Машина

Когда он в очередной раз зашел в кабинет, Фомич, сидевший все утро над бумагами, почти силой усадил его за стол.

— Как, понимаешь, мальчишка — бегаешь туда-сюда! — проворчал он.— Тебе что, делать нечего?

Фросин только хмыкнул — несмотря на свое растрепанное состояние, он углядел, что Фомич с утра сидит над одной и той же спецификацией, проработал которую еще два дня назад.

— Слушай, Виктор, неужели мы каждую машину по два-три месяца делать будем?

Фросин не спешил с ответом. Он встал, прошелся по кабинету, сел боком за стол, вытянув длинные ноги.

— Видишь ли, при нынешнем составе цеха мы  могли бы делать по две-три машины  в месяц,— наконец ответил он.

Василий Фомич только присвистнул в ответ.

— Не свисти, Фомич, денежки водиться не будут... Не забывай, что на этой машине все мы тыкались вслепую. Вот народ пообтешется, переведем на поток, выделим заготовительный участок — пойдет дело! С регулировкой потруднее. Но и то — ведь сейчас практически никто машины толком не знает. Так, общее представление.— Он помахал в воздухе рукой, изобразив это «общее представление».— Регулировщики знают только свои системы, свои блоки... Для них машина — сборище транзисторов и шестеренок. По-моему, они больше всех удивляются, что все это работает!

— Ну, это ты загнул!

— Я серьезно говорю. Понимаешь, как-то я, еще мальчишкой, впервые увидел самодельный радиоприемник. Лежит на столе куча деталей, соединены между собой проволочками, а оттуда — музыка. Вот и они так — смотрят на машину и удивляются: надо же, работает! Обязательно в лес их вывезем, чтобы посмотрели — вот ведь что у нас получилось!

— Психо-о-олог..,— протянул  Фомич. И спохватился: по времени должны были подойти автобусы.  Фросин тоже глянул на часы, заторопился. Вышли в цех, остановились, разные, как два полюса магнита. Как к магниту, потянулись к ним люди со всех концов цеха.

— Команда не расходиться была?— выкрикнул Фросин.

— Была, была! — откликнулись из задних рядов. Передние стояли молча, с улыбчивой внимательностью выжидая, что начальник скажет дальше.

— Ну, раз была — все, за исключением дежурного по цеху, направляются к гаражу. Там нас ждут три автобуса. Садиться без шума, ехать  с песнями. По приезде на место — не разбредаться. Ясно? Выполняйте,— легко перекрыл он голосом возникший гул.

Фомич на всякий случай зашел в каждый автобус и еще раз предупредил — насчет не разбредаться. Показался Фросин. Кто-то тут же выкрикнул:

— Ну что, пора начинать работать! — И все захохотали. Фросин сделал сердитое лицо и зашагал именно к этому автобусу. Ему уступили место. Следом за ним в салон, пыхтя, влез Фомич. «Распустились, понимаешь!— беззлобно думал он.— Дразнят начальника — хоть бы те что!»

В окна бил пронзительный солнечный свет, не летний еще и уже не зимний — весенний, предмайский солнечный свет. Автобус покачнулся, вперевалку выбрался за ворота и зашелестел шинами по прогретому асфальту.

19

К удивлению Фросина, на месте он увидел завкомовкий УАЗик. Ругнувшись про себя, он направился к кучке людей около него, сразу узнав среди них плотную приземистую фигуру директора.

— Пикник решил устроить! — кивнул на Фросина директор, когда тот подошел вплотную. Окружающие дружелюбно засмеялись.— Весь цех привез?

— Кроме дежурных...— улыбнулся Фросин.

— Ну-ну...— Директор крутнул головой.— Посмотрим, что у тебя вышло.

— Вышло, вышло,— подошел поближе Гусев, ведя под руку слегка смущенного присутствием всего заводского начальства парторга цеха.— Он ведь, как в двадцатые годы, ежедневно по митингу в цехе проводил. Верно я говорю? — обратился он к Фросину. За Фросина ответил парторг:

— Митинги не митинги, а собрания были. Не каждый день, но были.

Фросин засмеялся:

— Только давайте сегодня без собраний обойдемся...

От группы молодежи в стороне послышался крик:

— Вон она! Идет, идет!

Земля, уже подсохшая, была бурой от прошлогодней листвы. Здесь, на пригорке, успела пустить робкие изумрудные  стрелки  молодая  трава. Пронизанный солнцем лес, еще прозрачный в своей весенней обнаженности, был тоже бурым. Даль размывали поднимающиеся от земли испарения. Два цвета преобладали  на  земле:  серый и коричневый — чуть  розоватый,  живой и теплый коричневый  цвет. Надо всем этим опрокинулась пронзительно голубая чаша неба.

Фросин не сразу увидел  впереди, на скрывающейся за деревьями  серой  ленте  дороги, синюю, как осколок неба, Машину.

Она приближалась. Переваливаясь, съехала с дороги и покатила по целине, проминая своей тушей глубокие колеи во влажной оттаявшей земле. У пригорка она остановилась, мощно взревела двигателем. Пятьсот лошадиных сил бархатисто рокотали, звук  празднично сливался с ярким солнечным светом, прохладным ветерком и восторженными улыбками людей.

Из Машины никто не вышел, лишь распахнулась дверца кабины. Фросин махнул рукой, в кабине кивнули ему в ответ.

Рокот моторов стал иным. В него вплелся новый, протяжный и упрямый звук. Медленно поднялась, выпрямилась за кормой Машины буровая вышка. Разошлись в стороны и уперлись в землю стальные лапы — опоры. Металлическая рука подхватила, поставила стоймя и вдвинула в вышку четырехметровый карандаш трубы. Мотор заревел надсадно. Труба завертелась и на глазах пошла вниз. Захват уже держал наготове следующую трубу. Ее приняли зажимы, свинтили с первой и она тоже ушла в землю.

— Достаточно! — дал отмашку обеими руками Фросин. Он стоял чуть впереди остальных, пристально следя за Машиной, ловя каждый доносящийся от нее звук.

Бурильная колонна была так же быстро извлечена из земли, развинчена и убрана на место. Легла на спину Машине буровая вышка. Машина отползла вперед, взревела в последний раз и смолкла. Из кабины выпрыгнули на землю водитель и двое регулировщиков, слегка оглушенные шумом двигателя и осознанием важности происходящего. Сергей выдвинулся из глубины Машины, но выходить не стал. Сел на водительское место у распахнутой дверцы, подставил лицо солнцу. Фросин не стал его окликать.

Водитель и регулировщики подошли к Фросину.

— Как аппаратура? — спросил он. Ему молча показали большой палец: на «пять», мол.

— Сколько километров накрутили?

— Сто пятнадцать.

Фросин удовлетворенно кивнул головой. Начальство молча стояло за его спиной.

— Ну что, пора обратно,— голос Фросина был обыденным.— Как и что — расспросим вас после.

Он огляделся. Весь цех стоял рядом, окружив их и Машину полукольцом. Он скользнул взглядом по серьезным мальчишеским и девчоночьим лицам — лицам слесарей, монтажниц, регулировщиков — и громко крикнул:

— Митинга не будет! Все ясно и так! Десять минут на сборы — и домой!

Никто не пошевелился — не верилось, что праздник кончился. И Фросин, чувствуя спиной пронзительный директорский взгляд, крикнул:

— От имени руководства — всем по два отгула! Сейчас приедете на завод, напишете заявления, отдадите мастерам — и гуляйте до пятницы. Ясно? Тогда выполняйте! Он с улыбкой проводил взглядом кинувшуюся с веселыми  выкриками  к автобусам ораву и с преувеличенно виноватым видом повернулся к директору.

— Ох и достукаешься ты, Фросин! — покачал тот головой. Фросин только развел  руками.— Психолог, так тебя и так!

Тут он спохватился, что рядом стоит «экипаж» Машины и прикрикнул:

— А вы чего стоите? Была команда — на завод? Марш-марш! — И  остановил  Фросина: — Поедешь  с  нами,  Виктор  Афанасьевич. Ты уж, Василий Фомич, проследи там за народом, чтобы все в порядке было.

Фомич кивнул и грузно пошел-побежал  к автобусам. Фросин посмотрел ему вслед и без всякой связи с окружающим  подумал: «Как  вернусь,  надо  сразу домой  позвонить. Алия уже должна вернуться». На лицо его, как всегда, когда он думал об  Алии,  пробилась счастливая улыбка  (блаженная — назвал эту улыбку однажды  Фомич).  Фросин  не  поворачивался  к  остальным еще некоторое время, потому что эта улыбка была только его. Его И ее...