Внучка, Жук и Марианна

Джип занесло, когда Стас машинально ударил по тормозам, почувствовав удар. Тяжелый автомобиль юзом проехал еще метров пятьдесят и остановился, едва не уткнувшись в боковое ограждение.

«Господи, неужели бомж какой сунулся под колеса, только не это! — пискнуло в голове. — Да, сейчас ко всем твоим неприятностям только ДТП и не хватало». Стас стукнул в сердцах по рулю, открыл дверцу. Слева, недовольно сигналя, промчался грузовик — ну да, из-за снега на обочине проезжая часть сузилась, а он неосторожно распахнул дверь на всю ивановскую. Еще раз обругав себя, Стас вылез из машины, пошел назад.

Метрах в шестидесяти увидел совсем не то, чего боялся. У двойной сплошной лежал крупный лохматый пес — похоже, мертвый. Переждав поток машин, Стас наклонился. Из-под лобастой башки натекла лужица крови, правая передняя лапа нелепо вывернута. Стас постоял рядом, закурил: жалко псину, но что поделать, сам виноват — кто же перебегает шоссе в таком потоке?

Хотел уже идти, но пес вдруг зашевелился, открыл глаза.

— Ну ты чего, парень? — склонился над ним Стас. — Ты живой, что ли?

Пес, не поднимая головы, ощерил зубы и глухо зарычал.

— Ну, я же не нарочно, ты сам сунулся под колеса, я тебя не видел. — Стас снова выпрямился. — Ну что теперь делать-то? Давай я тебя на обочину, что ли, отнесу?

Поднял вялую тушу, пачкая рукав куртки кровью. Пес оказался намного легче, чем он предполагал — тощий, наверное, только шерсть густая, вот и кажется крупным. Пес дрыгнул задними лапами — вроде попытался вырваться, но сил не хватило.

— Да ладно, чего ты, может, еще отлежишься.

Стас донес собаку до обочины, положил на снег. Постоял немного, повернулся и пошел к машине. И тут вдруг пес завыл — негромко, не напоказ, но так безнадежно, что он остановился, словно в спину воткнули ножик.

— Да чего ты, не плачь, — вернулся он к собаке. — Давай уж я тебя до ветеринарки довезу какой-нибудь. Может, все не так плохо, не скули.

Стас снова поднял собаку на руки, донес до машины, положил на пол у задних сидений — пес вытянулся чуть не на всю ширину машины, глухо и негромко поскуливая.

— Ну что, лапа сломана — шину поставил, на голове рваная рана — зашил, а так ушиб, конечно, сильный. Но может, и отлежится, собака еще молодая, только истощенная сильно. — Пожилой ветеринар, пузатый и одышливый, выписал рецепт на обезболивающее, с сомнением посмотрел на Стаса. — Вы ж сами уколы-то делать не будете, поди?

— Да не умею я. — Стас виновато пожал плечами. — Но это не проблема, найду кому колоть.

— А, ну если не найдете, позвоните — пришлю практикантку. Девица молодая, но толковая, инъекции хорошо делает. И вообще звоните, если хуже ему будет, а швы снимать надо будет через неделю или дней десять. Тогда сами привезете. — Ветеринар взял в руки какую-то карточку. — А как кличка-то собаки?

— Да не знаю я! — Стас снова пожал плечом. — Я ж говорю, под колеса сунулся на шоссе, он не мой. Скорее всего, бродячий, вон весь в колтунах каких-то, тощий… Ну, я его подлечу, подкормлю, а потом на место отвезу, мне-то он ни к чему, я неделями дома не бываю.

— Ну-ну, — ветеринар хмыкнул, отложил карточку, — решили, стало быть, гуманитарную помощь оказать? Тогда звоните, если что.

Пес, получивший укол чего-то наркозного, больше не стонал, тихо лежал на заднем сиденье. Дотащив его до квартиры, Стас постелил на полу в холле одеяло, найденное в гардеробной — даже сам не знал, что такое имеется, не иначе домработница Марина запасла для гостей. Положил собаку на одеяло, принес миску с водой, поставил у морды.

— Ну, лежи. Утром поговорим. — Постоял рядом. — Как же тебя звать-то, приятель? Шариком — вроде неудобно, не похож ты на Шарика. Рексом — у меня в детстве была овчарка немецкая Рекс. Но тоже непохож, тот с паспортом был, настоящий, а ты беспородный. На боцмана моего похож, я на флоте служил — тоже рыжий был, как ты, и злой, как собака. Буду Боцманом звать, уж не взыщи. Ты же не скажешь, как на самом деле. Или вообще никак? Ну, спокойной ночи, не скули только, мне выспаться надо, ладно?

Тепло наплывало, как сладкий сон. Пахло мамой, нежно и спокойно. В бок тыкались братишки, ловили друг друга за лопушистые уши, играли.

— Ну, вот он, какой красавчик! — Теплые руки подняли, перевернули, пощекотали брюхо. — Самый удачный из помета, смотрите, крупнее всех. За полторы отдам, не меньше. Только прививки еще не все сделаны, через пару недель приезжайте, и документы будут готовы.

— А кличка какая? — Низкий мужской голос, другая рука — сильная, твердая, ухватила за холку, подняла так, что он повис, поджав лапы и хвост.

— Первый помет у этой суки, щенки все на «А», этот Арчибальд фон Эббе.

— Ух ты, — восхитился мужчина, — прям-таки фон? Фон дер Пшик? Ну, это уж слишком пышно, будем звать Арчи. Арчи, Арчи! Ладно, заметано, через пару недель приеду, вот задаток.

Его опять опустили на подстилку, мать тут же старательно вылизала его с головы до хвоста — чужие запахи ее раздражали. И он снова привалился к теплому брюху, задирая и покусывая братишек за мягкие уши.

Потом его забрали у матери. Пока жесткие руки поднимали его, поворачивали во все стороны, а он приветливо махал хвостиком, она беспокойно взлаивала, но после команды ушла в вольер. Его посадили в какую-то сумку — в ней остро пахло чужим. Потом запахло еще сильнее, гадко и кисло, сумку затрясло, громко завыл кто-то страшный, но сумку сверху раскрыли, и женский голос ласково сказал:

— Ну что, испугался, дурачок? Не бойся, скоро приедем домой.

Странно, столько времени прошло с тех пор, а он помнил все звуки и запахи до самых незначительных — хлопка автомобильной двери, скрипа сапожек хозяйки по снегу… Дальнейшая бродячая и полная опасностей жизнь не заслонила те впечатления, не вычеркнула из памяти ничего. Имя свое он тоже помнил, хотя не слышал его очень давно. И голоса Хозяина, его жены, детей, казалось, узнал бы по первому звуку…

Он еще долго потом, после того страшного дня, прислушивался ко всем человеческим голосам на улицах большого города — а вдруг повезет, и они найдутся, окликнут его?

Помнился яркий свет, шумные дети — мальчик и девочка, которые тискали его, возбужденно галдели, пока отец не прикрикнул. Пришла еще какая-то женщина, пожилая и спокойная, — от нее уютно пахло молоком и еще чем-то вкусным. Его посадили на гладкий блестящий пол, встали вокруг — от страха он описался, и все побежали, принесли тряпку, вытерли лужу, его немножко поругали, но несильно, снова потискали и наконец посадили в широкую плоскую корзинку.

— Место, Арчи! — сказал мужчина. — Теперь будешь жить тут.

Несколько дней он скучал, поскуливал, искал мать и братьев. Потом привык, тем более что добрая пожилая женщина кормила его вкусно, ласково приговаривая. Сильно уставал он только от детей. Рано утром их куда-то увозил отец, и можно было гулять по большому дому, залезать под диваны, играть с мячиком. Но после обеда дети возвращались, и его спокойная жизнь заканчивалась. Его тискали, заставляли брать в рот какие-то игрушки, которые не помещались в зубах, кидались в него мячиком…

Возня прекращалась только тогда, когда прикрикивала на расшалившихся детей мать — красивая и душистая женщина. Но она, нарядная и еще более душистая, часто уходила из дома, а добрая пожилая хозяйка детей не ругала.

Зато вечерами, когда возвращался отец, дети не трогали его — это было запрещено, и он спокойно укладывался у домашних тапок Хозяина, который сидел на диване перед большим экраном вечерами напролет. Чаще сидел тихо, только просил принести ему то пива, то чаю, но иногда громко кричал, вскакивал с дивана, лупил кулаком по подушкам, и тогда Арчи вздрагивал и начинал заливисто лаять…

Показалось, что он снова лежит у хозяйских ног и звонко тявкает, он заворчал, открыл глаза. Сильно тошнило, и он пополз куда-то, сам не зная куда. Наткнулся мордой на миску, оттуда выплеснулась вода — он жадно подлизал ее с пола, потом напился из миски, расплескивая воду. И снова улегся, положив пудовую голову на левую лапу. Правая не слушалась, придавленная чем-то тяжелым, а правый бок он вообще не чувствовал, там лишь пульсировала тупая боль.