Раз в год в Скиролавках

Однажды ночью Юстыне снова снилось, что огромный Клобук ждет ее на балке в хлеву, а когда она пришла доить корову, слетел на нее, повалил на навоз и в ее изболевшееся от желания подбрюшье, как корова молоком, брызгал белой теплой жидкостью. На рассвете она поспешила в рубахе в хлев — но Клобука на балке не было. Ее охватили пустота и тревога, руки ее бессильно упали, земля затряслась под ногами, а свист воздуха, который втягивал в себя черный нос коровы, загремел в ушах, как шум вихря.

Сколько же часов, сколько дней и ночей, сколько недель прошло с того момента, когда ее в последний раз навестил доктор и холодными пальцами прикасался к обнаженному животу, грудям и шее, а потом в молчании и шуме учащенного дыхания взошел на нее и причинил ей смерть? Каждую ночь она, нагая, ждала его в своей постели, пока, распаленная вожделением, не начинала воображать его как хищную птицу, которая бесшумно падает на нагое тело и приносит наслаждение. Много раз, лежа в постели, она чувствовала, что эта птица кружит над домом; тогда она вставала с постели и выходила во двор, чтобы увидеть ее на фоне ночного неба. Птица, однако, улетала с появлением зари. Что мешало ему, что его отпугивало? Что не позволяло упасть на белое тело Юстыны? Может, он узнал, что она была неверна ему, что в жнивную ночь ею овладел Франек Шульц? Но ведь это случилось не по ее воле, она не дала ему наполнить себя семенем, а потом сожгла копну на поле и прогнала Франека далеко отсюда. Нет, не могла сердиться на это хищная птица, она должна была догадываться, что и в ту ночь она ждала только его, только его холодных пальцев, прикасающихся к обнаженному животу, груди и шее. Впрочем, это уже после того случая она увидела на небе огромную тучу, он появился словно бы на ее крыльях, схватил за руку и, борясь с ветром и дождем, проводил в тихое нутро кабины. Там она снова умерла под тяжестью его тела. Много раз она думала о тех минутах на полуострове и в кабине яхты. Тогда наверняка его дал ей сильный ветер и черные руки огромной тучи. А сейчас, может быть, тот самый ветер и та самая черная туча какой-то великой, непонятной силой отнимали его у нее, запрещали приходить, загораживали ему дорогу. Ведь она не раз чувствовала, даже когда он пришел и причинил ей смерть, что по дороге он должен был побороть какие-то темные силы, продираясь сквозь вихри и бури. В таких случаях его пальцы не были такими холодными, а наслаждение — не таким сильным и смертельным, и он, казалось, был измучен борьбой с грозою. Тогда она любила его еще сильней, хотела гладить по волосам и обнимать, как маленького ребенка, охваченного страшным сном. Рядом со страстью рождалась нежность к нему и восхищение — за эти сражения и борьбу, за победу над вырастающими перед ним препятствиями. Полная нежности, она вечерами прокрадывалась к его дому и издалека наблюдала, как, видимый через освещенное окно, он ходит по большой комнате с темной мебелью или сидит в кресле и читает книгу. Она тогда отчетливо видела всю его фигуру или только голову либо лицо. Ей достаточно было закрыть глаза, и снова в ее воображении он принимал образ хищной птицы, и она бежала домой, убежденная, что птица уже кружит над домом и через минуту упадет на ее нагое тело. Но птицы не было, и она снова возвращалась к дому на полуострове. Но войти она не смела — неизвестно почему, она боялась темной мебели в комнате и даже немного побаивалась доктора, потому что он был другим, не таким, как тогда, когда появлялся у нее. «Это не он», — говорила она себе, хоть именно этого человека она полюбила и возжелала. «Это был он», — уговаривала она себя дома, в постели. И она задумывалась, почему она, будучи так близко, в то же время остается так далеко. Почему она не может преодолеть короткой дороги мимо огорода Макуховой и дома лесника Видлонга? Должна была быть какая-то сила, которая задерживала его на месте, приковывала к креслу. Возле этого дома должны были кружить какие-то силы, завистливые и ревнивые к их молчаливой любви. Разве он не шепнул ей тогда, в ночь, напоенную ветром и грозой: «Люблю тебя, Юстына»?

Лежа обнаженной в своей постели, она однажды допустила к себе мысль, немного подозрительную. Это была в самом деле мимолетная и мелкая мысль, словно бы щелка в неприкрытых дверях. Тотчас же она отбросила ее от себя, запихала куда-то на дно памяти, потому что он, мудрейший, мог ее заметить, подхватить, выловить из глубин других мыслей. И обидеться на подозрительность и беспокойство. Это тогда, после той мимолетной и минутной мысли, полной беспокойства, она не умерла до конца от наслаждения, а только притворилась, что умирает. Когда же он вышел из дому, она нашла на своем животе липкое семя. Через несколько дней она обнаружила на простыне беловатые твердые пятна — и снова в ней проснулось беспокойство. Может быть, она не смогла скрыть это от него, так же, как не смогла скрыть факта, что уже не умирает, как когда-то — взаправду. Малюсенькая до сих пор щелочка в незакрытых дверях расширялась все больше, через нее врывалось подозрение, страх, боль, отчаяние и что-то удивительное — чувство сильное и обжигающее, как водка, распаляющее мысли и раздирающее душу на две половины. С тех пор, как и раньше, ей казалось, что в ней живут две особы, две женщины, враждебные одна к другой и раздираемые разными чувствами. Одна любила, а вторая ненавидела. Одна была полна нежности, а вторая жаждала мести. Эти два таких разных существа постоянно боролись друг с другом и не позволяли заснуть — она бодрствовала до самого утра. А когда даже и засыпала на минуту, появлялось лицо Дымитра — издевательское и насмешливое. После таких снов то, второе, ненавидящее существо направлялось на чердак к трубе, за которой был спрятан карабин с обрезанным дулом. А эта первая все мечтала о птице, притаившейся на балке, о прекрасной птице с коралловым гребнем, похожим на губы, спрятанные у входа в ее лоно. И пришла такая ночь, когда снова ей приснился Клобук, сидящий на балке. Она пошла в хлев, посмотрела вверх на прекрасную птицу, а та сказала ей: о Брыгиде и о ее маленьком ребенке, которого держала на руках Гертруда Макух, о докторе — она видела через окно, как он наклонял свое лицо над этим маленьким человеческим существом. Она удрала домой, но на следующую ночь снова ей приснился Клобук на балке. Она протянула к нему руки, умоляла, чтобы он повалил ее на навоз и овладел ею. Он, однако, только смотрел на Юстыну свысока — надменный, молчаливый, величественный.