Матери

Как? Что ты говоришь? Ни в коем случае! А твою мать мы что, совсем освободим от ее обязанностей? И всю заботу о вас мне взвалить на свои плечи? Да? Чтобы я полностью заботился о вас?

Мы сами будем заботиться о себе, папа, так нам всем будет легче, вот и врачи говорят, что нельзя нас разлучать, да мы и сами так чувствуем, даже нашим телам больно, когда мы расстаемся

прекрати эти глупые теории, с вашими телами, ничего еще не доказано, всё это выдумки, наоборот, так вы станете более сильными и самостоятельными, по отдельности, а иначе вы всегда будете зависеть друг от друга, но уже сколько лет мы так живем, папа, девять или десять, и не можем привыкнуть жить отдельно, врачи говорят, что мы поэтому и расти перестали, мы оба самые низкие в своих классах, а мы уверены, что если будем жить вместе, то начнем расти; мы и спать не можем нормально, оба засыпаем только глубокой ночью, папа, мы действительно должны быть вместе, мы оба так чувствуем, мы должны быть вместе, потому что мы вместе родились. А он смеется, просто заливается, значит, говоришь, не можете заснуть друг без друга, я тоже не могу заснуть, я тоже засыпаю поздно ночью, но у тебя другое, папа, ты взрослый, и потом ты ложишься еще засветло, а ведь мы дети, и он продолжает смеяться, как будто мы с ним говорим о самых смешных вещах на свете, а почему бы вам не предложить своей безответственной и глупой матери жить вместе, но не со мной, а с ней, спрашивает он своим ужасно ехидным голосом, и тогда я говорю ему, что не хочу больше слушать про то, что ты, Бояна, и пропащая, и двоечница, и бесконтрольная, не хочу слушать, как ты обижаешь маму

а он: да я просто пошутил, я только хотел тебя подразнить.

И я ему говорю: а зачем, папа, ты хочешь меня дразнить?

И он посмотрит на меня задумчиво, а иногда погладит и обнимет меня. И я чувствую его, он так одинок. Ведь у него нет того, что есть у нас с тобой. У него только отделение, пациенты и я.

И все это время Бояна будет держать в своих руках руки брата, будет гладить его по голове, по лицу, будет сжимать его плечи, перебирать его пальцы, прижиматься к нему, совсем-совсем близко, и ей будет так уютно, пока он шепчет об их тайнах, которые нельзя рассказать, хотя Деян рассказал о них Яворе, и она ответила: да вы просто счастливчики! Вы самые счастливые на свете, не желайте ничего сверх того, что у вас есть, и будьте благодарны за то, что вам дано!

Эти удивительные слова Яворы они любили повторять шепотом, потому что это, правда, так, действительно, это так, ее слова давали им силу, и каким-то образом они становились еще ближе друг к другу, этой близости им хватит, чтобы вытерпеть до следующего воскресенья, когда они снова встретятся у кого-нибудь из родителей, кому выпадет черед, а порядок, по которому родители забирали близнецов на воскресенье, постоянно нарушался, ведь у каждого из взрослых было полным-полно работы, да и дежурства, и часто бывало так, что по воскресеньям они оставались одни, без родителей, и это было лучше всего, тогда им просто давали деньги и строго наказывали: обедать в Макдональдсе, сходить в кино, посетить София-лэнд, разойтись в шесть, а в семь каждому быть в своем доме, они не знали, что дети сами были домом друг для друга, что у них просто не было никакого другого дома, кроме них самих, и тогда Бояна и Деян растворялись в городе, на его улицах, в кинозалах, в кафе-кондитерских, в воздушной кукурузе, город существовал только для них, для них обоих, для их общего звонкого смеха, они смотрелись друг в друга, и никого вокруг для них не существовало, они забывали обо всем, оставался только другой, другой был важнее, другой был единственным

я живу только затем, чтобы радоваться его присутствию рядом

только чтобы радоваться ее присутствию рядом

солнечным лучам в его ресницах

лучам солнца в ее ресницах

чтобы чувствовать, чувствовать пронзительно, как я люблю ее

и чтобы у меня возникала приятная боль где-то у сердца, чтобы наблюдать, как с каждым разом становятся сильнее его руки, а волоски на них — все светлее, волосы у обоих выгорают от солнца, мама говорит, что мы родились почти совсем беленькими, а вообще-то были соломенно-русыми

мир искрился, обливая их светом, он прокладывал им дорогу, и они шли по ней — улыбающиеся, счастливые, живые, потому что мы вместе, а когда мы не вместе, мы не живые.

Мы не мертвые, попыталась как-то объяснить матери Бояна, но и не живые. Неужели? спросила мама с иронией, я как-то не совсем понимаю.

Не понимаешь, потому что не родилась с кем-нибудь

Ты меня шантажируешь? Что ты хочешь от меня? Разве не видишь, что я еле-еле справляюсь с этой жизнью! Я с огромным трудом тяну на себе тебя, а ты хочешь, чтобы я взяла вас обоих! Нет, этому не бывать! Освободить твоего отца от всех обязанностей!

Им казалось, что мать и отец сами были близнецами, мать и отец были симметричными фигурами, одинаково думали, одинаково раздражались, одинаково ненавидели, даже говорили одними и теми же фразами, они вполне могли вернуться к своему социалистическому прошлому, а Деян и Бояна пойдут вперед по жизни, пойдут и построят свою, потому что уже всё знают. Они не держались за руки на улицах, чтобы их не приняли за влюбленную парочку, но каждый знал движения другого так, как знал интуитивно движения своей собственной руки, своего тела, своей мысли. Когда еще они жили вместе, неразделенные, то по вечерам засыпали, держась за руки, не разбирая, где чьи пальцы, не различали своих снов, своего пробуждения от сна и пробуждения другого, их руки сплетались так, как безвозвратно сплелись их имена, его — ЕЯ и ее — ОЯ, они не могли бы называться иначе, только так — Деян и Бояна. Одна и та же буква связывала их как общая пуповина, одна и та же буква Я, выражающая самое сильное опьянение и самый глубокий провал. Буква Я. Не было большей радости, чем этот крик — Я! И оба они были Я, и каждый был отдельно от Я, он был — ЕЯ, а она — ОЯ, они были различны и одинаковы в один и тот же момент, наслаждаясь своим единством. Они развлекались, заранее радуясь своим совершенно одинаковым, ожидаемым реакциям, шуткам, замечаниям, проявлениям чувств, вытаращенным от удивления глазам, мелким пакостям и уколам, их смех звучал на пустых воскресных улицах как взрыв множества солнц, Деян и Бояна, рожденные вместе из одной и той же утробы и разорванные на части из-за капризов Нины и Стефана

как ужасно звучат даже их имена! смеялась Бояна, не то что наши

а знаешь, и правда, не может быть ничего общего между Стефаном и Ниной! Сколько ни повторяй их имена, ничего из них не появится, никаких общих звуков

я думаю, они никогда не любили друг друга, подхватила Бояна, как можно любить кого-то, а потом перестать его любить? Деян, ты можешь мне ответить на этот вопрос? Если любишь кого-то, то ведь это навсегда? Ты вот можешь перестать любить меня однажды? или я — тебя?

И поскольку было невозможно отвечать на подобные вопросы, Деян соглашался, что да, Стефан и Нина наверное никогда не любили друг друга и никогда не были счастливы, мама обвиняет отца в том, что из-за него не сложилась ее карьера врача, а ведь она как врач была лучше его, и ее родители были врачами, и она сама всегда мечтала стать врачом, мечтала быть такой, как Ирина из романа «Табак» [8] больше всего именно поэтому хотела стать врачом — как Ирина, быть фатально красивой — и в то же время лечить людей, быть неимоверно богатой — и врачом, быть смуглой, аппетитной, привлекательной, а сама была серо-русая, костлявая, плоскогрудая, выше среднего роста, и совсем не излучала ни тепла, ни смуглости, а уж тем более — привлекательности, но зато была хорошим врачом, лучше всех на своем курсе, а потом — лучше всех в ординатуре, лучше всех в больнице, она работала целыми сутками, самоотверженно, училась как одержимая, словно собиралась проглотить эту свою медицину всю сразу, но так и не стала Ириной, даже наоборот — превратилась в нечто, противоположное своему кумиру, уже один ее вид отталкивал, такой строгой и неприступной стала она из-за медицины и больницы, она держалась со всеми, как со своими потенциальными пациентами, которым должна с первого взгляда установить диагноз, но доцентам и профессорам нравились как раз такие — амбициозные, способные, серьезные, из нее получится хороший врач, говорили они между собой, это знали даже медсестры, даже Стефан это знал, знал, что из них двоих она — лучшая, и молчаливо шел за ней, но не мог ее догнать, потому что у нее было что-то, чего не было у него — вдохновение, призвание быть врачом, вглядываться в болезни, обнаруживать и лечить их, но для нее пациент и его болезнь — это были разные вещи, пациент только мешал своей болезни и ужасно раздражал, большое будущее в медицине было предначертано для Нины, но точно в этот момент появились близнецы, а вместе с ними — демократия, голод, инфляция, бесконечные заботы, помноженные на два, всё это появилось в жизни Нины только затем, чтобы перевернуть, сломать ее жизнь, остановить ее победоносное шествие к вершинам медицины, освободить место для Стефана и успокоить его, сам факт, что детей было двое, сначала вызвал у нее панику и ужас, да это просто патология, а позже стало кармой и наказанием, это ненормально, считала Нина, иметь двух одинаковых детей сразу, разнополых, но, в сущности, зеркально одинаковых, они казались ей дубликатами или клонами, только не настоящими, не ее детьми, и они как будто чувствовали это и особенно не нуждались в ней, она просто их обслуживала, просто кормила, обстирывала, выводила гулять, она была их прислугой и только теряла свое бесценное время ради них, и никакой благодарности ниоткуда, прежде чем они научились называть ее мамой, они уже знали имена друг друга, они были нужны друг другу, а она — нет, чем еще больше отталкивали ее от себя, эта их взаимная связанность ужасно раздражала ее, их растворенность друг в друге не давала ей покоя