Малый не промах

16

Всех критиков Нью-Йорка почему-то очень смешило, что автор «Катманду» – дипломированный фармацевт, окончивший университет в штате Огайо. Они сразу поняли, что я не бывал ни в Индии, ни в Непале. Они пришли бы в восторг, если бы узнали, что и писать-то эту пьесу я начал еще в средней школе. А как они растрогались бы, если бы узнали, что учительница английского языка сказала мне, что я непременно должен стать писателем и во мне теплится искра божия, причем сама она никогда нигде не бывала, ничего путного не видела и к тому же была старой девой. А какое подходящее имя было у этой особы – Наоми Шоуп.

Она пожалела меня, но я уверен, что ей и саму себя было жаль. Жуткая у нас была жизнь! Она была странная, одинокая, у нас ее считали чудачкой, потому что она вся ушла в чтение книжек, это была ее единственная радость. А я был вообще прокаженным. Да и дружить с ровесниками мне было некогда. После занятий в школе я бежал закупать продукты, а дома сразу же начинал готовить ужин. Я стирал все белье в нашей старой, скверной стиральной машине, стоявшей в котельной. Я подавал ужин отцу и маме, иногда и гостям, а потом мыл посуду. Посуда накапливалась с утра после завтрака и ленча.

Потом я делал уроки, пока у меня не слипались глаза, и валился в постель. Никогда не хватало сил раздеться. А вставал я в шесть утра, гладил белье, пылесосил в комнатах. По том подавал завтрак отцу и маме и ставил в духовку ленч. Потом застилал все постели и бежал в школу.

– А что же делают твои родители, пока ты хозяйничаешь? – спросила мисс Шоуп. Она вызвала меня в свой маленький кабинет после урока, на котором я крепко спал. На стене ее кабинета висела фотография знаменитой поэтессы Эдны Сент-Винсент Миллей. И мисс Шоуп пришлось объяснять мне, кто это такая.

Я стеснялся откровенно рассказывать старой мисс Шоуп, что делают мои родители целыми днями. Они слонялись по дому как призраки, в купальных халатах, в ночных шлепанцах – если только не ждали гостей. Они часами смотрели куда-то в пространство. Иногда они осторожно обнимали друг друга и вздыхали. Они были похожи на привидения.

И в следующий раз, когда Ипполит Поль де Милль предложит мне вызвать какого-нибудь мертвеца, я скажу:

– Навидался я их! Хватит!

Так что я сказал мисс Шоуп, что отец и плотничает дома, и, конечно, много пишет и рисует, и даже имеет антикварное дельце. А по правде говоря, отец в последний раз брал в руки инструменты в тот день, когда он сбросил купол с дома и переломал все свои винтовки. Я никогда не видел, чтобы он рисовал или писал красками. А его антикварная торговля состояла в том, что он распродавал понемногу остатки добычи, привезенной из Европы в лучшие времена.

На эти деньги мы покупали еду и топливо. И еще одним источником средств было небольшое наследство, завещанное моей матери родственником из Германии. Она получила эти деньги уже после окончания судебной тяжбы. Иначе и их забрали бы Метцгеры. Но основную поддержку нам оказывал Феликс – он был необычайно щедр, и нам никогда не приходилось о чем-то его просить.

И я сказал мисс Шоуп, что мама работает в саду и помогает нам: мне – по хозяйству, а отцу – в его антикварном деле, ведет переписку с друзьями, очень много читает и так далее.

Однако вызвала меня мисс Шоуп по другому поводу: она прочитала мое сочинение на заданную тему «Кто из граждан Мидлэнд-Сити мой любимый герой?».

Моим любимым героем был Джон Форчун, который умер в Катманду, когда мне было всего шесть лет. У меня даже уши загорелись, когда мисс Шоуп со слезами на глазах сказала мне, что за сорок лет работы в школе она не читала лучшего сочинения.

– Ты непременно должен стать писателем, – сказала она, – и ты должен покинуть этот убийственный город как можно скорее. И тебе надо найти то, что у меня не хватило духу искать, – добавила она. – Именно то, что мы все должны искать, не сдаваясь.

– А что это? – спросил я.

Вот что она ответила:

– Свой собственный Катманду…

Она призналась, что внимательно наблюдала за мной последнее время.

– И ты словно разговариваешь сам с собой.

– А с кем мне еще разговаривать? – сказал я. – Да я и не разговариваю по-настоящему.

– Вот как? – удивилась она. – А что же ты делаешь?

– Ничего, – сказал я. Я никому не рассказывал об этом и ей тоже говорить не стал. – Просто у меня такая нервная привычка, – сказал я.

Конечно, ей понравилось бы, если бы я открыл ей все свои тайны, но я так и не доставил ей этого удовольствия.

Я решил, что безопаснее всего, мудрее всего молчать как могила и быть холодным как лед и с ней, и со всеми другими.

А ответить на ее вопрос я мог бы так: я просто напеваю себе под нос. Это было джазовое пение – изобретение негров. Они таким пением без слов прогоняли тоску и печаль, и я тоже. «Бууби дууби хопхоп», – пел я себе под нос и еще: «Скедди уии, скиди уа» – и так далее. «Бииди оп! Бииди оп!»

И мили летели мимо, и годы летели мимо. «Фуудли йа, фуудли йа. Занг риипа доп. Фаааааааааааааааааа!»

Торт «Линцер» (по рецепту из газеты «Горнист-обозреватель»). Смешать полчашки сахару с чашкой сливочного масла, хорошенько растереть. Добавить два желтка, пол чайной ложки лимонной цедры.

Смешать чашку муки, четверть ложки соли и чайную ложку корицы, четверть ложки гвоздики. Высыпать в масло, растертое с сахаром. Добавить чашку миндаля (не жареного) и чашку жареных лесных орехов, нарубленных очень мелко.

Раскатать две трети этой массы до толщины в четверть дюйма. Выложить на глубокий противень. Густо смазать малиновым вареньем (полторы чашки). Раскатать остальную массу, нарезать полосками длиной около десяти дюймов. Слегка закрутить и положить сверху сеткой. Защипнуть края. Разогреть духовку до 350° и выпекать около часа, затем остудить при комнатной температуре.

Этот торт был одним из самых популярных в Вене, столице Австрии, перед первой мировой войной!

Я ничего не говорил отцу и матери о том, что хочу стать писателем, пока не угостил их неожиданно своим изделием – тортом «Линцер» по рецепту газеты «Горнист-обозреватель».

Когда я подал торт, отец как-то встряхнулся, ожил и сказал, что торт словно перенес его на сорок лет назад. И прежде чем он снова отключился от действительности, я ему передал то, что мне сказала Наоми Шоуп.

– Полуженщина-полуптица, – сказал он.

– Простите, сэр? – сказал я.

– Мисс Шоуп, – сказал он.

– Не понимаю, – сказал я.

– Она, несомненно, сирена, – сказал он. – А сирена – это полуженщина-полуптица.

– Я знаю, что такое сирена.

– Значит, ты знаешь, как они завлекают моряков своими сладкими песнями и те разбиваются о скалы.

– Да, сэр, – сказал я. После того как я застрелил миссис Метцгер, я стал всех взрослых мужчин величать «сэр». Моя жуткая жизнь становилась от этого немножко веселее, так же как от негритянских песенок без слов. Я представлял себя каким-то «нижним чином», ниже некуда.

– А что сделал Одиссей, чтобы безнаказанно проплыть мимо сирен? – спросил отец.

– Забыл, – сказал я.

– Он сделал то, что я советую и тебе делать каждый раз, когда кто-нибудь скажет, что у тебя есть какой-то талант, – сказал он.

– Хотел бы я, чтобы мой отец сказал мне те слова, что я говорю тебе.

– Что именно, сэр? – сказал я.

– Залепи уши воском, мой мальчик, и привяжи себя к мачте, – сказал отец.

– Но я написал сочинение про Джона Форчуна, и она сказала, что сочинение отличное, – настаивал я. Вообще я очень редко на чем-нибудь настаивал. После того как я посидел в клетке, весь измазанный чернилами, я пришел к выводу, что лучше всего и для меня, и для окружающих, если я ничего не буду хотеть, ничем не буду восторгаться, по возможности ни к чему не буду стремиться, чтобы никогда больше никого не обидеть, никому не повредить.