Недостойный

— Думаю, да. Омар аль-Мади жалуется, что Абдул чувствует себя неуютно, подвергается нападкам и гонениям, и Омар — она называла его Омар, будто мы все собутыльники, — этим недоволен. Я возразил, что моя работа в том и заключается, чтобы испытывать веру моих учеников и так далее и тому подобное. Но она была категорически против. «Для ученых споров времени нет», — сказала она.

Вдруг я услышал пронзительный крик:

— Мистер Силвер!

В нашу сторону, махая нам, направлялись Джулия Томкинс и Лидия Уинтон.

— А вот и твой фан-клуб. Закончим позже. — Миа похлопала меня по колену. — Уилл, Уилл… — Она покачала головой, затем печально улыбнулась, встала и отряхнула траву с джинсов. — Оставляю тебя наслаждаться их обожанием.

Она помахала девочкам и пошла на кафедру. Я смотрел, как она идет по полю.

Джулия плюхнулась рядом со мной.

— Как дела, мистер Силвер? Что на ленч? — Она тщательно изучала содержимое моего пластикового пакета.

Лидия, которая была на год старше и на пять лет искушеннее, уселась и многозначительно на меня посмотрела.

— Итак, Силвер, у нас к вам предложение, — заявила она.

— Да? И какое же?

— Литературный журнал, — сказала Лидия. — Сделаете?

— Когда?

— Когда захотите. В любой день после школы.

— Кроме пятницы, ясное дело, — сказала Лидия.

— Ясное дело, — закатила глаза Джулия.

— Ясное дело, — подтвердил я. — Тебе там что-нибудь понравилось, Джулия?

Она в последний раз заглянула в пакет с ленчем, положила его и пожала плечами.

— Нет. И не меняйте тему. Вы согласны?

— Кто еще хочет этим заниматься?

— Кто знает… — Закрыв глаза, Лидия подставила лицо солнцу. — Но поверьте мне, Силвер, люди подпишутся, если консультантом будете вы.

— Точно, — засмеялась Джулия.

— Но вы и так это знаете, — заметила Лидия.

— Не думаю, что это вызовет такой уж большой интерес, но согласен. Сделаем это в среду днем. Я призову на помощь мисс Келлер. В смысле, если кто-нибудь вообще придет.

— Ура! — Джулия ткнула меня в плечо.

— Я знала, что вы согласитесь. — Лидия наклонила голову и улыбнулась мне.

Я поднялся.

— Спасибо, Силвер, — проворковала Лидия.

Мари

Сам он меня в ответ не пригласил. Я все ждала, но он так и не позвонил. Улыбался мне в коридорах и, может, держался чуть более игриво, но лишь самую малость. С этой своей снисходительной улыбочкой. Иногда я отправляла ему сообщение. Писала, что он хорошо выглядит сегодня: «Мне нравится свитер, в котором ты сегодня», или что-то подобное. И он отвечал. Писал, что я тоже хорошо выгляжу. И больше ничего, так твою растак. Это сводило меня с ума. Я не знала, куда себя деть. Начала отчаиваться. Начала фантазировать.

Я представляла, как он звонит и приглашает меня к себе. Иногда я посылала эсэмэски, когда была пьяна. Предлагала прийти, но он отвечал отказом. Мол, неподходящее время. Не знаю. Может, у него была девушка или другие препятствия.

«Пожалуйста, — написала я. — Пожалуйста».

Он ответил: «Мари, это слишком опасно».

Поэтому я начала слать ему сексуальные сообщения: «Я хочу, чтобы ты меня трахнул».

Потом стала писать как можно вульгарнее. Я писала, а он отвечал. Он всегда отвечал: «Напиши, чего именно ты хочешь».

И вот тогда я и начала лгать. Говорила Ариэль, что постоянно с ним встречаюсь. Стала показывать ей сообщения. Писала их, сидя напротив нее, и мы ждали его ответов.

Иногда писала она, выдавая себя за меня: «Скажи, что ты хочешь сделать».

И он говорил мне, и в тех сообщениях не было никакой нежности. Совсем никакой. И все равно он не позволял мне приходить.

Гилад

До этого семинара я не читал Шекспира. До Силвера я шел обычным путем — «Клиффноутс», «Спаркноутс», «Классикноутс». Читаешь краткое содержание главы, анализ, и готово дело. Не нужно даже читать саму вещь. Шекспир всегда казался мне чрезмерным трудом. Но то, как он говорил, как двигался по классу… этот парень либо фантастический актер, либо верил в то, что говорил. Такое не часто встретишь.

Учителя в кино всегда вспрыгивают на стол и жертвуют жизнью ради своих учеников и своей любви к литературе, но, по правде, ты редко встречаешь неравнодушного учителя. Это просто нереально.

Сколько людей могут год за годом входить в класс и рыдать над «Одой на греческую урну»? Вот почему часто нет более унылых людей, чем те, которые остаются. Это никак не связано с возрастом. Они остаются в силу своего характера — ожесточенные, скучающие, недостаточно амбициозные, одинокие и слегка ненормальные. За небольшим исключением это люди, способные остаться в школе. Вот чего стоит полжизни, отданной учительству. Те же, кто неравнодушен, кто любит свой предмет, своих учеников, кто прежде всего любит преподавать, — они редко остаются. Примерно так объяснила мне мама в Сенегале, когда мисс Мариама потеряла работу.

— Люди считают, учителей легко заменить, — сказала она. — Но это верно только по отношению к плохим учителям.

Мистер Силвер был первым человеком, в которого я влюбился. О сексуальном желании здесь речь не шла. А может, и шла. Трудно сказать. Всякий раз, когда любишь так напряженно, всякий раз, когда так сильно хочешь, чтобы тебя любили, сексуальное желание всегда присутствует. А когда тебе семнадцать или восемнадцать лет, все имеет отношение к сексу. После мисс Мариамы я ничего ни к одному из учителей не испытывал. Для себя хотел всего, чего, похоже, хотел для нас он — жить увлеченно, принимать что-то, хоть что-то, близко к сердцу, ощущать сиюминутность времени, жаждать, стремиться. Тогда это не казалось пустой риторикой. Я и сейчас думаю, что это правда. Он верил во все это, без дураков.

Когда тем октябрем мы начали изучать «Гамлета», я очень волновался. Он попросил нас прочесть за выходные всю пьесу. Это пришлось мне по душе. Позволило почувствовать себя взрослым. Заставило ощутить, будто я могу прочесть «Гамлета» за выходные. В воскресенье я сел на солнце в Люксембургском саду на один из тамошних зеленых металлических стульев. Замотал шею толстым шарфом и поднял воротник пальто. Я прочел всю пьесу за один присест. Сделал перерыв, чтобы съесть сандвич, а потом продолжил.

— Пойдите сядьте где-нибудь в кафе и читайте эту пьесу, — посоветовал он нам. — Закажите себе кофе. Захватите ручку.

Он сказал об этом, как о вещах очевидных, словно так поступил бы любой нормальный человек. Но они были неочевидны для большинства из нас. Хотя я знакомился с Парижем самостоятельно, хотя время от времени сидел один на берегу реки, но когда это же предлагал он, все звучало по-иному: было бы безумием не послушаться. И потому многие из нас, те, кто его любил, поступили, как он просил. И мы почувствовали себя значительными, раскрепощенными. Мы казались себе художниками и поэтами, ощущали себя взрослыми, когда сидели с книгами в руках и с переживаниями. И когда мы снова пришли в школу, сколько из нас молилось про себя, чтобы он спросил, что мы делали в выходные? Не только прочитали ли мы, но и где. А это уже кое-что.

— Пойдите в Люксембургский сад, — сказал он. — Найдите свободный стул, они такие красивые, сядьте на солнце и читайте. Понаблюдайте за людьми, съешьте сандвич, оставьте свои дома. Это же так здорово!

Я так и поступил. И начал носить шарф.

Мне не терпелось прийти в школу. Я представлял наши беседы. Готовил реплики. Я хотел обсуждать «Гамлета». Никакое другое место не представляло для меня интереса.

Из моей тетради:

27 октября

— Так о чем же эта пьеса? — Он обвел класс взглядом. Поднял брови.

Рик нетерпеливо вздохнул.

— Ну, она про этого парня… Гамлета и, как его…

— Скажи мне, — перебил Силвер, — о чем она, не пересказывая историю. Сюжет меня не интересует. Я хочу знать, о чем пьеса.