История моей возлюбленной или Винтовая лестница

По дороге к Ирочке попросили таксиста остановиться на площади Льва Толстого около «Гастронома». Вдруг мне вспомнился рассказ Инги, что она жила когда-то здесь на площади Льва Толстого (тоже у пяти углов), но, в отличие от Ирочкиных пяти углов не поблизости от Невского, а на Петроградской стороне. Словно угадав мои мысли, Ирочка заметила невзначай: «Есть петербургская легенда, что на пяти углах рождаются красивые женщины». И дерзко засмеялась. У Ирочки была такая особенность: при добром нраве и аристократизме вдруг выступить с неожиданной дерзостью: «Есть петербургская легенда, что на пяти углах рождаются красивые женщины». Все мы знали, что Ирочка родилась на Пяти Углах. Но как она дозналась до Инги? Риммочка осталась в такси, а мы бросились набирать закуски-выпивки. В тот короткий период позднего хрущевского и раннего брежневского правления в центральных гастрономах (вершиной был Елисеевский на Невском проспекте) можно было в случае удачи сразу купить прекрасные грузинские вина, коньяки, ветчину, швейцарский сыр, маслины, кетовую и даже паюсную икру, и всяческие консервы, включая легендарных камчатских крабов. Мы всего этого и накупили. А когда я вызвался заплатить, Ирочка ласково и настойчиво отодвинула от кассы мой тощий бумажник, положив на медный язык стеклянной будки крупную купюру, которую ловко слизнула правая рука кассирши, а левая весело прозвенела ручкой денежной шарманки. Наверняка план вечеринки был продуман Ирочкой заранее, иначе почему бы, едва мы успели войти в ее квартиру и разложить на столе закуски-выпивки, в дверь позвонили, и в гостиную вошли вместе Васенька Рубинштейн (Риммочка клялась, что не звонила Васе о вечеринке) и капитан Лебедев, на этот раз в отменном светло-коричневом (мокко) костюме и красно-сине-белом галстуке. Выглядел капитан Лебедев очень пристойно, не суетился, широко улыбался, и кажется, раздался в плечах. Оба принесли цветы, коньяк, конфеты, торт. «А я опять ни с чем!» — аукнулось мне. Все перецеловались, в том числе и с капитаном Лебедевым. Долгое время знакомства и рекомендация Ирочки сблизили его с нами. Риммочка вполголоса спросила мужа о каких-то вечерних делах, связанных с Асенькой, их дочкой, которая подросла и без истерик оставалась с бабушкой. Кстати, мать Риммочки Рубинштейн благополучно дотягивала второй курс внутривенной терапии ПЧ, и рентгеновские снимки были вполне обнадеживающими. Опухоль почки как бы замерла, перестав увеличиваться в размерах. Да, для матери Риммочки пришлось хлопотать в Ленинградском горздраве и на Ученом совете Института онкологии о разрешении провести курс чаготерапии еще до завершения опытов на белых мышах.

Застольная беседа на этот раз почти не касалась светских тем: кто из артистов/артисток кино с кем снимается? кто кому с кем изменил? кто от кого ушел? со скандалом или пристойно? кого из писателей выдвинули на Государственную премию? и если выдвинули, то почему за такую серятину, когда напечатана отличная проза Аксенова? Да, да! Не говоря о Васеньке Рубинштейне, само имя которого подстегивало вчитаться, а потом увлечься прозой знаменитого тезки-модерниста, капитан Лебедев после первой-второй рюмки решительно заявил, что считает «Звездный билет» и «Затоваренную бочкотару» своевременной и справедливой критикой бюрократов и консерваторов на всех уровнях общественной жизни и, в особенности, в работе государственного аппарата. «И даже в ваших органах?» — Ирочка карикатурно похлопала по своему животу и во второй раз дерзко захохотала. Она умела отбросить светский лоск и по-простонародному показать каким-нибудь архивыразительным жестом свое полное презрение к объекту разговора. На что капитан Лебедев (напомню, что к этому времени, наверняка, полковник внутренних войск) скопировал рукобрюшную жестикуляцию Ирочки и откровенно начал ей вторить. Явно, насмехаясь, над этими злополучными органами. Всем стало весело и просто. Самым же приятным сюрпризом оказался заключительный звонок в дверь, который увенчался появлением нашего московского экономиста Вадима Алексеевича Рогова. Он был с цветами. Две-три рюмки коньяка и короткий пересказ с жестами нашего предыдущего разговора об Аксенове, госаппарате и внутренних органах сравнял направление и скорость мысли московского гостя с интеллектуальной скоростью и сатирической насыщенностью предшествующей части застольного разговора. «Прежде всего, тост!» — поднялся Вадим. Мы все посмотрели на Ирочку и наполнили рюмки. «За Ирочку, которая все придумала и организовала, в том числе, предусмотрела родиться дочерью профессора Князева! — предложил Вадим. Все выпили за Ирочку. — За Римму, которая очистила препарат чаги! — Все выпили за Римму. — За Даню, который доказал, что ПЧ лечит от рака, хотя бы белых мышей! И за всех нас, включая Глебушку и Юрочку, без которых жизнь была бы беднее и бледнее! — это был тост, предложенный Ирочкой». Мы выпили, а Вадим Рогов сбегал в прихожую за своим тисненым а ля крокодил портфелем. «Я намедни прикинул в цифрах наши достижения/задачи и пришел к выводу, что размер лаборатории, число сотрудников и количество сырья достигли своего предела. Ты согласна, Ирочка?» «Абсолютно!»

Он вытаскивал один за другим листы бумаги с фразами, отпечатанными на машинке, и фотокопиями графиков и диаграмм, из которых выходило, что все сырье, добытое во время экспедиции, ушло на очистку ПЧ, и химически чистого препарата хватило только для опытов на белых мышах. Он сказал, что предстоит самая главная задача: проверить на статистически достоверном количестве больных раком эффективность ПЧ у людей. Только потом можно будет предлагать ПЧ как проверенный и эффективный препарат в онкологические клиники. И в заключение Вадим сказал: «Я подсчитал и получается, что для проверки лечебного эффекта ПЧ даже у первой группы больных (весьма ограниченное количество) понадобится в тысячу раз больше сырья и, по крайней мере, в десять раз больше лаборантов для очистки промышленного количества ПЧ. Ну, и соответственно, новейшая лабораторная техника и во много раз большее помещение для лаборатории „ЧАГА“. И, конечно же, необходима в десятки раз большая финансовая поддержка. Какие мысли, дорогие коллеги?» «Половина химического корпуса пустует с тех пор, как умер профессор Крестовский, и никто больше не занимается очисткой терпинов для производства камфары и других лекарств. Годами простаивают прекрасные помещения для химических лабораторий», — сказала Ирочка. «Ты сможешь убедить отца в необходимости расширить лабораторию до размеров производственного корпуса „ЧАГА“? — спросил Рогов. „По-моему, отец давно ждет этого предложения“, — ответила Ирочка. „Я могу прислать на месяц — два бригаду опытных строителей. Они только что закончили переоборудование тракторного цеха, — сказал Васенька Рубинштейн. — Но кто будет платить рабочим и на какие деньги будут куплены стройматериалы? А сырье для препарата из чаги — где возьмем в таком количестве?“ Мы взглянули на московского гостя. Он кивнул Васеньке, показывая, что понимает важность вопроса, но не хочет прерывать строй разговора. Неожиданно выступил капитан Лебедев: „Я думаю, что в порядке шефской помощи медицинской науке министерство внутренних дел сможет регулярно поставлять в производственный корпус „ЧАГА“ такое количество березового гриба, которое обеспечит получение очищенного ПЧ, нужного не только для предварительных клинических наблюдений, но и постоянного планового лечения больных в Институте онкологии“. Сказав такую длинную и серьезную фразу, капитан Лебедев одну за другой выпил две рюмки коньяка и заулыбался, как школьник, отмахавший без запинки перед классом „Песнь о вещем Олеге“. „Отлично! — воскликнул московский экономист Рогов. — Вот преимущества социалистической системы, когда коллективные усилия различных звеньев народного хозяйства идут на пользу народного здравоохранения!“.

Я не выдержал всего этого словоблудия. Обращаясь к Васеньке, Рогову и капитану Лебедеву одновременно, я съязвил: „Вы хотите сказать, Вадим, что тоталитарный режим, который вы называете социализмом, имеет свои преимущества?“ Васенька весело мне подмигнул. Рогов промолчал. А капитан Лебедев, продолжая играть роль барского дитяти, переросшего в барина, снисходительно похлопал меня по плечу: „Что лучше, по-вашему, для подростков из колоний для трудновоспитуемых: валить лес или срезать в березняке чагу для лечения больных?“ „Лучше, чтобы их не сажали в тюремные колонии!“ — ответил я. „И отдали города и поселки в руки юным бандитам?“ — голос капитана Лебедева дрожал от обиды. Да, именно от обиды человека, который делает доброе дело, а его презирают за доброту. „Конечно, я против уличных банд, Николай Иванович. Но прежде всего я против использования рабского труда даже для благородного дела, которым занимается наша лаборатория“. „Ирочка, Вадим, да объясните же Даниилу, как он глубоко заблуждается. Ну, пожалуйста, Даня, послушайте кого-нибудь, если не доверяете мне. Ведь нельзя же так — по мундиру судить о мыслях человека“. „Даня, милый, ты посмотри внимательно, — поглаживая меня по плечу, увещевала Ирочка. — Николай относится к либеральному крылу того ведомства, которое в целом справедливо заработало недобрую славу. Мы здесь все свои, как одна семья, и скажу тебе откровенно, что мне тоже сначала было трудно привыкнуть к мысли, что я общаюсь („Прости, Коля!“) с гэбэшником, более того, дружу с ним. Мы все дружим. Николай неоднократно доказал преданность своей либеральной линии поведения. И просто преданность нашей компании. Не говоря уже о посторонних, то есть к нам непосредственно не относящихся делам. Например, в деле Виссариона. Хотя и к тебе, Даник, это имело некое, (слава Богу!) косвенное отношение. Так вот именно для Виссариона полковник Николай Иванович Лебедев добился вместо отбывания срока в исправительно-трудовом лагере строгого режима — относительно легкой высылки в северную деревню“. „За что же, Ирочка, даже деревня? За стихи? За любовную и философскую лирику?“ „За тунеядство!“ — взорвался капитан Лебедев. „Тогда вы меня послезавтра потащите в тюрьму, потому что с завтрашнего дня я больше не работаю в этой лаборатории, которая будет производить лечебный препарат, полученный при помощи труда заключенных!“