что хотели помочь нам, потому что рядом не было Налды, которая их пугала.

Готовить, убирать и делать все прочее в основном приходилось тоже мне. А Налда перестала даже рассказывать свои истории. Почти все время она спала или кричала. И однажды она прицепила к стене рядом с окном бумажку с телефонным номером и сказала, что если она попросит меня – если когда-нибудь попросит, – я должен буду подойти к телефону и набрать этот номер. И рассказать людям, которые ответят, где мы живем, и попросить их приехать ей помочь.

– Знаешь, – перебила меня Мэри, когда я рассказывал ей про это. – Раньше я считала, что Налда – тоже твоя фантазия. Я думала, что она всего лишь часть придуманного тобою мира, в котором ты пытался спрятаться…

Я ответил ей, что и сам почти знал об этом, но я не особенно против. И она сказала, что просит прощения за это, и потом спросила, звонил ли я по этому номеру.

– Я никогда не хотел, – сказал я и рассказал ей об этих снах, которые мне снились время от времени, в которых я звонил. И я рассказал, как я всегда просыпался от плача после таких снов и как я продолжал плакать, когда видел, что Налда лежит рядом на своей кровати.

Иногда все же, в те времена, когда Налда была почти в порядке, она говорила о том, как хорошо мне будет, когда я позвоню по этому номеру. Она рассказывала, что найдутся люди, которые позаботятся обо мне как следует, не так плохо, как она. Еще она говорила о вещах, которые 'lменя будут, и обо всех правильных местах, в которых я буду жить. Но я никогда не хотел про это слушать, я только спрашивал, можем ли мы снять этот листок. Снять его и просто выбросить. Потому что я не хотел, чтобы он нам понадобился.

Но он нам все-таки понадобился. Однажды, когда мне было уже почти шестнадцать, я вернулся домой, а Налда сидела на табуретке перед плитой, и что-то стекало у нее по лицу. Я принес ей цветы, которые ей нравились, но когда я протянул их ей, она не взяла. Казалось, что она их вообще не видит. А когда я подошел поближе, я увидел – очень осторожно, – что она царапает себе лицо острыми ногтями, а то, что стекает у нее по лицу, – это кровь.

Прошло много времени, прежде чем она меня наконец заметила, но когда она меня увидела, то посмотрела на меня так, будто хочет извиниться. И продолжала царапать себе лицо, почти так же тщательно, как наносила свой особенный крем. А потом она сказала «звони», очень спокойно, без всякой паники. И я побежал звонить.

Когда я вернулся, ее руки тряслись так, что она больше не могла ими ничего расцарапать, и когда она увидела, что я на них смотрю, она уселась прямо на руки. Кровь стекала с ее щеки на рубашку, но тряслись у нее только руки, сама она сидела совсем спокойно. А потом начала плакать, и руки трястись перестали.

«У тебя все будет в порядке, – сказала она мне и подошла, чтобы обнять меня, и скоро я тоже заплакал, а ее кровь была у меня на лице и на одежде. – Теперь у тебя все пойдет на лад, – сказала она. – Я обещаю». А потом она сказала, как сильно она жалеет. Обо всем.

Мы все еще были рядом, когда пришли эти люди, и я думаю, что им сначала показалось, что мы оба пострадали. Но когда они стали выяснять и поняли, что это Налда, они помогли ей потихоньку выйти и дойти до фургона, который ждал снаружи. А пока они этим занимались, я ускользнул, чтобы следить за ними из-за угла, чтобы мне не пришлось с ними разговаривать.

Они какое-то время меня искали, когда Налда была уже в фургоне. Но я спрятался хорошо, и они меня не нашли. Так что через некоторое время они просто уехали.

И когда я убедился, что они на самом деле уехали и никто не остался, чтобы выследить меня, я вышел и вернулся домой. И с тех пор я больше никогда не видел Налду.

21

Вот, я рассказал Мэри об этом все, и она действительно поверила в Налду. А все те вещи, которые ее смешили и заставляли думать, будто я сочиняю – как, например, наш маленький трейлер или то, что я не ходил в школу, – теперь она всем им верила. Но с историями Налды все было по-прежнему – она считала их выдумкой. Кроме того, теперь, вместо того, чтобы думать, что я придумал их специально для нее, она решила, что это Налда их придумала. Специально для меня.

И именно из-за того, что она увидела мою банку, висящую у меня в туалете, все было таким странным в тот вечер. Это заставило ее взглянуть на меня так, будто бы я себе сделал больно. Это было, потому что она знала: я действительно верю в мою драгоценность, а она считала ее выдумкой.