Ребенок, который был вещью. Изувеченное детство

Спасибо Рику и Дону — вилла Рио стала моим домом вдали от дома и идеальным убежищем на время работы над этим проектом.

И наконец, я хочу поблагодарить Филлис Коллин. Я желаю тебе счастья и спокойствия. Благословит тебя Господь.

ПОТЕРЯВШИЙСЯ МАЛЬЧИК

Глава 1

Беглец

Зима 1970 года, Дэли-Сити, Калифорния.

Я совсем один. Мне ужасно хочется есть, и я дрожу в темноте от холода. Я сижу, подложив под себя ладони, на нижней ступеньке лестницы, ведущей в гараж. Голова запрокинута назад. Руки онемели несколько часов назад. Шею и плечи начинает неприятно сводить. Но это ничего, я давно научился не обращать внимания на боль.

Я пленник собственной матери.

Мне девять лет, и я живу так уже не первый год. Каждый день происходит одно и то же. Я просыпаюсь на старой раскладушке в гараже, выполняю свои утренние обязанности по дому, после чего (если мне повезет) получаю в награду остатки завтрака, недоеденного братьями. Бегу в школу, пытаюсь красть еду, возвращаюсь в «сумасшедший дом», а там прохожу «рвотную инспекцию». Мама заводит меня в туалет и заставляет засунуть два пальца в рот, ведь ей необходимо убедиться, что я ничего не успел съесть за день.

Потом меня в лучшем случае бьют, в худшем — мама заставляет меня играть в одну из своих «игр» (вроде «газовой камеры» или поджаривания на плите). Затем я приступаю к уборке, а когда заканчиваю с дневными делами, отправляюсь в гараж и сижу там, пока не придет время мыть посуду после «семейного» ужина. Если я не сделал ничего дурного за весь день, мне, может быть, достанутся объедки.

День заканчивается только тогда, когда мама разрешает мне вернуться в гараж на раскладушку. Я сворачиваюсь в клубок, стараясь сберечь остатки тепла. Сон — единственное удовольствие в моей жизни. Только тогда я могу отвлечься от страданий. И мне нравится видеть сны.

В выходные становится еще хуже. Нет школы — нет еды — и никакой надежды ускользнуть из «сумасшедшего дома». Я спасаюсь тем, что воображаю, будто мне удалось сбежать — куда угодно, лишь бы подальше отсюда. Уже много лет я живу изгоем в «родной семье». Сколько себя помню, от меня постоянно были одни проблемы, и я всегда «заслуживал» наказания. Сначала я верил в то, что я плохой мальчик. Потом понял, что мама больна, ведь она вела себя подобным образом только тогда, когда поблизости не было моих братьев, а отец дежурил на пожарной станции. Мама явно не хотела, чтобы кто-то узнал об ее «играх». По неизвестной мне причине я был единственным объектом ее издевательств; глядя на мои мучения, она испытывала какое-то извращенное удовольствие.

У меня нет дома. У меня нет семьи. И в глубине души я не знаю, будет ли меня когда-нибудь кто-нибудь любить, смогу ли я снова стать человеком. Ведь я не ребенок, я вещь.

Я совсем один.

Сверху доносятся крики. Уже четыре часа дня, значит, родители успели напиться. А теперь орут друг на друга. Начинают с оскорблений, потом переходят на проклятия. И через несколько секунд перекидываются на меня. Так всегда бывает. От маминого голоса у меня внутри все переворачивается.

— Что ты хочешь сказать, Стивен? — вопит она. — По-твоему, я плохо обращаюсь с мальчиком? Так, что ли?

Затем ее голос становится нестерпимо холодным. Я представляю, как она тычет пальцем папе в лицо.

— Послушай… меня… ты. Ты… не имеешь ни малейшего понятия, что «это» из себя представляет. Если думаешь, что я плохо с «этим» обращаюсь… то… «это» может проваливать из моего дома.

Я буквально вижу отца, который после стольких лет все еще пытается хоть как-то меня защитить: он трясет бокалом с выпивкой так, что кубики льда бьются о стенки.

— Успокойся, — начинает папа. — Я лишь пытаюсь сказать… ни один ребенок не заслуживает, чтобы с ним так обращались. Господи, Роэрва, да ты… ты к собакам относишься лучше, чем к мальчику.

Скандал достигает самой громкой точки. Мама швыряет стакан, он разбивается о кухонную тумбочку. Папа перегнул палку. Никто не смеет говорить матери, что ей делать. А платить за это придется мне. До того момента, как она вызовет меня наверх, остается совсем мало времени. Я начинаю готовиться. Аккуратно вытаскиваю руки из-под попы — не целиком, ни в коем случае, ведь иногда мама спускается вниз, чтобы проверить, как я исполняю ее приказ. Без ее разрешения я не имею право даже пальцем пошевелить.

Хоть я и сижу неподвижно, внутри у меня все сжалось. Если бы только…

Дверь наверху с грохотом распахивается, и мама кричит:

— Ты! Живо тащи сюда свою задницу!

Я без оглядки лечу вверх по ступеням. Несколько секунд жду маминых приказаний, после чего робко открываю дверь. Тихо подхожу к маме и жду, когда начнется очередная «игра».

Сегодня она решила развлечь себя «гляделками». Я должен стоять в метре от нее, вытянув руки по швам, наклонив голову на сорок пять градусов вперед, и таращиться на мамины ноги. Следует первая команда: я обязан смотреть выше ее груди, но ниже глаз. Вторая команда: я должен встретиться с мамой взглядом, но при этом молчать, не шевелиться и даже не дышать — пока мне не разрешат. Мы с мамой так «играем» с тех пор, как мне исполнилось семь, поэтому сейчас для меня подобное испытание — всего лишь часть ежедневного бесправного существования.

Внезапно мама хватает меня за правое ухо. От неожиданности я дергаюсь — и тут же получаю тяжелую пощечину в наказание. Ее рука словно размазывается в воздухе за несколько секунд до того, как впечатывается в мое лицо. Без очков я не очень хорошо вижу, а раз сегодня не нужно идти в школу, то мне нельзя их носить. Щека горит от удара.

— Кто тебе разрешил двигаться? — шипит мама.

Я, не отрываясь, смотрю на какое-то пятно на ковре. Мама ждет, пока я отреагирую, после чего тащит меня к входной двери, чуть не отрывая ухо.

— А ну повернись! — кричит она. — Посмотри на меня!

Но я так просто не сдаюсь. Краем глаза замечаю отца. Тот делает еще один глоток из стакана. Когда-то широкие папины плечи сейчас бессильно опущены. Годы работы в пожарной службе, пьянство и напряженные отношения с матерью легли на них тяжелым грузом. Когда-то он был моим героем; все знали, что он мог без страха войти в горящее здание ради спасения ребенка. А теперь стал конченым человеком. Он продолжает пить, а мама все не успокаивается: