Принцип Полины

– Счастливо, – сказал нам бургундец и взял курс на пару профессоров в яблочно-зеленом и малиново-розовом, которые шутили со свитой раскрывших рты лауреатов.

– В этом не было необходимости, – заметила нам Полина, кривя рот. – Увидимся позже.

– Это же надо так измениться, – прошипел Максим сквозь зубы, едва она повернулась к нам спиной. – Видал, как нос задирает, прямо Бордо-Шенель. Помнишь рекламу паштета: «У нас разные це-е-енности». Мне плохо, Фарриоль. В письмах она просто морочила мне голову.

– Нам тоже стоит проявить гибкость, – вступился я.

– Я так и знал, что она будет стыдиться меня! Надо было отправить тебя одного.

– Зачем ты так? Она взволнована нашей встречей, вот и все. Но мы и правда немного не вписываемся в контекст…

– Она даже не носит больше свои куай-цзу, – пожаловался он с видом побитой собаки. – Свои?..

– Палочки из китайского ресторана! – взвился он, раздраженный моей непонятливостью.

Тут я вспомнил две длинных иглы из светлого дерева, которыми были заколоты волосы Полины, когда она занималась любовью на мне.

– Это был наш символ покруче трусиков, – продолжал он печально.

И я услышал рассказ о том, как за ним пришли полицейские между китайскими блинчиками и свининой-лаке. Он отдал свои палочки Полине, сказав ей, чтобы поела за двоих: это недоразумение, к десерту он вернется.

– Все время, пока я был в тюрьме, она носила их как заколки для волос, сама мне говорила, – с горечью подчеркнул он.

– Но теперь ты на свободе, это уже никакой не символ.

– Все равно. В такой день, как сегодня, и когда я в зале, она могла бы выйти с палочками. Нет? Для меня.

– Максим… Все-таки не ты герой этого праздника.

– Да знаю я… Несу чушь, не обращай внимания, дурак я.

И он осушил седьмой или восьмой бокал шампанского, которое разносили на подносах.

– Она с ним, как ты думаешь? – снова заговорил он, сверля ледяным взглядом Супермена-младшего.

– С какой стати? – проскрежетал я. – Он красив, хорошо воспитан, умен – что у них может быть общего?

– У меня ум за разум зашел. Он, должно быть, гей. Вот ты бы назвал свою кралю «биномом»?

– Нет, но я-то литератор.

– Я хочу удостовериться.

И не успел я его удержать, как он метнулся к лауреату, беседовавшему с Полиной и двумя профессорами в ярких мантиях.

– Вернуай – произносится Вернуй? – выпалил он, развернув его к себе лицом.

– Прошу прощения?

– Улица есть в Париже – пишется Тремуай, а произносится Тремуй. Вы не родственники?

– Насколько я знаю, нет, – добродушно протянул бином.

– Пересмотри свое генеалогическое дерево, Рикетт, тебе ветви не хватает.

– Меня зовут Эмерик, мсье. Не надо феминизировать, мне это не нравится.

– Да ну? Ты не любишь гомиков?

– Я не брошу в вас камень, но не считайте свои наклонности нормой.

Полина повернулась ко мне, паника смешалась в ее взгляде с укоризной. Я пришел на выручку Максиму, сказав, что он бельгиец. Первое, что пришло мне в голову, чтобы уйти от скользкой темы.

– Максим Де Плестер! – рявкнул он в подтверждение прямо в лицо предполагаемому сопернику.

– Валлонская знать? – осведомился тот с насмешливой почтительностью.

– Нет, фламандское быдло. Нарываешься, Вернуй?

– Sorry, – извинилась Полина перед двумя киберпрофессорами, которые, приветливо улыбаясь, пытались постичь поведение Frenchies [25].

Она взяла нас обоих под локти и увела из шатра.

– Меня все это достало не меньше, чем вас, мальчики, но это мой университет и мое будущее. Ясно? – Указав на яблочно-зеленого и малиново-розового, она пояснила: – Вот он разработал шпионские программы, а она – крупнейший в мире специалист по прослеживаемости алгоритмов. Они мои научные руководители, так что дайте мне делать дело, а я приду к вам в Рьюли-Хаус в девять часов. Приготовьте праздничный стол, я сегодня ужинаю с вами. И поэтому сейчас прощаюсь. Вуе.

Она повернулась на каблуках, взметнув тогу, приоткрывшую восхитительные ножки. А мы, два дурака, стояли, глядя, как она возвращается к светилам планеты Веб.

– Мы карлики, – тихо сказал Максим.

– Но в нас есть своя прелесть. Вот тебе и доказательство.

– Ладно, пошли затоваримся.

Он обнял меня за плечи, и мы, покинув университетский мир, вернулись к цивилизации.

Ровно в девять внизу нашей подвальной лестницы раздался звонок.

– Черт, она слишком рано! – всполошился Максим, сражавшийся с майонезом, который так и норовил свернуться.

Напуганные флуоресцентными цветами английской пищи, мы в конце концов купили трех замороженных омаров, и теперь они томились в кастрюльке с маргарином. Я вынул руки из огуречного салата, где пытался отыскать крышечку от бутылки с уксусом, и пошел открывать Полине.

На ней было узкое шелковое платье сиреневого цвета, в руках бутылка бургундского. Готовый вот-вот рассыпаться узел волос был скреплен китайскими палочками. Она легонько поцеловала меня в губы.

– То-то Максим будет рад, – сказал я невпопад, силясь совладать с волнением.

– Японский бог, мать их за ногу, я понимаю Столетнюю войну! – отозвались эхом стены кухни.

– С ним… все в порядке? – встревожилась она, красноречиво прищурившись.

– Все, кроме майонеза.

– Предупреждаю вас: это будет кетчуп-горчица, – объявил Максим, выходя к нам в коридор. – На отработанном масле хрен чего приготовишь, это ж надо! Привет, любовь моя. Я тебя даже не поздравил.

Он облапил ее и впился в губы поцелуем в лучших французских традициях. Она не противилась, передав мне бутылку вина.

– Вот как, он еще и вино делает? – напрягся я, взглянув на этикетку.

Максим оторвался от Полины, чтобы прочесть через мое плечо.

Жевре-Шамбертен – поместье Вернуай.

Он отреагировал сдержаннее, чем я ожидал:

– Мило с его стороны. Это веб-вино?

– Его семья поручила ему управление поместьем, – кивнула Полина. – Он гений интерфейса, я-то больше по software [26].

– Nobody's perfect [27], – заключил Максим со своим лучшим фламандским акцентом. – Не говори мне, что это палочки от нашего китайца с улицы Бож. Ты их хранишь?

– Я довольно консервативна, – ответила Полина, объединяя нас взглядом.

Со сдержанным торжеством он опустил глаза на бутылку в моей руке:

– Ну что, откупорим пойло от гения или прибережем его к сыру?

– Который мы забыли купить, – напомнил я.

– О том и речь. Шампанского!

Он ушел в кухню, крикнув ей на ходу, что она царица мира и в два счета справится со своим software.

– Ты не изменился, – сказала мне Полина.

Я промямлил «спасибо» и добавил, что она стала еще красивее, чем в Сен-Пьер-дез-Альп.

– Это климат. Вы хорошо устроились?

Я ответил не сразу Смесь безумного желания и бесконечного отчаяния нахлынула на меня перед нею нынешней. Да ведь и Максим, каким бы мифоманом он ни был и как бы ни раздувал приписываемое себе влияние, сдержал заложенные в нем обещания и добился своего. А я – я не изменился. Избитый комплимент, но перед ними я воспринял его как самое обидное поражение. Я все тот же, да. Я похерил мечту жить своим пером, полный рабочий день настилал ковровые покрытия и был в силах писать разве что по выходным, однако никто не находил, что я изменил себе, предал себя и погубил. Стало быть, моя детская страсть оказалась не так живуча, как я думал. У меня ничего не осталось. Разве что пластырь, приклеившийся ко мне на время короткой эскапады, да отрадное воспоминание давно минувших дней – любовница на единственный вечер, которая теперь, вооружившись одним из самых престижных в мире дипломов, начнет карьеру мечты среди акул информатики и аристократов вина.